Нищий барин (СИ) - Иванов Дмитрий - Страница 22

Пробую про себя крутить фразы на французском, немецком и даже латинском — и ловлю себя на мысли, что они ложатся на язык так легко, будто я всю жизнь говорил на них. У парня талант к языкам был, не то что у меня в моём прежнем теле. Может и правду на факультет словесности податься? Но не лежит душа Германа Карловича к этому. Кстати, за моё обучение родители платили всего два рубля в год! Остальное выделила губерния, ну и доброхоты, как водится.

Я припомнил и своих гимназических дружков, в том числе и соседа Акакия. И тут же вспомнил для чего тому были нужны деньги! Мой сосед был дюже азартным человеком — спорил на всё подряд, поигрывал в картишки и бильярд. И вот что всплыло: Акакий до сих пор должен мне три тысячи рубликов. Солидная сумма, между прочим. Правда, сейчас это меня не особо интересовало. Гораздо интереснее было другое: я неожиданно вспомнил, где находится мой тайник!

Конечно, при горящей свече расковырять кусок пола, да ещё в углу комнаты, трудно. Но я смог поддеть ножиком кусок доски, и мне открылся неглубокий тайничок…

Так, стихи свои потом почитаю… Откладываю листы бумаги и первым делом разворачиваю кусок тряпицы. Я уже припомнил что там, но волнение всё равно присутствует.

Да всё верно, богато инкрустированный кинжал — подарок отца с войны. Помню, матушка в годы нужды хотела продать оный, но я выдержал целую битву с ней и подарок сберёг. Красивый, даже какой-то хищный… ножны в камушках, сами — или золотые, или позолоченные. На рукоятке кинжала чей-то герб. Как рассказывал отец, этим кинжалом его ранили, но он убил своего врага и трофей домой привез! Папаня мой умер уже после возвращения Наполеона из ссылки. Из-за травм, полученных на Отечественной войне, он долго лечился и в конце жизни был очень плох.

Я припомнил властного невысокого мужчину, имевшего звание ротмистра в Екатеринославском кирасирском полку. Командиром его полка был наш дальний родственник по материнской линии — Волков Михаил Михайлович. Тоже фигура незаурядная: боевой офицер, человек с широкой душой. Жаль, что уже покойный… будь он жив, никакой бы нужды у нас не было. Хотя чего я заладил — нужда, нужда… Вот у моих крепостных — нужда, а у меня… даже приличных долгов нет!

Глава 19

На следующий день важные гости откланялись, оставив после себя ворох хлопот и смутное чувство облегчения. Пообещали, что отпишут в университет насчёт моего поступления — мол, экзамены ещё не скоро, есть время подготовиться. Ну, коли так — пусть пишут.

Разделавшись с делами, я даже немного позанимался сабельным боем с ветераном. А то он зазря мой хлеб ест и с Матрёной… лясы точит. Оба ведь немолоды, лет по сорок пять им, а смотри-ка, ещё ничего человеческое им не чуждо! Да пусть их.

— Ну что, дозволяешь завтра поутру в Молтвитино поехать? Наши на четырех телегах поедут, заодно и я с ними, — спрашивает у меня Тимоха.

— Уже и наши? — усмехнулся я. — А чего они разрешения не спрашивают?

— Наши… ну, деревенские. А чего им спрашивать? В одном уезде и село наше, и Молвитино. Это мне как дворовому без твоего согласия нельзя, а им можно. Тем более ты всех с барщины на оброк перевел. Дадут тебе по осень деньгу, и в расчете.

— На вот, — протягиваю вместо своего согласия товарищу по попаданству пятьдесят рублей. — На овец там и на прочее.

— А ежели спросят, за что одарил? — оживился Ара, явно прикидывая, не стоит ли и побольше запросить.

— Отправляй ко мне, я разъясню. — Всё, иди. Дела у меня.

А дела мои, скажем так, кобелиные. Фрося, уже обласканная рукопожатием по ягодице, смотрит на меня благосклонно, про честь свою девичью не вспоминает. Значит, обстановка располагает.

— Скажи, Фрося, а ты бы хотела научиться читать, писать, считать? — спрашиваю я девушку.

— Так, я немного считать умею. Един и един будет два! Два да един — то три! — смотрит на меня с лёгким недоумением она. — А читать мне пошто? У нас и книг-то в доме нет.

— Даже Библии нет? — теперь уже удивился я, ведь, насколько я понимал, в эти времена народ был настолько религиозен, что уж священное писание в каждом доме точно должно было быть.

— Нет. У отца Германа есть, он и читает! А молитву я знаю и не одну… Наизусть учила.

В самом деле, зачем ей уметь читать? Книг нет, газет нет, даже вывесок нет. Но у меня появилась мысль взять с собой Фросю в Москву. За последние дни она показала себя умелой хозяйкой, а главное, старательной и уважительной. Не то что эта Матрёна моя. Спору нет, Матрёна готовит хорошо, но не лучше Фроси, к тому же позволяет себе временами излишнюю фамильярность по старой памяти. А если ещё учесть, что у Фроси высокая грудь и красивая задница… Хотя мой новый сотрудник со мной, думаю, поспорил бы — вон как Матрёну взглядом оглаживает! Мужик только что зашёл в дом и отряхивается от капель дождя, что лениво моросит на улице.

— Чего тебе, Владимир?

— Алексей Алексеевич, отлучиться бы мне на два дня…

— В Кострому, что ли? Дела какие?

— Нет, не в Кострому. Мне на хутор надо, а потом в Гридеевку…

— Ну ладно, надо так надо. Считай, отпустил!

— А коня взять можно?

— Коня? Нового бери. А чего тебе в Гридеевку? — всё-таки полюбопытствовал я, припоминая, что сия деревенька расположена в глуши несусветной.

— Так, скарб свой забрать. У брата его оставил. А раз уж я к тебе переселился… то чего он там, а я тут? — немного путано пояснил ветеран.

— Ой, барин, как это ты взял и коня так просто отдал, — ворчит Мирон. — А если с концами уедет?

— Что ты, леший, вздор мелешь! Как это «с концами»? Владимир Юрьевич — серьёзный мужчина! Воевал! — подала голос Матрёна.

Что-то уж слишком рьяно она за ветерана вступилась… Прямо огонь в глазах, даже щёки слегка порозовели. Точно между ними что-то есть! Химия! Ну а чем я хуже?

Утром, едва проснувшись, взялся за наведение порядка в своем хозяйстве. Пахотных земель у меня немного, но есть. Вызвал старосту, заслушал доклад о том сколько чего посажено, сколько ожидается к жатве. Термины понимаю с трудом, память Лешки совсем не помогает. «Рожь продали по семь рублей в восемь мер». Вот как это перевести? Пока жива мама была, она всем этим занималась. А последнее время Лёшка только бухал. Нет, на барщине мои крепостные работали исправно, но доходы с поместья всё равно упали — было восемь тысяч в год, а теперь еле-еле четыре набегает!

Отделавшись от Ивана, обедаю и выхожу во двор. Все заняты делом — кто с дровами возится, кто с лошадьми, кто просто создаёт видимость бурной деятельности.

Оглядываю двор и нахожу нужный мне силуэт.

— Фрося, идём ко мне в комнату! — командую я крепостной.

Девушка зашла в дом вслед за мной, ни словом не выразив возмущения или протеста. Но оглядевшись по сторонам, сделала замечание:

— Грязно у вас тут, барин, постель не в порядке! Дозволь я сначала приберусь?

А ведь точно, грязновато у меня… Хм. Как-то раньше не замечал, но теперь, после слов Фроси, даже немного неловко стало.

— Ну, давай, — разрешаю, пожав плечами.

И тут же с изумлением наблюдаю, как Фрося буквально превращается в вихрь!

Действовала она настолько быстро и слаженно, что у меня не оставалось сомнений — хозяйственный опыт у Фроси немалый. Первым делом она взялась за постель. Заново скинула и перину, и одеяла, и подушки. Миг, и уже вместо неопрятной кучи на моей широкой кровати произведение искусств: тяжелое покрывало из бархата цвета спелого граната раскинулось по пуховому одеялу, а кружевные края простыни из-под него свисают, касаясь гладкого пола. В изголовье — три подушки, набитые лебяжьим пухом и покрытые тончайшей тюлью. Ох, дорогая она, наверное, сейчас. Я даже не сразу понял, что это за красота передо мной — ведь раньше никогда не стелил её. Она вообще пылилась в материном сундуке! А Фрося — нашла и сразу пустила в дело, будто знала, что так и должно быть.

Потом метнулась в закуток за ширмой — туда, где у меня расположился так называемый санузел. А именно: деревянная лоханка для умывания и стул с дыркой, под которым стоит горшок.