Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз - Страница 49

— Вот что я хотела тебе показать — письмо, о котором я тебе говорила. — Я вынула письмо, написанное моим отцом.

Ренцо осмотрел конверт.

— Да, адрес указан правильно, — кивнул он. — Это был дом, в котором я родился. И оно было прислано… после того, как она ушла. Не найдена по этому адресу. — Он вздохнул.

— Теперь прочти, что написал мой отец.

Ренцо открыл письмо. Он начал было читать, но оторвался и посмотрел на меня.

— Оно написано на хорошем итальянском.

— Отец до войны изучал живопись во Флоренции.

— Он был художником?

— Если и так, то я этого не застала. Он преподавал рисование в школе, но я не знала, что он писал и сам, пока после его смерти не обнаружила несколько по-настоящему прекрасных картин.

Он вернулся к чтению письма. Я услышала, как у него сбилось дыхание, когда он дошел до последней части.

— «Наш прекрасный мальчик»? — спросил он, глядя на меня.

— Интересно, не относится ли это к тебе, не тебя ли нужно было прятать от опасности?

Он покачал головой:

— Я же говорил тебе: меня никогда не прятали. Я жил с мамой и своей прабабушкой, пока мама не оставила нас. Затем я продолжал жить с бабулей, а вскоре после окончания войны она умерла. Именно тогда Козимо взял меня к себе. Он забрал землю моей матери, и ему удалось выкупить земли тех людей, которые были убиты на войне. Так он стал достаточно преуспевающим и сумел дать мне хорошее образование.

— Возможно ли, что у твоей мамы был еще один ребенок? Ребенок от моего отца?

— Как это могло случиться? — Он покачал головой. — Мы бы знали.

— Сколько тебе было лет? Три? Четыре? Вряд ли ребенок в таком возрасте заметит, что кто-то из взрослых располнел.

— Но бабушка заметила бы. Любая женщина в городе поняла бы. Ничто не ускользнет от женщин Сан-Сальваторе, смею тебя заверить. Они знают всё. А если бы она родила, где бы она это сделала?

— Это возвращает нас к вопросу о том, как получилось, что мой отец был здесь и все же никто не узнал об этом. Разве можно было спрятать его в вашем доме?

Ренцо нахмурился, задумавшись:

— Как по мне, то вполне возможно. У нас был большой чердак, на который нужно было карабкаться по лестнице. Моя мама залезала туда иногда, чтобы поискать вещи, которые могли бы нам пригодиться. Был в доме и погреб. Я не хотел ходить туда, потому что там водились крысы и было темно. Но вино и оливковое масло хранились там.

Я посмотрела на него с надеждой.

— Значит, кто-то мог бы спрятаться в вашем подвале?

— Но как туда смог бы попасть твой отец? Единственная дверь в дом ведет на улицу.

— А что позади?

— Окна и городская стена внизу. Кроме того, пришлось бы посвятить в это бабушку, а я помню ее как строгого, правильного и требовательного человека. Думаю, она не позволила бы какому-то подозрительному иностранцу прятаться в ее семейном доме. Она пошла бы прямо к священнику и призналась ему.

— Разве твоя мама не сделала бы то же самое? — спросила я. — Должно быть, она была набожной, иначе не дала бы моему отцу этот образок.

— Наверняка. Но священник клянется никогда не раскрывать тайн святой исповеди.

— Я подходила к отцу Филиппо, — сказала я, — спрашивала, не говорила ли ему твоя мать чего-то важного. Он отозвался о ней с теплотой, но не вспомнил никаких подробностей.

— Да, я слышал, что его разум угасает. Очень жаль. Такой хороший старик…

— Вопрос, стала бы она прятать пилота вражеской для немцев армии в своем доме, рискуя жизнью сына и бабушки?

— И не забудь, что у нас еще и немец жил. С которым она сбежала. Но, может быть, он появился в доме после того, как твой отец ушел. Как спасся твой отец? Может, прорвался какой-нибудь отряд союзников и забрал его, оставив мою маму.

— Да. Такое вполне возможно.

Мы смотрели друг на друга, силясь каждый по-своему вникнуть в смысл всего известного нам.

— Жаль, что я не могу тебе помочь, — наконец произнес Ренцо. — Честное слово, у меня почти не сохранилось воспоминаний о том времени. Я помню, как болел, и мама заботилась обо мне. Я помню немца в нашем доме — того, с которым она убежала. Я помню, как мы ели то кролика, то каштаны, то что-нибудь еще, что ей удавалось достать. Она уходила со своей корзиной из дома и пыталась найти в лесу хоть что-нибудь съедобное, потому что немцы забирали все, что у нас было. И теперь я уверен, что она и твой отец встретились и между ними вспыхнуло чувство. Но прекрасный мальчик… Понятия не имею, что он имел в виду. И я боюсь, что теперь мы никогда не узнаем. — Он посмотрел на меня, словно переваривая сказанное. — Если ребенок был и его спрятали, то он наверняка умер. Ничего хорошего ты здесь не отыщешь. Тебе надо ехать домой. Лучше покинь это место. У меня предчувствие, что тебе небезопасно здесь оставаться.

Поднявшийся холодный ветер попытался выхватить письмо из моих рук. Над холмами поднимались облака. Внезапно я почувствовала себя неловко, сидя здесь с ним, — мы вдвоем на скамейке, вокруг никого. Мне хотелось спросить его, что он имел в виду под словом «небезопасно». Знал ли он что-то или решил, что полиция, возможно, захочет свалить убийство на меня?

Я встала.

— Мне нужно вернуться. Паола хватится меня и забеспокоится.

— Да. — Ренцо тоже встал. — И я пойду, надо помочь Козимо. Он будет не рад, что я разговариваю с тобой. Он уверен, что от тебя здесь одни неприятности.

— Я не собиралась создавать никаких проблем. Я лишь хотела узнать правду. Но сейчас мне кажется, что ничего у меня не выйдет.

Мы вместе пошли в сторону площади.

— Как ты думаешь, скоро полиция отпустит меня? — спросила я.

Ренцо пожал плечами:

— Да кто их знает? Любому, кроме самого тупого идиота, было бы совершенно очевидно, что тебе незачем убивать Джанни, да и сил столкнуть его в колодец у тебя не хватило бы. К сожалению, некоторые из наших полицейских как раз те самые идиоты. Но не волнуйся. Я сделаю все, что смогу, для тебя, я обещаю. Недопустимо так обращаться с гостями.

Наши шаги эхом отражались от стен по обе стороны узкой улицы. Вдали мы слышали смех, кто-то начал играть на аккордеоне. Хор голосов подхватил песню.

— Кажется, им весело, — пробормотала я.

Он кивнул:

— В наших местах люди не ждут многого от жизни и умеют радоваться мелочам. Не то что в Лондоне, где нужно потратить кучу денег, чтобы хорошо провести время, и никто никогда не веселится. В ресторане, где я работал, было тихо, как в могиле. Люди разговаривали шепотом. Никто не смеялся.

— Это правда, — кивнула я. — Если бы кто-то громко заговорил или засмеялся, все бы уставились на него, как на ненормального.

— И все же ты живешь там.

— Я должна сдать экзамены на барристера.

— Бариста?[47] — переспросил Ренцо. — Ты хочешь работать буфетчицей и варить кофе?

Я рассмеялась:

— Нет. Так называется юрист, состоящий в одной из старинных юридических корпораций.

— Так много глупых совпадений в английском, слова одинаковые, а значения разные, — усмехнулся он. — В Лондоне я постоянно ломал себе голову над тем, что же в действительности имеют в виду люди. Так ты собираешься сдать экзамен, чтобы стать юристом?

Я кивнула.

— И когда я его сдам… то есть если сдам, то смогу заниматься юридической практикой где захочу. Но я еще не нашла место, где бы я чувствовала себя как дома.

— Даже там, где ты выросла?

Я покачала головой:

— Я никогда по-настоящему не чувствовала этой привязанности. Мой отец, сэр Хьюго Лэнгли, происходил из дворянской семьи. У них был красивый большой дом под названием Лэнгли-Холл и много земли до моего рождения, но отцу пришлось продать все из-за налогов на наследство. Так что мы жили в крошечном домике, а он работал учителем рисования в школе, которая заняла наше поместье.

— Трудно ему, наверное, приходилось, — проговорил Ренцо, — каждый день иметь перед глазами напоминание о том, что потерял.