Нищий барин (СИ) - Иванов Дмитрий - Страница 33

Отпихнув с дороги Мирона, захожу, наконец, под крышу. Вымок до последней нитки, прямо хоть выжимай. Из сеней у меня прямиком вход в залу — тут и обедаю, и гостей принимаю. Только вот нынче гостя принимают… без меня. С порога вижу — на столе угощение обильное: и пироги, и солонина, и даже мутная, кривая бутылка самогона выставлена. Матрёна хлопочет где-то на кухонной половине, а возле гостя вьюном вертится Фрося.

Гость, сразу видно, человек в чинах. Погоны я не различу какие, а фуражка с кокардой лежит на лавке у входа. Там же стоит массивная трость с красивой ручкой.

Дядю, горбоносого, с бородкой и бакенбардами, лет сорока я не узнаю, а вот он мне обрадовался.

— Ба! Алексей приехал! Как удачно-то! А я расстроился было, что нет тебя. Думал, уже ехать… Матрёнушка насилу уговорила остаться заночевать. Да и хорошо, вон ливень-то какой! — ласково пропел гость и… шлепнул Ефросинью по заднице!

Такого даже я себе не позволяю! Но гнев пока не выказываю. Ночевать? А я звал? Что это вообще за тип? Память молчит. Но, очевидно, мы знакомы.

— Мокрый какой! — ахнула Матрёна, выплывая из кухни. — А у нас гость дорогой — Борис Павлович. Проведать решил, давно у нас не был.

Она действительно плыла. Длинный сарафан скрывал ноги до самого пола, и не видно было как она ими перебирает — кажется, катится на чем-то вроде гироскутера. Я такое видел только у нашего знаменитого ансамбля «Берёзка».

Во таланты у моих крепостных! Один басом орёт не хуже Шаляпина, другая лебёдушкой плывёт… Может, и Фрося танцует, как балерина?

В руках у Матрёны блюдо, и не абы что там, а гусь — жирный, зажаренный до румяной корочки. Ни разу не постный… А пахнет так, что у меня аж слюнки потекли. На столе и без того пусто не было — закусок десятка два разложено: солонина, огурцы, пироги, сыр домашний… И тут ещё такая птица.

А гостя встречают по высшему разряду, даже немного обидно стало. Впрочем, хозяин-то тут по-прежнему я.

— Борис Павлович, — радушно улыбаюсь я, ловко применяя свеженькое знание, — пойду, переоденусь с дороги. А ты, братец, угощайся, сделай милость… Как дома будь!

— Но не забывай, что в гостях! — уже закрывая дверь, ехидно добавил я якобы под нос, но чтобы было слышно.

Проходя к себе в комнату, краем глаза замечаю ещё одного гостя — худощавого парня с тощей шеей, сидящего на кухне. Очевидно, это слуга неведомого мне Бориса Павловича. Понять бы кто он сам… А ещё увидел, как шлепок от гостя достался и Матрёне. Ну, черт носатый, совсем берега попутал!

Вытираюсь полотенцем, накидываю домашний халат. Буду показывать место приезжему! Это он в мундире тут сидит, а я дома. Могу и халат надеть! Достаю из стеклянного отделения шкафа бутылку вина, прикупленого в Костроме. Отличное вино, взял три бутылки. Одну в гостинице приговорил, ещё там в городе, а две вот в шкаф поставил. Сладкое оно, но хмельное, градусов десять, не меньше.

— А вот и я! Познакомились уже? — ласково спрашиваю у Бориса, кивая на Владимира, который почему-то не пошёл к себе домой, а мнётся у двери.

Стесняется, что ли? Хотя морда у него отчего-то красная, злая. Стоит и кулаки сжимает. И тут до меня дошло. Это он так на шлепок по мягкому месту его зазнобе отреагировал. Понимаю… Кому ж приятно на такое смотреть?

— Владимир, не стой колом. Иди, отобедаем чем бог послал!

— Я… с фельдфебелем пить? — скривил рот гость, пристально разглядывая меня.

Думаю, различия в поведении меня нынешнего и Лёшки прошлого он заметил. Но Германа Карловича так просто не смутить — уж найду, что ответить. Можно и нахамить, но пока воздержусь.

— С фельдфебелем не хочешь? А с моим учителем фехтования и стрельбы — изволишь? — ухмыльнулся я, глядя важному чину прямо в глаза. — А с героем наполеоновской войны — тоже побрезгуешь чарку поднять?

Разглядываю гостя пристально, пытаясь припомнить. И тут будто щёлкнуло что-то в голове — память, напрягшись, выдаёт мне то, о чём я доселе и понятия не имел!

Глава 27

Масон я, оказывается! Был… Ещё в гимназии нас с Акакием оформили в ложу. По глупости, из моды тогдашней. Ну и мы за компанию согласились — молодые были, дурные. А нынче все эти ложи у нас в стране под запретом, а члены тех братств — под надзором полиции.

И тут же ещё одна мерзкая подробность вплыла… Эта падла меня доит! Насчет моего друга не уверен — почему-то эту тему мы не обсуждали с Акакием, но лично я написал этому Борису Павловичу расписку на три тысячи рублей!

Странно… Я ведь из будущего точно знаю — Николай эту масонщину душить начал как раз из-за декабристов, что почти все в ложах состояли. Так-то всё логично. Но запретил он их в этом году только вроде! А память подсказывает, что и предыдущий император Александр издал аналогичный Указ и принудил всех «вольных каменщиков» дать подписки о выходе и не вступлении в дальнейшем ни в какие братства. Подписки-то были даны, но на деле работа масонских лож не прекратилась. Вот глава нашей ложи и навестил своего масона — думаю, для очередного сеанса кормления.

В голове всплыла донельзя торжественная церемония вступления… Помню, мама ещё жива была, отец — нет. Тогда всё казалось важным, прямо судьбоносным. Ну, торжественной она мне, прежнему, казалась… А теперь вот вспоминаю — комедия чистой воды! Собрались в тёмной комнатке — человек десять таких же мальчишек-дурачков и парочка почтенных господ с важными физиономиями. Клялись чего-то там… «Служить истине», «хранить тайны». До этого ещё зубрил устав ложи — двести с лишним параграфов! Никаких особых привилегий от членства в ложе я не поимел и выгодных связей не завел. Но сердце глупого Лёшеньки заливалось тогда священной радостью — мол, теперь я избранный и мне открыты тайны мироздания…

Ага, открылись, как же… Портки потом не на что было купить — всё на «взносы» ушло. И вот теперь эта тайна меня и душит, да не небесной благодатью, а простым земным долгом — с процентами!

Прокручивая в голове весь бред, который ему внушили, душа Германа Карловича приходила в ярость из-за этого бесполезного, по сути, шарлатанства. А уж чего говорить про денежные потери! Поэтому терпеть общество этого клоуна я не намерен, а за шлепок моим дворовым девкам можно было бы и в рыло зарядить. Минус один — расписка у него моя на три тыщи! Новую расписку, конечно, писать не буду, но и этих трёх косых жалко до зубной боли!

Наша ложа «Тихий шаг» входила одно время в ложу «Владимира к порядку» и насчитывала несколько десятков членов, в основном помещиков. Например, мой наглый гость — коллежский советник Борис Павлович Гринько, был… библиотекарем! В Москве, правда, не в столице. А до того, как занял там это место, был смотрителем, или попечителем провинциальных гимназий. Там он нас с Акакием и присмотрел. Пока жива была маменька, он нас сильно не доил, а с её смертью я уже два раза отстегивал по три тысячи этому несимпатичному мне дяде.

Коллежский советник — это тебе не мелкая сошка. В Табели о рангах — 6-й класс, по военным меркам — полковник. Дальше — статский советник. А это уже генерал-майор по военному званию.

— С героем войны, говоришь! Ну садись, калека! — хмыкнул Борис Павлович, который явно заметил отсутствие трёх пальцев на руке Владимира. — Наливай, Лешка, а то уйду!

Насчёт «калеки» — это он зря, вполне боевой у меня отставник. И одной рукой делает то, что иной и двумя не сумеет. Вон как на охоте себя показал, а с разбойниками и вовсе выручил — без него я бы в том лесу и остался.

— А и уйди! Чего нет⁈ Тем более принять тебя, Борис Павлович, на постой никак не могу, уж не обессудь! — накладываю я себе в тарелку пока только закуску в виде фаршированных паштетом яиц. Вроде как яйца утиные, или гусиные — черт их разберет.

— Что? — потянувшийся было к гусю гость замер. — Это ещё что за дела? Изволь сказать почему?

— Я давать вам отчёт, милейший, не обязан, — ответил я холодно. — Не любы вы мне. Спаивали постоянно, голову морочили… Отказано от дома вам с сегодняшнего дня!