Кокардас и Паспуаль - Феваль Поль Анри - Страница 7

– А знаете, почему у нее не было ног? – продолжал он.

– Нет, малыш. Расскажи-ка!

– Просто у горбуна золота в горбу на ноги не хватило. Он, говорят, попросил взаймы золота у господина Лоу, а тот ему вместо золота дал акций. А из акций золотых ног, понятно, не сделаешь – да сейчас из них, не при дамах будь сказано, дрянь одну можно сделать.

– Умница какая этот наш мальчик! – проворковала меховщица.

– А что же сделал горбун, когда увидел, что золота на ноги не хватает? – спросила Морен.

– А это уже было дело мэтра Луи: он разобрал свою механику на кусочки, сложил за спину, превратился опять в горбуна и поехал на Миссисипи добыть еще золота.

– Туда ему и дорога! – разом воскликнули кумушки. – А то бы весь квартал заколдовал, месипесец проклятый! Хорошо еще не поджег ничего, чуму не навел, холеру, пропади он совсем!

– А если бы не уехал, – расхрабрилась госпожа Балао, поскольку бояться было нечего, – не уехал бы – мы бы полицию вызвали, камнями бы его закидали!

– А девку золотую отволокли бы на Гревскую площадь на костер и там переплавили…

– А с дома бы крышу сорвали… И двери бы с петель сняли…

Берришон подождал, пока они вдоволь наголосятся, и вдруг сказал:

– В полиции-то он уже был, да только надолго там не задержался.

– Как это? – воскликнули все разом.

– А вы разве не видали, как его вели на казнь?

– Видали, в самом деле, видали! – воскликнула госпожа Дюран. – Мы еще, помню, стояли на углу улицы Феронри, а его мимо вели, а вокруг все тюремная стража…

– И еще там был доминиканец…

– И еще четыре жандарма с саблями наголо…

– А он даже глаз не опустил!

– Мы еще сказали: ничто его не берет!

– А куда же его вели? К позорному столбу? Так, что ли, малыш?

Жан-Мари сначала спокойно слушал все эти бредни, а потом приложил палец к губам и произнес:

– Тс-с! Он еще вернется!

Все как по команде смолкли и беспокойно оглянулись – кое-кто даже посмотрел за окошко. Никогда еще Жан-Мари так не потешался.

– Вы поосторожней, – сказал он. – Что такое для колдуна позорный столб? Никакие жандармы его не удержат, никакие доминиканцы!

– А ты знаешь, когда он вернется? – испуганно спросили кумушки.

– Откуда мне знать? Он же колдун, у него разве что угадаешь?

– А ты тогда при нем останешься?

– Да нет: погляжу только, приделал ли он нога своей хитрой механике, а там заберу бабушку – и до свиданья. Уеду с ней на другой конец города. Пусть кого-нибудь из вас наймет, если ему кухарка нужна.

– Ну уж дудки! – возмущенно воскликнули все.

И все-таки Муанре поверила не до конца. Как всякая повитуха, она была себе на уме и кое-что в жизни понимала.

– Ну хорошо, малыш, – сказала она. – А как, же старуха-то Франсуаза ничего не знала?

– Да бабушка, первое дело, видит плохо, – не задумываясь, ответил Берришон, – а потом, она все на кухне да на кухне, а я и в щелку загляну, и под стол залезу… Ну, а третье – она не умеет читать.

– А это тут при чем?

– А при том, что я-то умею – вот и прочитал бумагу, которую горбун забыл, когда уезжал. А там написано все, что я вам говорил, и нарисован чертеж золотой женщины.

– Ох! И ты все это видел?

– Вот как вас вижу. Хотите, я сам сейчас такую сделаю, только из масла: золота у меня нет, да и у вас, небось, маловато.

Мальчишка на глазах превращался в важную персону. С ним надо держать ухо востро: того и гляди заколдует!

– Из масла такую девушку? – воскликнули кумушки.

– Натурально из масла – и с руками, и с глазами, и черт знает с чем еще… Только вот петь она не будет.

– Почему?

– Пружин нет. А в пружинах все волшебство.

– Вот оно что… Берришон, а что ж ты с бумагой сделал? Ты ее у себя не держи: и тебе придется плохо, и нам заодно.

– А ее давно нет, бумаги. Только я ее прочитал – и вдруг…

– Что такое случилось?

– Она вдруг – фьють! Сгорела на глазах прямо у меня в руке, только маленький огонек полыхнул.

– Адский огонь! – авторитетно сказала госпожа Балао.

– Вот тебе на! – пробормотала молочница. – А ты, Берришон, ко мне в сметану руку совал!

– Да вы не бойтесь: я ее уже в святой воде омыл.

– И не обожгло тебя?

– Было дело: вот еще и теперь паленым пахнет… Нате, понюхайте.

Он дал понюхать нескольким кумушкам пальцы. Те в ужасе отшатнулись, а молочница схватила горшок со сметаной и размахнулась, чтобы выкинуть его в окошко.

– Э-э-э! – крикнул Берришон. – Горшок, коли хотите, разбейте, только дайте я сначала сметану съем.

– Да как же? В тебя же, малыш, бес вселится?

– Ничего, не вселится: мне говорили, он только в женском теле живет.

Затем наш обжора минут пятнадцать уписывал сметану, молча слушая разговор соседок.

– Ну вот, – сказал он наконец, облизываясь, – теперь я весь изнутри такой белый, что бесу нипочем не забраться. Всем доброго вечера и никому ни слова, а то больше никогда ничего не расскажу.

На другой день все женское население улицы дю Шантр, стоя у своих дверей, обсуждало откровения Жана-Мари, а он прогуливался с торжествующим видом неподалеку. Все соглашались, что горбун теперь если не на Миссисипи, то в самом пекле, и не было такой кумушки, которой не хотелось бы, чтобы он поскорее вернулся: надо же знать, чем дело кончится!

Впрочем, если бы он и в самом деле вдруг появился на улице дю Шантр, все они поспешили бы забиться в самый темный угол в своем доме…

V

ЖЕНСКАЯ ДРАКА

Бывают такие лавры, на которых почивают, а бывают такие что, напротив, не дают уснуть.

Жану-Мари Берришону как раз и не удалось как следует вздремнуть на своих лаврах: Тарпейская скала оказалась совсем рядом с Капитолием.[2] Он почитал своих соседок за глупых клуш, но нашлись среди них очень даже хищные ястребы – и вскоре Берришон познакомился с их когтями.

Как вы понимаете, соседка Гишар скоро узнала все во всех подробностях. Словечко от Балао, словечко от Морен, словечко там, словечко сям – и она восстановила в уме общую картину, а подробности дорисовало ее богатое воображение.

Что из этого вышло и какой слон родился из этой мухи – всякому ясно. Гишар изо всех сил желала отомстить Берришону за то, что от нее пытались утаить тайну. А Берришон между тем в упоении своего торжества совсем позабыл о ней…

Суток не прошло, как его секрет стал известен всей улице. Сначала те, кто слышали его первыми, толковали между собой, потом пересказывали другим соседкам, а вечером в спальне не удержались и открыли мужьям.

Из мужей многие сперва посмеялись, но супруги так умело их убеждали и такие после этого мужьям снились сны, что поутру они уже ни в чем не сомневались. Другие были легковернее – они сразу все приняли за чистую монету. Вся ночь прошла у них в толках и размышлениях, так что на другой день дело раздулось до колоссальных размеров.

С самого утра улица дю Шантр пришла в смятенье, – а проснулись ее обитатели рано, как никогда.

Каждое приветствие произносилось с многозначительным видом; каждый старался угадать по лицу соседа, не знает ли тот чего-то особенного. Потом начали переговариваться примерно так:

– Ну что, слышал, кум Балао?

– О чем это?

– Ты не прикидывайся, тебе жена в постели, небось, кое о чем шепнула.

– А, это про горбуна и золотую девушку? Может, еще зря бабы болтают…

Среди мужчин тем, в общем-то, все и кончилось. Ну, а среди женщин – дело другое.

– Ох, святотатство какое! – завизжала старая штопальщица (ее и саму считали за ведьму).

Все кумушки так и высыпали за порог: видно, их ожидала еще какая-то новость!

– Что такое? – спросила, опередив всех, Гишар.

– Да говорят, он нос своей девки сделал из золотой дароносицы, украденной в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре!

– Так и есть, – подтвердила одна из кумушек. – А на глаза взял камни из чаши церкви Сен-Медар.