Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 59

— А твоя одержимость зеленым цветом? — Он указывает на несколько старых эскизов, прикрепленных скотчем к стенам, все они выполнены в различных оттенках зеленого.

Я пожимаю плечами.

— В детстве мне очень хотелось купить цветные карандаши определенной марки. Упаковка зеленых — это все, что я могла себе позволить.

Осмотрев мой комод, он обращает свое внимание на мою кровать.

— Что ж, я понимаю, почему ты никогда не жалуешься на эту шаткую кроватку в своей комнате в общежитии. — Он упирается ладонью в матрас, и когда пружины громко протестуют даже против части его веса, он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, приподняв одну бровь. — Пожалуйста, скажи мне, что ты на самом деле не спишь на этой штуке каждую ночь.

Именно этот комментарий, в частности, напоминает мне, что я не та, кто должен отвечать на вопросы прямо сейчас.

— С моей кроватью все в порядке, — огрызаюсь я. — Итак, тебе нужна экскурсия по моему детству, или мы можем поговорить?

— Ну, я бы не возражал против экскурсии. — Адриан выпрямляется во весь рост, и его макушка почти задевает потолок из попкорна.

— Я думаю, с тебя хватит экскурсии. Почему ты здесь? — Благодаря стенам трейлера толщиной с бумагу, это звучит скорее шепотом, чем криком.

Адриану требуется всего миллисекунда, чтобы сократить расстояние между нами, обхватить меня руками за талию, уткнуться головой в изгиб моей шеи.

— Разве мне не позволено скучать по тебе?

Почти неловко признавать, что после недели без этого его прикосновения обжигают сильнее, чем когда-либо солнце Алабамы.

Я вздыхаю.

— Адриан…

Его губы касаются моей кожи.

— Думаю, мне нравится, когда ты так произносишь мое имя.

Непрошеный образ вспыхивает в моей голове — тело Адриана, прижатое ко мне, мои запястья прижаты к матрасу, и я, выкрикивающая его имя.

Нет, нет, не сейчас.

Не думай об этом сейчас.

Предполагается, что ты ведешь беседу.

Тем не менее, я позволяю себе примерно три секунды наслаждаться поцелуями с открытым ртом, которыми он осыпает мою шею, прежде чем оттолкнуть его.

И для этого мне требуется почти каждая капля моего самоконтроля.

— Я знаю, что ты делаешь, — говорю я ему, хотя мой голос определенно дрожит сильнее, чем когда мы начинали. — И мне это не нравится.

Все еще обнимая меня за талию, он спрашивает:

— И что это я делаю?

— Ты пытаешься отвлечь меня, — говорю я. — И это не работает.

Лгунья, шепчет тихий голосок у меня в голове.

Я делаю еще один шаг назад, благодарная, что он не следует за мной, и делаю глубокий вдох.

— Почему ты здесь, Адриан?

Он моргает, глядя на меня из-под длинных темных ресниц.

— Я же говорил тебе. Я соскучился.

Я поднимаю бровь.

— Ты так сильно скучал по мне, что даже не потрудился ни разу позвонить или написать сообщение.

— Ну, ты тоже не писала.

— Потому что мне хотелось побыть одной, — парирую я.

— Я дал тебе целую неделю свободного времени.

— Должно было быть три.

— Но я…

— Хотел поиздеваться надо мной, — вмешалась я. — Зачем на самом деле давать мне пространство, когда ты можешь просто притвориться, а потом появиться в последнюю секунду и вторгнуться в мой дом?

— «Вторгнуться» — это слишком сильно сказано, тебе не кажется? — Уголки его рта приподнимаются в улыбке, что говорит мне о том, насколько серьезно он относится к этому разговору.

Я качаю головой.

Вот как все это будет происходить?

Прекрасно.

Я натягиваю улыбку на лицо.

— Знаешь что? Нам не нужно об этом спорить.

— Ну, в этом ты права, милая.

— Хорошо. — Мой голос становится приторно-сладким. — Потому что, если ты не уйдешь прямо сейчас, я выйду из этой комнаты, начну рыдать и объясню своей матери, что ты мне изменил. Она сама вышвырнет тебя вон.

Наверное, приятнее, чем следовало бы, наблюдать, как веселье исчезает с его лица.

— Это правда?

— Да. — Я киваю. — И поверь мне — в мире не хватит подсолнухов, чтобы очаровать и вернуть ее расположение. Она презирает измену. За это следует благодарить целый арсенал дерьмовых бывших парней.

Адриан делает паузу, как будто обдумывает предложение, а затем говорит:

— Ну, я просто обвиню во всем гормоны беременности.

Я замираю.

— Что?

Он склоняет голову набок, его обсидиановые глаза сверкают.

— Как ты думаешь, насколько она была бы разочарована, узнав, что ты скоро станешь мамой-подростком?

Я знаю, паника, вспыхивающая в моей груди, — это именно та реакция, на которую он надеется, но я ничего не могу с собой поделать.

— Ты бы не стал.

— Я могу устроить такую же сцену, как и ты, милая, — отвечает он. — Важно только, кому из нас Мэй поверит первым.

Я хотела бы сказать "мне".

Я, как ее дочь, могла бы сказать, что она поверила бы мне, а не очаровательному парню, который вальсировал в ее доме двадцать минут назад.

И я не могу.

Потому что если есть что-то, что я понимаю в Мэй Энн Дэвис — помимо ее абсолютного отвращения к мошенникам, — так это то, что она в любой день недели она поверила бы слову очаровательного незнакомца, а не собственной дочери.

Черт возьми, Рик вбил ей в голову мысль, что я, возможно, подсела на наркотики, и потребовалось почти полтора часа, чтобы убедить ее в обратном.

И реальность этого высасывает из меня все силы для борьбы.

— Ты знаешь, — наконец говорю я. — Когда ты признался в своих чувствах ко мне, я пошутила, что у нас будут отношения, построенные на секретах и шантаже, но я не уверена, что на самом деле понимала, что это значило в то время.

— Ну, это не весь шантаж, — парирует он. — Может быть, только пятьдесят процентов.

— А если я хочу ноль процентов? Если я не хочу сидеть и ждать, что ты сделаешь, чтобы вывести меня из равновесия в следующий раз? — Я качаю головой, разочарование внезапно выливается из меня, как вода через прорвавшуюся плотину. — С тобой всегда борьба за власть. Это как…Я никогда не уверена, стою ли я на твердой почве. И какую бы позицию я ни заняла, мне приходится бороться за нее зубами и ногтями, потому что ты не желаешь уступать ни на дюйм.

— Три недели. Это все, чего я хотела. Всего несколько недель, чтобы прочистить голову, получить немного пространства, а ты не смог дать мне даже этого.

— Хорошо, — протягивает он, его голос становится острым, как нож. — И ты уверена, что трех недель было бы достаточно, чтобы заставить себя поверить, что то, что у нас есть, ненастоящее?

— Это не…

Он вызывающе приподнимает бровь.

— Это то, что ты подразумеваешь под пространством, не так ли, милая? Отдохнуть немного. Очистить голову. Убедить себя, что твои чувства ко мне неискренни.

У меня пересыхает во рту.

Конечно, я знала — или подозревала, — что Адриан мог догадаться о главной причине, по которой я хотела провести перерыв отдельно, но мне на удивление неприятно, что все так просто изложено.

— Я ни в чем не убеждала себя, — возражаю я в ответ. — Я просто хотела подумать, и сделать это в месте, из которого ты еще не высосал кислород.

Его рот сжимается.

Я расправляю плечи.

Он громко выдыхает через нос.

Я скрещиваю руки на груди.

Ни один из нас не хочет съеживаться под тяжестью недовольства другого, но после недолгого молчания Адриан прерывает игру в гляделки, вздыхает и признается:

— Я не знаю, как играть эту роль.

— Какую роль?

Теперь это он отводит взгляд, его рот скривился, как будто я заставила его проглотить кислую конфету.

— Ту, где я не контролирую ситуацию.

Это удивительно правдивый ответ.

— С людьми легко, ты же знаешь. Ты выясняешь, чего они ищут — похвалы, восхищения, денег, социального престижа, — и скармливаешь им это так медленно, что они никогда не осознают, что с самого начала ели у вас из рук. Но ты…