1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 16

— Дедушка? Anpapa?

— Император и Самодержец Всероссийский Александр Александрович.

На бумаге дедушка сидел на берегу озерца, с удочкой в руках. Я, конечно, дедушку никогда не видел, зато видел множество картин, фотографий и памятников. Получилось, скажу без ненужной скромности, похоже.

— А это кто?

— Это просители.

Из камышей выглядывали трое. Один — карикатурный толстяк в сюртуке и лосинах, на голове шапокляк, на ногах сапоги, на поводке бульдог. Другой, вернее, другая — женщина в бальном платье с флагом в руке, но у женщины было лицо Пуанкаре, знакомое по газетам. Третий же был маленький и злобный карлик с бычьей головой, в одной руке сабля, в другой револьвер.

— Джона Буля и Марианну я узнал, но кто этот…

— Апис, серб, убийца королей.

— Это не доказано.

— Мне так дедушка сказал. Во сне. Апис — это начальник сербской разведки, он убил короля Александра и королеву Драгу. Лично топтал тела. А теперь и бедного эрцгерцога застрелил.

— Эрцгерцога застрелил студент… или гимназист.

— Этот гимназист был револьвером в руках Аписа. Не револьвер убивает. Убивает тот, кто направил оружие и выстрелил. Мерзкий цареубийца, так дедушка назвал негодяя.

— Во сне! — уточнил Papa.

— Да. Конечно. Во сне, любезный Papa. — я робко улыбнулся. — Михайло Васильич говорит, что не всяким снам стоит верить, мол, во сне можно увидеть чёрта на сосне.

— Здравая мысль, твой Михайло, вижу, понимает толк в жизни.

— О, Михайло Васильич просто кладезь народной мудрости, — согласился я. Нельзя пережимать, Papa этого не любит.

Но Papa сам вернулся к рисунку, видно, не отпускало:

— А что это они говорят?

Говорили персонажи обыкновенно, как принято в карикатурах этого времени: над головой изображается пузырь, а в пузыре — текст. Papa вдали видит отлично, из малопульки бьёт белку в глаз, но для чтения ему нужны очки. Возрастное. Очки на людях он носить не любит. Пётр Великий очков не носил, Николай Павлович очков не носил, стало быть, и ему не след. Другое дело в семейном кругу, в покойном кресле, у лампы с зелёным абажуром, когда он читает вслух Пушкина, Диккенса или Фенимора Купера.

Но сейчас очков у него не было, и разобрать написанное ему было трудно.

— Марианна говорит: «Сербия в опасности! Ваш долг её защитить! Джон Буль ободряет: 'Вы только начните, а мы поможем!». Апис требует: «Пришли своих солдат, у тебя их много, а мне нужно, браток»

«Браток» пришелся Papa не по вкусу, покоробил. Papa поморщился, но всё же продолжил:

— Что же им отвечает Anpapa?

— «Тише вы! Когда русский царь ловит рыбу, Европа должна молчать!»

— И всё это тебе приснилось?

— Мне приснилось больше, только я уже начал забывать. Помню, дедушка сказал: «Если с тебя требуют спешного решения, иди удить рыбу, и думай столько, сколько тебе нужно. День, месяц, год. Россия того стоит».

И тут же, без паузы:

— Рисунок вам не понравился, любезный Papa? Тогда я его порву!

— Нет, нет, Алексей. Я его возьму себе, не возражаешь? Уж очень хорошо у тебя вышел здесь дедушка.

— Берите, Papa, берите… — но радости в моем голосе не было.

И не должно было быть.

Papa человек своенравный. Не терпит давления. Может сделать наперекор. А может и не сделать. Потому хотелось бы, чтобы он сам дошёл до идеи, что воевать России не нужно. Ни ради сербов, ни ради Антанты. Если я скажу это напрямик, вряд ли подействует. Очень вряд ли. Потому я подвожу Papa к этому исподволь, тишком, подкопом. Через тётушку, Ольгу Александровну, которую Papa любит и уважает. Через Mama. Сам подаю слабый детский голосок. И вот вчера решил подключить дедушку, Александра Александровича. Papa благоговел перед ним прежде, и продолжает благоговеть сейчас. Конечно, сон — всего лишь сон, а всё-таки в сознании зацепку оставит. И рисунок — не зря же я старался, хороший получился рисунок. Papa посмотрит на него, и наставления дедушки — не спешить, думать о своей стране, а не о чужих — тоже останутся в сознании. Плюс отвращение к цареубийцам.

Мы шли, не теряя берега из виду. Высоко сижу, далеко гляжу! Я даже принес свой бинокль, и выглядывал, не появится ли по курсу перископ подводной лодки. Нет, не появился. Да и не разглядишь этот перископ без практики. Перископ движущейся подводной лодки распознаётся по бурунчикам, так написано в наставлении. А когда лодка стоит на месте? Лежит на дне? Нет, если знать, куда именно смотреть, тогда… Но я же не знаю. Да и нечего сейчас здесь делать чужим подводным лодкам. Мир сейчас. Ещё мир.

А всё-таки даже такое робкое плавание — уже плавание. Движение, оно радует. Солёный ветер, шум волн, ветра, машин — всё обещает Встречу С Приключением. Эх, нам бы к берегам Африки! Или Америки, особенно Центральной и Южной — таинственные города древних цивилизаций, копи царя Соломона, плезиозавры и Великий Морской Змей! А так… огромный корабль, огромная команда — для плавания на тридцать морских миль?

Успели перекусить «по-морскому», затем на Большом рейде прошли вдоль бригады крейсеров. Команды кричали «Ура», мы величественно приветствовали экипажи поднятием руки.

Покидать «Штандарт» было грустно, но — пришлось. Наш путь дальше, на Петергоф, куда «Штандарту» путь заказан, осадка не позволяет. Пошли на «Александрии». Быстро и весело бежит лошадка домой, где ждет её милое стойло, овес и заботливый уход.

И вот мы дома. На твёрдой земле.

На ней, на твёрдой, меня с непривычки пошатывало, и потому я решил остаток дня провести на балконе, в шезлонге, за чтением. «Газетка», журналы, детские книжки. Письма барону А. ОТМА, прошедшие дворцовую цензуру. Всё больше пустяки, ничего важного, но это и обнадёживало: вдруг, вдруг гроза пройдёт мимо?

Нет, не пройдёт, это вам не обычная летняя гроза, надвигается буря, ураган, тайфун. Плюс землетрясение, цунами и лесной пожар. Но никто не чувствует грядущей перемены, все веселятся. Papa опять пошёл купаться, Mama на соседнем балконе пьет чай с Анной Александровной, сёстры, похоже, разбирают вещи, их у них не то, чтобы много, но тем тщательнее приходится за ними ухаживать. Прислуга прислугой, а свой глазок-смотрок!

И я проспал до обеда. Позднего обеда, сухопутного.

Пол уже не качался. Привыкаю к берегу.

После обеда вялость исчезла, напротив, напала живость: хотелось бегать и прыгать. Телесный возраст требовал мускульной активности. Нет, не поддамся. Выбрал компромисс: прогулку вокруг дачи. Компанию составила Анастасия. Идем чинно, хоть на картинку. Я и предложил тему короткометражки: робинзоны Петергофа.

— Я подумаю, — важно ответила Анастасия, и тут же начала думать:

— Это будет фильма об одиночестве. Мы будем ходить по аллеям, фонтаны, статуи, велосипеды — но зритель должен чувствовать, что мы скучаем. Нет, тоскуем. И тишина, чтобы слышали тишину, безлюдье. Как это передать? А, поняла! Мы не будем улыбаться и смеяться! И грустить не будем! Мы будем совершенно равнодушны.

— А вторая идея?

— Вторая идея? Это ты хорошо придумал: вторая идея! Вторая идея такая… — она задумалась на минутку, потом ещё на минутку, и ещё.

— Мы ищем! — наконец, сказала она. — Заглядываем под кусты, смотрим в воду, на небо, обходим статуи…

— Ищем что? Или кого?

— Зритель и будет всю фильму гадать: что они ищут? Это держит в напряжении. Кто-то пропал? Потерялся?

— И?

— Это будет слон! Наш Биби! И тут, в самом финале, мы дадим волю чувствам! Будем веселиться вовсю!

— Биби? Но как его перевести в Петергоф?

— Это кинематограф! Не нужно никого перевозить, монтаж творит чудеса! Никто не поймёт, что будет Царское Село, а не Петергоф.

— Это ты хорошо придумала, — сказал я.

— Я всегда хорошо придумываю, — ответила она как о чём-то само собой разумеющимся.

Домой мы вернулись не усталые, но вполне довольные.

— Ваши Императорские Высочества, вас просят пройти в Ореховую гостиную, — торжественно объявил нам Михайло Васильич. Здесь, на Даче, штат прислуги много меньше, чем в Александровском дворце, приходится совмещать.