Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 46

Возвращаясь с маслобойни, мы с Йолтой отстали от Симона.

— Как ты поступишь? — спросила тетя, и я поняла, что она имеет в виду прощальное пожелание раввина.

— Не знаю.

Она внимательно посмотрела на меня:

— Нет, знаешь.

Однако я сомневалась. Все эти годы я пользовалась травами, чтобы не забеременеть, поскольку верила: мое призвание не в материнстве, а в чем-то другом, чего я даже не могла назвать. Теперь я вдруг устыдилась своей расплывчатой, недостижимой мечты. Бесконечное стремление к тому, чего никогда не будет, показалось глупым.

Я снова подумал о Сусанне, и руки скользнули к животу. Пустота внутри показалась невероятно тяжелой.

— Думаю, я попробую зачать, — ответила я.

Йолта улыбнулась:

— Ты говоришь разумом. Но знаешь — сердцем.

Она посеяла во мне сомнение, и я остановилась как вкопанная.

— Почему бы мне не родить еще одного ребенка? Это доставит радость мужу и, возможно, мне самой. Семья Иисуса снова примет меня.

— Я не раз слышала от тебя, что ты не хочешь детей.

— Но Сусанну я в конце концов захотела.

— Да. Так и было.

— Я должна посвятить себя чему-то. Чем плохо материнство?

— Ана, я не сомневаюсь, что тебе следует посвятить себя материнству. Я только хочу знать, чему именно ты собираешься дать жизнь.

Два дня и две ночи я размышляла над ее словами, такими глубокими и непостижимыми. Мысль, что женщина может принести в мир не ребенка, а нечто иное и потом отдаться заботе о своем создании со всем вниманием и рвением матери, поразила даже меня.

Вечером того дня, когда я ждала Иисуса домой, я собрала черепки, среди которых не осталось ни одного не исписанного, сложила их в мешок из шерстяной ткани и поставила в углу. Потом подмела нашу комнату, наполнила глиняные лампы маслом, взбила тюфяки.

Когда стемнело, остальные ушли спать на крышу, но я за ними не последовала. Я спала на благоуханном ложе и видела сны.

Вот я тужусь, сидя на корточках над дырой в углу. Сусанна выскальзывает из меня прямо в руки Йолты, и я тянусь к дочери, удивляясь, что на этот раз она кричит, размахивая крошечными кулачками. Йолта кладет новорожденную мне на руки, и я с удивлением вижу, что это не Сусанна. Это я. И Йолта говорит: «Смотри: ты и мать, и дитя».

Я проснулась в полной темноте. Когда забрезжил рассвет, я прокралась к постели Йолты и осторожно разбудила ее.

— Что с тобой? Ты нездорова?

— Все хорошо, тетя. Мне приснился сон.

Она завернулась в шаль. Я вспомнила о тетином сне, о Хае, которая зовет ее с вершины, и мне стало интересно, думает ли о нем и Йолта.

Я рассказала о своем сне, вложила в тетину руку серебряную диадему и сказала:

— Пойди к старухе, обменяй это на масло черного тмина. На всякий случай попроси еще дикую руту и корень фенхеля.

Я разложила травы на дубовом столе в нашей комнате. Иисус пришел к вечеру. Я приветствовала его поцелуем, а потом проследила, как он обводит взглядом мои запасы. Мне было важно, чтобы он понял. Он кивнул в ответ: детей больше не будет. Он испытал облегчение, горькое и немое, но я знала: если когда-нибудь Иисусу придется уйти, то без детей ему будет гораздо легче.

Мы легли. Я прижимала мужа к себе, и мое сердце грозило разорваться, готовое выплеснуть все то, что было у меня внутри.

— Мой маленький гром. — Пальцы Иисуса коснулись моей щеки.

— Возлюбленный мой, — ответила я.

Я положила голову ему на грудь и смотрела, как ночь скользит за высоким окном: вот пронеслись облака, отороченные бледной бахромой, проплыли звезды, показались куски неба. Я думала о том, что мы с мужем очень похожи: оба мятежные, отважные, бесприютные. Нас обоих терзают страсти, которые надо отпустить на волю.

Прежде чем Иисус успел прочесть утреннюю молитву, я пересказала ему свой сон, из-за которого обменяла серебряное украшение на травы. Как я могла утаить это от него?

— Это я была тем младенцем! — воскликнула я.

Он чуть нахмурился, задумавшись о том, что сулит этот сон в будущем, но скоро лицо Иисуса просветлело:

— По-моему, тебе суждено родиться заново.

XIX

Таскать воду.

Расчесывать лен.

Скручивать нити.

Ткать полотно.

Чинить сандалии.

Варить мыло.

Молоть пшеницу.

Печь хлеб.

Собирать навоз.

Готовить еду.

Доить коз.

Кормить мужчин.

Кормить младенцев.

Кормить животных.

Ухаживать за детьми.

Подметать грязный пол.

Опустошать горшки для отходов…

Заботам женщины, как и трудам Господним, нет ни начала, ни конца.

Спустя месяцы изнуряющее лето отступило, и меня сковала усталость, тяжелая, словно гири. Тогда мне было трудно представить другую жизнь. Я вставала очень рано, чтобы поскорее приняться за работу по дому, пальцы у меня загрубели от пестика и ткацкого станка. Иисус обходил все города и деревни вокруг Галилейского моря, проводя дома лишь два дня из семи. Юдифь и Береника по-прежнему всегда готовы были судить меня.

С деревьев тайного леса, скрытого в моей груди, постепенно облетали листья.

XX

В годовщину смерти Сусанны мы с Иисусом отправились к пещере, где покоилось ее тело, чтобы собрать кости дочери в маленький оссуарий из мягкого белого камня, который муж вырезал собственными руками. Я смотрела, как Иисус ставит каменный сосуд на выступ в пещере и медлит, прежде чем убрать руку.

Иногда горе становилось непомерным грузом; так было и теперь. Меня пронзила столь острая боль, что я не знала, удержусь ли на ногах. Я подошла к Иисусу и увидела, что губы у него шевелятся. Я облегчала скорбь словами, которые писала, он — словами молитвы. Он часто повторял: «Господь все равно что заботливая мать-наседка. Он укроет нас своим крылом». Но мне ни разу не удалось почувствовать себя под крылом Господа — там, где Иисус, по всей видимости, оказывался без всяких усилий.

Выйдя из пещеры на яркий свет, я вдохнула летний воздух, свежий и терпкий. Мы спустились в долину и направлялись обратно к Назарету, когда Иисус остановился на ровном участке, где росли дикие лилии.

— Давай немного отдохнем, — предложил он, и мы опустились в траву, от которой шел густой сладкий запах.

Сусанна всегда была со мной; возможно, муж тоже чувствовал ее присутствие, потому что повернулся ко мне и спросил:

— Ты когда-нибудь думаешь, как она сейчас выглядела бы, останься жива?

Вопрос поразил меня, но я уцепилась за него, потому что мне ужасно хотелось поговорить о нашем ребенке.

— У нее были бы твои глаза, — начала я. — И твой длиннющий нос.

— Неужели у меня длинный нос? — улыбнулся он.

— О да, очень длинный. И еще твой оглушающий смех. И доброе сердце. Но она не стала бы такой набожной. Она бы унаследовала мое отношение к религии.

Я замолчала, а муж подхватил:

— У нее были бы твои волосы. И твоя страсть. Я бы дал ей прозвище «крошка гром».

Этот неожиданный разговор принес мне большое облегчение, словно бы меня, пусть на мгновение, спрятали в самом невероятном месте на свете — под крылом Софии.

XXI

Стоя у деревенского колодца, я испытала странное чувство, словно кто-то наблюдает за мной. Первое время в Назарете такое случалось часто: каждый раз, когда я покидала наш двор. «Смотрите! Это богатая девчонка из Сепфориса, которая нынче всего лишь крестьянка». Со временем я примелькалась, враждебность поубавилась, но сейчас у меня по телу снова побежали мурашки от ощущения чужого пристального взгляда.

Была первая неделя месяца тишрей, только что закончилось лето, последний урожай инжира уже был снят. Я вытерла пот со лба, поставила горшок на каменную ограду, опоясывающую колодец, и оглянулась. Вокруг толпились люди: женщины с кувшинами на плечах сновали взад-вперед, за их подолы цеплялись малыши.