Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 38

Я как раз затягивала тесьму, когда со двора донесся голос Марии:

— Иди скорее, Иисус вернулся!

Последние две недели он провел в Бесаре, мастерил шкафы для винодела. Кров Иисусу дала сестра Саломея. Я знала, что Мария с нетерпением ждет новостей о дочери.

— Саломея здорова, — сообщил Иисус, когда шквал приветствий утих. — Но я принес недобрые вести. У ее мужа ослабли нога и рука, а речь стала неразборчивой. Он больше не выходит из дома.

Я не сводила глаз с Марии. Она обхватила себя руками, собираясь с силами, и тело кричало слова, которые не могли произнести губы: «Саломея скоро станет вдовой».

В тот вечер все мы, не считая Юдифи и детей, сидели у огня, говорили о муже Саломеи и вспоминали всякие истории. Когда пламя почти угасло, Иаков обернулся к Иисусу:

— Ты пойдешь в пасхальное паломничество в этом году?

Иаков, Симон и Мария совершили паломничество в Иерусалимский храм в прошлом году, а остальные работали или присматривали за животными. Теперь настала очередь Иисуса, но он колебался.

— Пока не знаю, — наконец ответил он.

— Но кто-то из нашей семьи должен пойти! — В голосе Иакова появились сердитые нотки. — Почему ты не можешь решиться? Неужели нельзя повременить с работой всего несколько дней?

— Дело не в этом. Я силюсь понять, есть ли вообще на то Господня воля. Храм превратился в разбойничье логово, Иаков.

Иаков закатил глаза к небу.

— Ты не можешь хотя бы минуту не думать о таких вещах? Закон велит нам совершить жертвенный обряд на Пасху.

— Да, и бедняки приводят своих животных, а священники под надуманными предлогами отказываются забивать их, а потом предлагают своего ягненка за непомерную цену.

— Брат говорит правду, подтвердил Симон.

— Нельзя ли сменить тему? — вмешалась Мария.

Но Иисус не унимался:

— Священники требуют, чтобы с ними расплачивались священными полусикелевыми монетами, а когда бедняки пытаются обменять свои деньги, менялы дерут с них три шкуры!

Иаков вскочил.

— Так ты заставишь меня идти в Иерусалим и в этом году? Чужие бедняки тебе дороже собственного брата?

— Разве бедные люди не братья и сестры мне?

На рассвете Иисус отправился на холмы. Ежедневные молитвы вошли у него в привычку. Иногда я заставала его неподвижно сидящим на полу: ноги скрещены, голова накрыта плащом, веки сомкнуты. С первого дня нашего брака он всегда был предан Господу, славил его, и я никогда не противилась, но сегодня, наблюдая за тем, как его силуэт растворяется в полумгле, я разглядела то, что до сих пор видела лишь мельком. Господь был землей, по которой ступали ноги моего мужа, был небом над ним, воздухом, наполнявшим его грудь, водой в его чаше. Мне стало не по себе.

Я приготовила Иисусу завтрак: очистила кукурузный початок и подрумянила его на огне. Сладкий аромат поплыл по всему двору. Время от времени я бросала взгляд в сторону ворот, словно за ними притаился Господь, готовый вырвать мужа из моих объятий.

Когда Иисус вернулся, мы уселись под оливковым деревом. Я смотрела, с какой жадностью он ест обернутый лепешкой сыр. Кукурузу, свое любимое лакомство, Иисус приберег на потом.

— Муки зятя, — заговорил он, — задели меня. Куда ни посмотрю, Ана, всюду я вижу страдания, а мои дни проходят за изготовлением мебели для богача.

— Твои дни проходят в заботах о семье, — возразила я чуть резче, чем следовало.

— Не беспокойся, мой маленький гром, я исполню долг, — улыбнулся он и обнял меня. — Скоро Пасха. Что ж, отправимся в Иерусалим.

VIII

Мы отправились по дороге, которая, покинув зеленые холмы Галилеи, спускалась в густые заросли долины Иордана, а потом вела паломника через дикую местность, населенную шакалами. Мы рано тушили костер и укладывались спать под кустами, не расставаясь с посохами. Наш путь лежал в Вифанию, расположенную неподалеку от Иерусалима, где нам предстояло поселиться у друзей Иисуса — Лазаря, Марфы и Марии.

Иерихонская дорога была последней и самой опасной частью путешествия, но не столько из-за шакалов, сколько из-за разбойников, которые прятались среди голых утесов, окаймляющих долину. По крайней мере, путь был нахоженный. Уже довольно долго впереди нас шли семья из трех человек — отец с сыновьями — и богато одетый священник, но почему-то на душе у меня было тревожно. Иисус почувствовал мое состояние и принялся забавлять меня историями о пасхальных паломничествах, в которые ходил в детстве с семьей и друзьями из Вифании.

— Когда мне было восемь, — начал Иисус, — нам с Лазарем однажды встретился торговец голубями, который жестоко обращался со своими птицами, тыкал в них палками и кормил мелкими камешками. Мы дождались, когда он выйдет из лавки, открыли клетки и выпустили голубей на свободу, прежде чем торговец успел вернуться. Он обвинил нас в воровстве, и нашим отцам пришлось покрыть убытки сполна. Наша семья задержалась в Вифании еще на две недели, пока мы с отцом работали, чтобы возместить ущерб. Но в то время я считал, что оно того стоит. Вид птиц, улетающих вдаль.

Я так увлеклась, представляя вырвавшихся на свободу птиц, что не заметила, когда Иисус сбавил шаг, а его рассказ оборвался на полуслове.

— Ана! — Он указал на ворох белых тряпок, забрызганных красным, которые лежали на обочине у поворота дороги. Кто-то скинул с себя всю одежду — вот что первым пришло мне в голову. А потом я разглядела под тряпками очертания человека.

Отец с сыновьями, а после и священник, которые шли впереди нас, остановились, и, судя по всему, принялись выяснять, жив еще путник или мертв.

— Это дело рук разбойников. — Иисус с тревогой оглядел окрестные скалы, словно опасность все еще могла скрываться неподалеку. — Подойдем.

Он шел очень быстро, так что мне пришлось нагонять его бегом. Остальные паломники продолжили путь, обогнув жертву широкой дугой.

Иисус опустился на колени перед телом. Я застыла у него за спиной и все никак не могла собраться с духом и посмотреть. Послышался тихий стон.

— Это женщина, — сказал Иисус.

Я скользнула взглядом вниз. Разум отказывался принимать то, что против воли видели мои глаза.

— Господи, да ведь это Тавифа!

Лицо у нее было залито кровью, но я не заметила никакой раны.

— Да у нее голова пробита! — воскликнул Иисус, указывая на сгусток темной крови в волосах Тавифы.

Я наклонилась и обтерла ей лицо своей туникой. Веки моей подруги затрепетали, она уставилась на меня и заморгала, явно узнавая. Она раскрыла рот, где заметался обрубок языка, пытаясь произнести мое имя.

— Умерла? — окликнул нас мужской голос. К нам подошел высокий юноша. Его речь и одежда выдавали самарянина, и я невольно вся сжалась. Евреи не водились с самарянами, опасаясь их пуще геров.

— Ранена, — ответил Иисус.

Юноша вытащил бурдюк с водой, наклонился и поднес его к губам Тавифы. Она выгнула шею и приоткрыла рот, словно беспомощный птенец в поисках пищи.

— Ты самарянин, но делишься водой с галилейской девушкой. — Иисус положил руку на плечо юноши.

Тот ничего не ответил. Тогда мой муж размотал пояс и принялся перевязывать рану Тавифы. Самарянин помог взвалить Тавифу на спину Иисусу. Остаток пути мы проделали ужасно медленно.

IX

По двору зашлепали сандалии, я услышала женские голоса, высокие и нетерпеливые:

— Мы идем… идем.

Тавифа застонала.

— Теперь ты в безопасности, — сказала я ей.

Весь долгий, мучительный день моя подруга почти не подавала признаков жизни. Могло показаться, что она впала в забытье, от которого пробуждалась лишь в те минуты, когда Иисус с нашим попутчиком менялись местами или когда я гладила ее по лицу и давала напиться. Самарянин расстался с нами почти у самой Вифании.

— Проследи, чтобы у нее были кров и еда. — На прощание он сунул мне в руки медную монету — сестерций.

Я было запротестовала, но Иисус остановил меня: