Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 47

Путники выстроились в очередь, желая наполнить бурдюки. Стайка мальчишек тянула за собой упрямого верблюда. На первый взгляд никто не обращал на меня особенного внимания. Но я привыкла доверять себе — образам, снам, сигналам, которые подавало тело, всем тем необычным способам, с помощью которых я познавала мир. Я настороженно ждала своей очереди.

Едва я привязала веревку к ручке горшка и начала опускать его в воду, за спиной у меня послышались шаги.

— Шалом, сестренка, — раздался знакомый голос.

— Иуда! — воскликнула я.

Он поймал веревку, которую я от удивления выпустила из рук.

— Так это ты следил за мной.

— Да, от самого твоего дома.

Я потянулась было обнять брата, но он отступил:

— Не здесь. Не стоит привлекать внимание.

Он похудел, загорел, кожа на лице задубела, словно козлиная шкура. Под правым глазом появился белесый шрам в форме скорпионьего хвоста. Иуда выглядел так, будто мир вцепился в него зубами, но потом, распробовав, счел слишком жилистым и выплюнул обратно. Пока брат вытаскивал мой кувшин из колодца, я заметила заткнутый за пояс кинжал и нервозность, с которой он постоянно оглядывался по сторонам.

— Идем, — позвал Иуда и двинулся вперед с кувшином в руках.

Я накинула покрывало на голову и поспешила за ним.

— Куда мы идем?

Брат направился к самой густонаселенной части Назарета, где в лабиринте узких улочек почти не было просветов между домами. Мы свернули в безлюдный переулок меж двух дворов, где уже стояли трое незнакомцев. Пахло ослами, мочой и забродившим инжиром.

Иуда подхватил меня и закружил.

— Ты по-прежнему красавица.

Я вопросительно посмотрела на мужчин.

— Они со мной, — пояснил он.

— Твои друзья-зелоты?

Он утвердительно кивнул.

— Нас сорок человек, мы живем на холмах и делаем все возможное, чтобы избавить Израиль от римских свиней с их прихвостнями. — Он улыбнулся и слегка поклонился.

— Звучит… — Я замялась, подбирая слово.

— Опасно?

— Я хотела сказать — безнадежно.

Он рассмеялся.

— Вижу, ты по-прежнему говоришь напрямик.

— Уверена, ты со своими зелотами — здоровенная заноза в боку Рима. Но заноза есть заноза, Иуда. Это ничто по сравнению с могуществом империи.

— Ты удивишься, узнав, насколько нас боятся. Мы умеем бунтовать, а римляне страшатся восстаний больше всего на свете. А знаешь, что самое важное? Так мы точно избавимся от Ирода Антипы. Если тетрарх не сможет поддерживать порядок, римские власти его заменят. — Он замолчал и бросил тревожный взгляд в начало переулка. — Ловить нас отрядили восемьдесят солдат, но за все эти годы никого не поймали. Некоторых, правда, убили.

— Значит, мой брат снискал себе дурную славу. — Я беззлобно пихнула его в плечо. — Хотя, разумеется, в Назарете о тебе не слыхали.

Он улыбнулся:

— К сожалению, моя слава ограничивается тремя городами: Сепфорисом, Тивериадой и Кесарией.

— Но, Иуда, подумай только, — начала я уже серьезно, — за тобой охотятся, ты спишь в пещерах и рискуешь жизнью. Не пора ли остепениться, завести жену и детей?

— Так ведь я женат. На Эсфири. Она живет с другими женами зелотов в Наине. В их доме полно детей, трое из которых мои. — Брат просиял. — У меня двое сыновей, Иешуа и Ионафан, и дочь, которую, как и тебя, зовут Ана.

Услышав о его детях, я подумала о Сусанне. Каждое воспоминание о ней ранило. С притворной радостью я воскликнула:

— Трое детей! Надеюсь когда-нибудь с ними познакомиться.

Брат с тоской вздохнул:

— Я много месяцев не видел Эсфири.

— Как и она тебя. — Я хотела напомнить ему, что это он ее оставил.

Раздались голоса и цоканье копыт, и рука Иуды инстинктивно потянулась к кинжалу. Потом брат потащил меня в глубь переулка.

— Как ты узнал, где меня найти? — спросила я.

— От Лави. Он о многом мне сообщает.

Значит, мой верный друг стал шпионом Иуды.

— Ты исчез из моей жизни, а теперь появился вновь. И явно не без причины.

Он нахмурился, и хвост скорпиона на щеке дернулся, словно изготовившись к бою.

— У меня дурные вести, сестра. Я пришел сообщить, что наша мать умерла.

Я не издала ни звука. Мне казалось, что я обратилась в облако, парящее на высоте птичьего полета, откуда все кажется мелким и незначительным. Лицо матери расплывалось далеко внизу.

— Ана, ты меня слышишь?

— Слышу, Иуда.

Я бесстрастно смотрела на брата и думала о той ночи, когда матушка заперла меня в комнате с упреками: «Твой позор ложится на меня. Будешь сидеть тут, пока не дашь согласия на помолвку». Почему это всплыло в памяти именно сейчас?

— Знаешь, что она сказала мне на прощание? — спросила я. — Что до конца своих дней я буду крестьянкой в захудалой деревеньке и как раз такой участи я и заслуживаю. Так она говорила за месяц до того, как я покинула Сепфорис и вышла за Иисуса. Больше я от нее ничего не слышала. В тот день, когда я села в повозку и Лави увез меня, мать даже не вышла из комнаты.

— Она могла быть жестокой, — кивнул Иуда, — но она наша мать. Кто, если не мы, будет ее оплакивать?

— Пусть ее оплакивает Шифра, — бросила я.

Иуда с укоризной посмотрел на меня и сказал:

— Время твоего горя еще придет. Лучше бы раньше, чем позже.

Тут, боюсь, он ошибался.

— Постараюсь, брат, — пообещала я и, не сдержавшись, спросила: — Почему ты ни разу не навестил меня в те дни? Ты оставил меня одну с отцом и матерью. Тебя не было на моей свадьбе. Ты женился и даже не подумал сообщить мне. Все эти годы я не знала, жив ли ты вообще, Иуда.

Он вздохнул:

— Прости, сестренка. Сепфорис стал для меня опасен, да и тебе мое присутствие могло навредить. Я потерял твой след, когда ты вышла замуж, и только недавно получил первые сведения от Лави. Но ты права: я мог бы начать свои поиски раньше. Однако был слишком занят, сражаясь с римлянами. — Он смущенно улыбнулся. — И все же теперь я здесь.

— Переночуй у нас. Иисус дома. Ты должен с ним познакомиться. Он тоже придерживается крайних убеждений, по не таких, как ты. Об этом знакомстве ты не пожалеешь, вот увидишь.

— С удовольствием встречусь с твоим мужем, но остаться на ночь не смогу. Мы должны покинуть Назарет задолго до рассвета.

Мы зашагали к дому. У меня на плече примостился кувшин; зелоты держались в некотором отдалении. За последние годы я ни разу не бывала в Сепфорисе, даже на рынок не заглядывала, и мне не терпелось узнать последние новости.

— Иисус говорит, что отец снова стал старшим писцом и советником Антипы. Трудно представить его в Тивериаде. Еще труднее думать, что там похоронена мать.

— Так ты не знаешь? Когда Антипа перенес столицу в Тивериаду, твой отец отправился с ним, но мать отказалась. Последние пять лет она провела в Сепфорисе вдвоем с Шифрой.

Это известие ошарашило меня, но я быстро пришла в себя: мать, должно быть, ликовала, наконец-то избавившись от мужа. Вряд ли и он сильно страдал без нее.

— А как там Лави? — спросила я.

— Твой отец забрал его в Тивериаду в качестве личного слуги. Это сыграло мне на руку.

— Мой отец. Ты дважды назвал его так. Больше не считаешь его своим?

— Забыла? Он отрекся от меня, и запись об этом была заверена раввином.

Я и правда забыла.

— Прости, — ответила я. — Отец был не менее жесток с тобой, чем мать со мной.

— Я рад, что больше не связан с ним. Единственное, о чем я жалею, так это о нашем доме в Сепфорисе. После смерти матери он пустует. Когда твой отец умрет, дом отойдет его брату Харану. Они договорились об этом в письмах, которые Лави передал мне. Харан заверил, что в нужное время пришлет доверенного человека из Александрии продать дом со всем содержимым.

Значит, мать была права: домом завладеет Харан, давний недруг Йолты.

— Если отец пишет о таких вещах брату… видимо, ему нездоровится? — спросила я.

— По словам Лави, он страдает от кашля и даже вынужден спать сидя, потому что иначе не может дышать. Он больше никуда не ездит, но остальные обязанности выполняет исправно.