Слезы Вселенной - Островская Екатерина - Страница 2

Насчет того, что Чириком его называли только друзья, да и то в далеком детстве, Сорин лукавил, как делал если и не постоянно, то очень часто, оборачивая свое лукавство в шутку. Шутки не всегда были смешными, но близкие прощали. Правда, людей близких у него было не так много: жена Вероника и мама, которая сейчас жила в Испании – в доме, купленном для нее Евгением. Мама всегда мечтала о доме с видом на море. В конце девяностых Евгений Аркадьевич приобрел для нее небольшую виллу в Каньяде – пригороде Валенсии. Правда, у мамы не получалось выговорить название местечка, в котором она обосновалась, и потому Аглая Виленовна сообщала всем своим оставшимся на исторической родине подружкам, что живет в Канаде. В такую даль никто из ее знакомых ехать не хотел, и поэтому ей там было немного скучно. Чтобы как-то разогнать тоску, она названивала Веронике и каждый раз жаловалась, что жизнь в Канаде просто невозможная: зимой из Африки прилетают песчаные бури, и окна приходится мыть каждый день… Окна, конечно, мыла не она, а немолодая польская вдова, проживающая вместе с Аглаей Виленовной. Полька не только мыла окна, но и готовила еду, прибиралась в доме, стирала, резалась с хозяйкой в подкидного дурака и следила за здоровьем синьоры Сориной. Следила внимательно и профессионально, так как была врачом по образованию, которое она получила в Советском Союзе, вследствие чего прекрасно знала русский язык, особенно его непечатную часть… А потому на лукавство сына хозяйки она порой отвечала резко, однако Евгений Аркадьевич терпел.

Но, конечно, самым близким человеком для Сорина была жена Вероника. До этого у него была другая супруга, о которой Евгений не любил вспоминать вовсе. Однажды, почти четверть века назад, когда Сорины жили еще в городе, Евгений Аркадьевич на пару дней раньше вернулся домой из деловой командировки и застал жену в супружеской спальной с футболистом. Гремела музыка, тяжело дышал задыхающийся футболист, охала Анжелика, мечтательно глядя в натяжной потолок. Евгений Аркадьевич отключил звук, вернее, только музыку, потому что все остальное продолжало еще звучать.

– Эй! – позвал тогда Евгений Аркадьевич. – Дополнительное время закончилось. Пенальти отменяются. Так что стартуй отсюда, паренек, да побыстрее. Сейчас сюда поднимаются специально обученные люди, которые сломают тебе обе ноги в нескольких местах, и тогда трындец твоей карьере.

Футболист вскочил, а Анжелика, оставшись без прикрытия, тут же попыталась накрыть маленькими ладошками пышную грудь.

– Женечка, – захныкала она, – это совсем не то, что ты думаешь.

Но муж даже не посмотрел на нее.

– Бабу с собой забери! – приказал футболисту Сорин и обернулся к жене: – У тебя на все про все одна минута, и время уже пошло.

Первая жена попыталась забрать с собой три шубы, вечернее платье, драгоценности и еще кое-что. Драгоценности Сорин не дал вынести, как и шубы. Он сам облачил жену в свой старый пуховик и дал ей красные валенки своей мамы, которые неизвестно как оказались в их гардеробной. За окнами город умывался осенним дождем. Было начало октября. Именно в тот день в жизни Сорина произошли два знаменательных события: во-первых, без потерь расстался с неверной женой… То есть это было во-вторых. А первым важным событием оказалось то, что именно в тот день стало ясно, что Сорин поступил правильно и даже очень мудро, избавившись от государственных казначейских облигаций, которыми тогда спекулировали все кому не лень. Избавился от них еще в августе, спихнув их коммерческому банку, – не продал, а обменял на участок земли в сорок гектаров. К началу осени государственные облигации не стоили ни копейки, а земля резко подскочила в цене… А тот коммерческий банк, поверивший в обязательства государства, накрылся медным тазом.

Аглая Виленовна и Вероника – вот близкие Сорину люди. Других не было, потому что близкие – это те, с кем можно поделиться самым дорогим – даже деньгами. Конечно, Чириком Евгения Аркадьевича ни мама, ни жена не называли никогда. Чириком в былые годы Сорина называли все кому не лень.

Сразу после окончания десятилетки Сорин подъехал к школьному завхозу с коммерческим предложением, попросив сдать ему в аренду подвал. Завхоз возражать не стал и даже поставил в подвале списанные школьные столы, а Женька принес туда отечественный телевизор «Рубин-Ц 202» с корейским видеомагнитофоном. Так в подвале, в котором прежде хранилась разная несписанная рухлядь, появился видеосалон – первое коммерческое предприятие Женьки. И когда к нему подходили желающие попасть на сеанс и спрашивали: «Сколько это будет стоить?» – Сорин обозначал цену с некоторой печалью в голосе: «Червонец!»

С тех пор так и повелось: Червонец – или Чирик. А завсегдатаи видеосалона стали потом первыми инвесторами будущего финансового гения…

Когда Евгений учился на третьем курсе, он увидел, как на дверь закрытого пару лет назад фотоателье, расположенного в их доме, вешают латунную табличку с надписью: «Тайга-инвестбанк». На табличке был указан номер лицензии Центробанка и разные другие необходимые атрибуты. Шли дни, недели – табличка висела, но никто в небольшом помещении бывшего ателье не появлялся. Окна были грязными, а обшарпанная металлическая дверь оставалась такой же тоскливой.

И Сорин придумал.

Он вспомнил, что на первом этаже институтского здания рядом с гардеробом стоял книжный ларек со стенами из толстого, мутного от пыли оргстекла. Ларек не работал. Евгений отыскал коменданта и предложил сдать ему этот ларек в аренду. Комендант спорить не стал, признавшись, что ларек вообще неизвестно кому принадлежит. Но сто баксов от щедрого студента принял с благодарностью.

Через неделю возле институтского гардероба стоял тот же ларек, но теперь его стены сверкали чистотой и притягивали взгляды волшебной вывеской «Обмен валюты». Под вывеской красовалась латунная табличка «Тайга-инвестбанк» с номером лицензии Центробанка и прочими атрибутами присутствия закона. Стекла ларька были зашторены, а над закрытым окошком висело табло с курсом валют.

Все это было делом рук студента третьего курса Евгения Сорина. Точнее, продуктом мозговой деятельности. Латунная табличка досталась ему даром с дверей канувшего в Лету фотоателье, а вот начальный капитал приходилось собирать. Своих накоплений хватило на полторы тысячи долларов, почти столько же добавил одноклассник Пятииванов, которого Женя позвал в партнеры, что-то он позаимствовал из родительских накоплений, но там были совсем крохи. Пришлось объезжать завсегдатаев закрывшегося за полгода до этого видеосалона и просить вложить кто сколько сможет. Всего набралось рублями и валютой семь тысяч четыреста долларов, и потому Сорин очень боялся прогореть, поскольку расплатиться он не сумел бы, и даже качок Пятииванов не смог бы его спасти.

Но дело пошло. То есть пошли клиенты, и народная тропа к пункту обмена зарастать не собиралась. Продавали валюту в основном студентки в коротеньких юбочках, покупали все остальные: и студенты, и преподаватели, и работники институтской столовой. Сорин обнаглел настолько, что повесил еще одну табличку: «Клиенты, имеющие задолженность по летней сессии, не обслуживаются. Деканат».

Разумеется, Сорин обслуживал всех, только для тех, у кого были хвосты, курс обмена был немного другой – не особо выгодный для клиентов-задолжников, но никто не жаловался. Так прошла неделя, прибыль за которую составила невероятные восемь тысяч американских денег. Теперь можно было рассчитаться с инвесторами, но Евгений не спешил.

Сразу после выходных, ранним утром наступившего понедельника, в окошко заглянул заместитель декана доцент Кухарук.

– Тридцать тысяч примете? – негромко спросил он.

Евгений удивился. Тогда, в октябре девяносто четвертого, тридцать «косых» рублей деньгами не считались, ведь доллар стоил две тысячи. И даже студентки после выходных приносили на обмен сто, двести, а некоторые и триста баксов.