Нищий барин (СИ) - Иванов Дмитрий - Страница 34

— Ты же сам первый выпивоха! — стал позорно оправдываться, растерявшись, мастер ложи.

— Ну вот такие прохиндеи, как ты, и спаивали… Так что желаю, чтобы вы после обеда мой дом покинули!

— Лешка, охальник, ты что ж такое говоришь⁈ Борис Павлович — твой первейший заступник был! — возмутилась Матрёна, услыхав наш разговор из кухни.

— Ты баба, не лезь барину поперёк! — вступился за меня Владимир.

М-да, так он своё местечко в большом и добром сердце Матрены и потерять может! Но вот ведь какое дело — Матрёна послушно заткнулась. Мне бы точно стала возражать и спорить, а тут… «Прикидывается послушной бабой, не иначе», — догадался я.

— Ну знаешь… Конец нашей дружбе! И из ложи… пинком тебя, как последнего мерзавца вышвырну! — затряс бородёнкой дядька в гневе.

— Ложи нынче вне закона. Али не слышал? — нахмурился я, жалея, что мы втроем тут сидим, и уши Владимира явно лишние.

— Да я… Ноги моей… — захлебнулся Гринько от злости, но тут же поправился, и гордо вздёрнув подбородок, желчно процедил: — А за обед я, пожалуй, заплачу. Рубля много — вот полтины, с лихвой хватит. Испортилась у тебя кухня. Да и чего ожидать? Каков хозяин, таково и угощение!

На кухне что-то глухо упало. Надеюсь, не сковорода с пирожками. Я их запах уже чую, а они у Матрёны знатные! Моя кухарка очень чутко принимает любую критику по поводу своей стряпни, и надо признать — критиковать её не за что.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — беру новенький полтинник я и демонстративно надкусываю серебро.

— Ложи закрыли, а вот на монетах наши знаки! Орёл, стрелы, молнии, ленты, свитки… Думаешь, просто так? И вот ещё!

Борис с довольной ухмылкой полез в карман, достал толстенький бумажник, и не торопясь вынул бумагу, сложенную в несколько раз.

— Желаю, чтобы ты долг свой передо мной закрыл! Тут три тысячи за тобой числится!

— А ну, дай посмотреть! — гениальная мысль пришла мне в голову моментально.

Я выхватил свою расписку, а это была она, из рук остолбеневшего библиотекаря.

— А… так ты обманом её с меня взял. Не должен я тебе ничего! Более того — пять тысяч верни! — рву я записку на части и, скомкав, бросаю на пол.

— Что? Да я тебя в бараний рог… — покрасневший Гринько рванулся было ко мне, но вдруг резко схватился за сердце и с оханьем опустился на стул. Прошка, запрягай! — тихонько просипел масон.

Испуганную дворню как ветром сдуло. Все мои четверо слуг затихли в ужасе от такого скандала. Разнесут, конечно, завтра по деревне. Хотя почему завтра? Сегодня! Но Владимир рядом демонстрирует мне полную поддержку. Может, саблей рубить полковника он не станет, но и пиетета перед гостем, я вижу, не испытывает.

— Мне можно! Уйди с дороги! Бормочешь невесть что… — вдруг из сеней раздался зычный голос нашего попа.

Видно, мой Мирон не пускал священника в зал. А может, что-то сказать хотел — заранее, предупредить, например.

— Мир вашему дому!

Вошедший в мокрой одежде здоровый телом Герман мелко перекрестил нас троих.

— С миром принимаем, — ответил на автомате я.

Ориентируюсь в этом мире я всё лучше и лучше. Вот вспомнил, как отвечать надо!

— Что же вы, духовный пастырь, службу свою так плохо блюдёте? Совсем паства у вас от рук отбилась! — язвительно произнес Гринько, по-прежнему растирая сердце рукой.

Жаль, не сдох, падла!

— Опять бабы чего учудили? — удивился поп.

— Это я с ним пить не стал, вот он и озлился, — пояснил я, откидываясь на спинку стула.

Даже тут не моё барское кресло мне приставили, а обычный стул для гостей. Ну, Матрёна!

— Исправился сей отрок… Горькую не пьёт, исповедался, на храм жертвует! Не возводи напраслину-то, уважаемый, — басит Герман. — Моя попадья говорит, что не лютует, как прежде, с холопами.

— Попадья! А сам скуфью носишь! Каков поп, таков и приход! — встал, наконец, с моего барского стула Борис Павлович и направился к выходу, под тугие струи дождя.

— Скуфью мне лично епископ благословил носить, в награду за радения мои церковные! — обиженно крикнул Герман вслед Борису Петровичу. — Эко, какой он рассерженный!

— Заходи, отец Герман. Как раз к обеду поспел, — радушно предлагаю я и командую Владимиру: — Друг мой, проследи, чтобы на дворе порядок был. Не нравятся мне эти гости!

— Никодим с хутора твого Утюжкино, отходит. Болел долго, страдалец сей, да и стар уже, чего уж говорить… в общем, ехать надо исповедать. Я чё пришёл… — замялся поп, раздумывая, стоит ли ему пообедать или ехать сразу на хутор. Но всё же решил перед постом отведать скоромной пищи в виде аппетитного гуся, которого мы удачно ещё не начали дербанить.

— Неужели каторжник сбёг? — заволновался я.

— Да нет. Малец, Архипки сын, прибежал. Сказал, послал его конюх твой непутёвый — сломалась, мол, кибитка по дороге, колесо отлетело. А я как раз хотел попросить отвезти меня на ней в Утюжкино… Эко неудачно. Теперь пешим ходом часа два туда добираться, да по грязи. Пожалуй, не мешает подкрепиться перед дорогой. Да и выпью, чего уж там.

— Нормально всё, отбыли гости… Там паря прибежал, говорит, Тимоха в беду попал, колесо… — в зал вошёл Владимир и стал рассказывать новости, которые я уже и так знаю.

— Мирон! — кричу своему дворовому. — Мирон, скотина! Ну-ка, друже, кликни его! Ишь, мерзавец, делает вид, что не слышит, — попросил я фельдфебеля.

— Знамо дело, кому охота мокнуть, да телегу чинить? Но окромя Мирона и некому, — поддакнул весёлый по случаю отъезда хамовитого гостя Володя. — Схожу, пожалуй, я вместе с Мироном. Подсоблю с починкой. Солдат грязи не боится. А пообедать потом успею!

«Вот он каков у меня!» — с удовольствием отметил я про себя и стал угощать отца Германа, попутно рассказывая про этого важного гостя, который, как выяснилось, с моим священником знаком не был.

— Что коллежский советник, я и сам приметил. Библиотекарь, говоришь? А в какой библиотеке? Есть у меня знакомцы в Москве, отпишусь им — пусть узнают, что за гусь! — вгрызаясь в гусиную ножку, пообещал поп.

Отношения у меня с отцом Германом, надо признать, выправляются. И это не может не радовать.

— Спасибо, отец святой, что окормляешь и заботишься о нас. Возьми себе за труды, — сую полтинник Герману, который с совершенно невозмутимым видом подношение принимает.

Матрёна с лицом полным скорби уже тащит нам с пылу, с жару пирожки. Фрося, обласканная шлепком по мягкому месту, ведёт себя тихо, боясь по-моему больше батюшку, чем меня. А так — умница девка, своё дело знает: посуду прибрать, вина подлить…

За неторопливым разговором с отцом Германом полчаса до появления Тимохи и компании пролетели быстро.

— Ничё там не сломалось, просто застрял я, — мой кучер был хоть и мокрый, но радостный в предвкушении обеда, ведь такой обильный стол у меня не каждый день бывает.

Тем смешнее было его обломить.

— Ну и славненько. Раз цела кибитка, то едешь сейчас в Утюжково с отцом Германом. Делаете там свои дела и возвращайтесь.

— Как, барин⁈ Даже перекусить нельзя? — улыбка медленно сползает с лица Тимохи, не ожидавшего от меня такой подлости. — И ливень, погляди какой!

Несправедливую обиду так сыграть одними глазами⁈ Эх, великий актёрище пропадает в моем конюхе! Что не крепостной — то талант!

— Оголодал, что ли, паршивец? А ну, не спорь с барином! — рявкнул Герман и, не задумываясь, врезал по спине Тимохе своей клюкой.

Вот и чего ара недоволен? Дождь, полив крестьянские, да и мои, надеюсь, поля уже заканчивается. Интересно, хватит такого дождика для хорошего урожая? Я в сельском хозяйстве — ни в зуб ногой! Ни я, ни прежний Алексей Алексеевич. Короче, впору как тому попугаю из мультика спрашивать: — «А ежели дождь во время усушки?»

Глава 28

Спустя некоторое время даю команду Мирону сходить проверить арестанта — не помер ли он там часом? Оно мне, конечно, проще было бы, кабы и помер… Но не в моих правилах. Ну и покормить его надо — всё же живая душа.