Кокардас и Паспуаль - Феваль Поль Анри - Страница 6

IV

ХИТРАЯ МЕХАНИКА

Вернемся теперь к нашим старым знакомым: Франсуазе Берришон и ее внуку Жану-Мари. Мы помним его простоватым, чересчур болтливым мальчуганом. Кумушки с улицы дю Шантр вертели им как хотели, а он-то думал, что сам над ними смеется.

Но не много времени нужно пятнадцатилетнему провинциальному увальню, чтобы стать настоящим парижским гаменом[1] – хитрым, нахальным и насмешливым. Для этого нужно только немного свободного времени, несколько добрых знакомых, встреченных на улице, и, конечно, сама улица.

Так что с тех пор, как Жан-Мари Берришон после отъезда мэтра Луи и его воспитанницы остался без дела, в росте он прибавил немного, а вот в лукавстве – изрядно. Бабушка много раз велела ему учиться ремеслу, но внук любил только одно ремесло – безделье и только один вид учений: он обожал смотреть на парады гвардейцев.

К моменту нашей новой встречи он уже совершил несколько славных деяний. Между прочим, на улице дю Шантр имя его лучше было не упоминать – и вот почему.

Неожиданное исчезновение мэтра Луи, горбуна и таинственной девушки, разумеется, переполошило всех окрестных кумушек. Мадам Балао, Гишар, Морен, Дюран, Муанре, молочница, хозяйка мелочной лавки из дома напротив – все хотели поскорее узнать, что случилось. А кроме Берришона, рассказать им этого никто не мог. И вот все эти женщины принялись его нежить, холить, баловать, употребили всю свою дипломатию, чтобы только разговорить паренька.

Иные пытались поймать его на обжорстве (и это было всего умней): молочница пичкала его булочками с кремом, хозяйка харчевни кормила самыми вкусными бульонами. Другие тоже задабривали кто чем мог: повитуха Муанре расчесала ему светлые кудри и подарила роскошные железные пуговицы для курточки, другая кумушка заштопала штаны, меховщица не пожалела на воротник шкурки любимого ангорского кота, которого оплакивала целых полгода.

Жан-Мари вовсю наслаждался этими маленькими услугами и всеобщим вниманием: они ему служили наградой за бабушкино ворчание. Франсуаза же не переставая ругала его бездельником и болтуном. Болтуном? Помилуйте! Он был нем как рыба!

– Ничего не знаю, – отвечал он на все расспросы. – Ничего не знаю, ничего не ведаю. – Но тут же добавлял: – Погодите, погодите, скоро все расскажу. Все узнаете, только не торопитесь.

Кумушки верили этим обещаниям и обхаживали его на зависть всякому, а наш пройдоха между тем вынашивал коварный план: когда им станет нечего дарить, он соберет их всех вместе и всех разом обманет.

– А ты нас провести не задумал, сынок? – спросила как-то тетушка Гишар, потеряв всякое терпение.

– Ах так, мадам Гишар? – отвечал Жак-Мари. – Ну так вот: завтра я всем все расскажу, а вам – кукиш с маслом!

Он сделал вид, будто очень рассердился, повернулся и ушел. И как же расстроилась госпожа Гишар, когда ее соседке на другой день сказали: все собираются у молочницы, и Берришон будет говорить… а он столько всего знает, наш ангелочек!

– И вы представьте себе, кумушка, – хихикала госпожа Морен, – что сказал этот милый мальчик: если, мол, вы туда придете, он и рта не раскроет.

– Господи! Да быть того не может! Ну так хоть вы-то мне расскажете все?

– Ни боже мой! Он нам не велел.

– Вот скверный мальчишка! Обиделся на меня за мое подозрение, а вы же меня знаете, я слова дурного ни о ком отроду не сказала – ну подтвердите хотя бы вы! Ох, увидать бы мне его только…

Но Берришон где-то затаился, а когда, наконец, прошел мимо двери кумушки Гишар, то вид у него был крайне независимый: руки в карманах, на губах – веселая песенка. Напрасно она окликала его, напрасно хотела вернуть себе его расположение: мальчишка только усмехнулся и показал ей фигу.

– Ну, поплатишься ты у меня, гаденыш! – злобно крикнула ему вслед соседка.

Все же остальные были в сборе у молочницы. Ставни прикрыли, чтоб было поуютнее. Какие уж тут покупатели – есть дела поважнее! Ведь подумать только: о горбуне вообще никто ничего не знал; мэтра Луи у всех на глазах провели на казнь, – а о казни никто не слышал… да вдобавок красавица барышня вдруг пропала неведомо куда!

Сначала, чтобы прочистить горло, Жан-Мари выпил большой кувшин парного молока. И пока он пил, а потом еще минут пять облизывался, все гадали, что же он собирается рассказать. Наверное, что-то очень серьезное – вон какую загадочную мину состроил, все кумушки даже рты пооткрывали.

– Вы обещаете, – начал он, – ничего не говорить бабушке Франсуазе?

– Обещаем, малыш!

– И никому-никому ни слова? Ни человеку, ни даже кошке?

– Рта не раскроем, золотце, ты уж поверь!

– Так слушайте: горбун…

– Горбун?! Что горбун?!

– Вы слыхали о Миссисипи, в честь которой был бал у регента?

– А как же, – ответила Балао. – Мы тогда все вместе смотрели, как подъезжают знатные господа и дамы, и ты с бабушкой тоже смотрел.

– Смотрел, верно. Так вот – горбун…

– Что горбун? Не томи душу, малыш!

– Горбун-то был миссисипец!

– Господи Иисусе! – простонала хозяйка мелочной лавки и чуть не упала в обморок.

– А это что такое – месипесец? – прошептала Дюран. – Еретик?

– Такой еретик, тетенька, что сотня еретиков ему в подметки не годятся, – отвечал Берришон (его так и распирало от смеха).

– А мэтр Луи?

– Мэтр Луи – это все равно, что горбун, только не все равно. Когда он снимал горб – а горб-то весь золотой, – то становился мэтром Луи, а когда опять надевал – превращался в горбуна. Вот и все.

– А девушка тоже была месипсица?

– Да она вовсе и не девушка.

– Женщина, значит?

– И не женщина.

– Как не женщина? Вон как она пела, а ты говоришь – не женщина.

– Не женщина, и все тут.

– Ты сказки, Берришон, не рассказывай, – воскликнули все хором. – Женщина она самая настоящая!

– Говорю, не женщина! Это знаете, кто был?

– Кто?!

– Хитрая механика!

Несколько кумушек так и грохнулись на пол. Но повитуха, руки в боки, встала перед Берришоном и произнесла:

– Уж мне ты можешь не говорить: я женщин как облупленных знаю, каждый день их в лучшем виде вижу. Какая же тут хитрая механика: ведь она, золотко мое, все время живая из окна глядела?

– Вот и я говорю, – невозмутимо отвечал Берришон. – Сама из золота, а как живая. А не верите мне – ступайте к соседке Гишар. Может, она лучше расскажет.

– А как же она пела?

– А это и называется хитрая механика. Она ведь со мной говорила вот как я с вами, а я ничего и не понял.

– И что она тебе говорила?

– Да много всяких слов – все такие хорошие, ласковые… долго рассказывать. И пела, и смеялась, и плакала, и кушать могла, и сморкалась, и моргала, и руками двигала… А на самом деле все не настоящее, все из золота.

– Ох, сатанинская работа! – вздохнула госпожа Балао. – Говорила я, надо на них донести! А ты-то сам, Берришон, куда глядел?

– Куда, куда! Я ведь думал, она настоящая. Я что ж – я не повитуха, женщин в лучшем виде каждый день не вижу.

– Как же она так – и пела, и говорила?

Жан-Мари поднял вверх палец, наклонился вперед и шепотом сказал:

– У нее – тссс!.. У нее в животе были пружины!

У всех единодушно вырвался изумленный вопль, а Бертран, славившаяся своим едва не собачьим чутьем, заявила: она всегда знала, что на улице дю Шантр творится что-то неладное – оттуда частенько несло паленым!

Несколько мгновений Жан-Мари наслаждался этим зрелищем всеобщей глупости, а, насладившись, продолжал:

– Я еще всегда удивлялся, вот как и все: почему она на улицу ногой не ступит?

– Почему?

– Да у нее и ног-то не было!

– А как же она по комнате ходила?

– А она не ходила – она прыгала, как воробей на крыше. Была тут – прыг-скок! – и уже там.

И для вящей убедительности Берришон сам прыгнул в другой угол кухни. (На самом-то деле мальчишка подбирался поближе к горшочку со сметаной. Он окунул в него пальцы и тщательно их облизал).