Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 35

Я бросаю еще один взгляд на серьги — великолепные, но возмутительно дорогие, если судить по инкрустированной бриллиантами серединке.

— А ты?

Я не уверена, почему мой желудок переворачивается при мысли о том, что Софи появится на бале в честь Святого Бенедикта под руку с Адрианом, с парой розовых сережек, свисающих с ее ушей.

Я уверена, что это просто беспокойство, которое я испытываю. За нее. Она не знает, насколько он опасен.

— Я не знаю. Должен ли я? — спрашивает Адриан, поддразнивая.

Я тереблю обтрепавшийся край своей рубашки.

— Э-э……Я имею в виду,…Я не знаю. Кажется, ты очень нравишься Софи, и, возможно, она нравится тебе, поэтому я не…

— Я Софи не нравлюсь, — вставляет он.

Моя голова поворачивается.

— Мы говорим об одной и той же Софи, верно?

Он закатывает глаза.

— Софи может думать, что я ей нравлюсь, но ей нравится сама мысль обо мне. Возможность того, что я мог бы для нее сделать. Что значит для нее быть привязанной к такой семье, как моя.

— Понятно. — Мои ботинки хрустят по куче сухих листьев на тротуаре.

Конечно, ей нравится сама мысль о нем.

Она, наверное, с криком побежала бы в противоположном направлении, если бы знала, какой он на самом деле.

— Такие люди, как Софи, такие люди, как мы, воспитаны для установления связей. Наши друзья, наши партнеры хороши ровно настолько, насколько они могут сделать для нас и наших семей. И это то, кем я являюсь для нее: абсолютной связью. Если не считать лечения рака, я не уверен, что Софи могла бы сделать что-то такое, чем ее семья гордилась бы так же, как они гордились бы, если бы она вышла за меня замуж.

Я не уверена, почему мне грустно за Софи. Может быть, это потому, что, несмотря на все мои проблемы с матерью, она никогда не оказывала на меня такого давления.

Учитывая все обстоятельства, планка для меня довольно низкая.

— Ты так и не ответила на мой вопрос, — голос Адриана прерывает мои мысли. — Должен ли я пригласить ее? — В его голосе снова слышатся дразнящие нотки — те, которые заставляют меня подозревать, что он уже принял решение.

— Ну, это зависит от обстоятельств. Ты хочешь установить с ней связь? — Я делаю вид, что еще не вглядываюсь в его лицо в поисках ответа.

Он усмехается, как будто я его оскорбила.

— Пожалуйста. У меня нет никакого желания заводить связь с Софи или водить ее на танцы. Конечно, семья Софи богата, и никто бы не расстроился, если бы я установил эту конкретную связь, но… — Его темные глаза блуждают по мне. — Я думаю, ты уже можешь сказать, что я не очень забочусь о людях. Большинство людей — их присутствие ничего для меня не значит. — В лучшем случае, они — обязанность. В худшем случае, это проблема, с которой нужно разобраться. Он не говорит этого, но ему и не нужно.

Самое худшее — это то, что случилось с Микки.

У меня много вопросов, начиная с: что сделал Микки, чтобы оказаться во второй категории? И заканчивая: Как я могу избежать попадания во вторую категорию?

— Кроме того, — продолжает Адриан. — Я меньше всего забочусь о том, чтобы найти подходящую связь, чтобы порадовать свою семью. У меня есть устремления, которые превышают возможность провести полгода на Санторини и направить свой трастовый фонд на отдых.

— Ты уверен? По-моему, звучит неплохо.

Еще одно закатывание глаз.

— Сообщаю тебе: я собираюсь стать врачом.

Ничего не могу с собой поделать. Я смеюсь.

— Ты издеваешься надо мной.

Он выгибает бровь.

— Нет.

— Ты только что сказал, что тебе наплевать на людей. Ты уверен, что хочешь заняться бизнесом по спасению жизней?

Я думаю, что все медицинские учебники, разбросанные по его комнате в общежитии, теперь имеют смысл, но сама идея все еще кажется нелепой.

— Дело не в том, чтобы помогать людям, — объясняет он. — Если бы это было так, я бы просто проводил день, выписывая чеки из офиса моего отца в пентхаусе. Мне нравится объективность медицины. Не имеет значения, что кто-то делает в реальной жизни. Когда нас вскрывают и сдирают плоть, все мы — один и тот же уязвимый холмик мышц, крови и нервов под ней. Мне это нравится. И мне нравится знать, что на какое-то время чья-то жизнь полностью зависит от того, насколько хорошо я умею владеть холодной сталью в своей руке.

Я не уверена, из-за его слов или из-за мрачности в его голосе, которая сопровождает их, но все равно холодок пробегает по моей спине.

Я полагаю, это хорошо, что он направляет свои амбиции на восьмилетнее обучение.

Одному Богу известно, что бы он делал, если бы полгода бездельничал на Санторини, напиваясь.

И все же, только Адриан мог заставить одну из самых благородных профессий в мире звучать как описание работы, подходящее для серийных убийц и адреналиновых наркоманов.

Хуже всего то, что, когда я думаю об этом, я могу представить его хорошим врачом. Более чем хорошим. Превосходно. Он обладал всем умом, точным контролем и очаровательными манерами, которых вы хотели от врача — если предположить, что он действительно спас жизни, оказавшиеся на его столе.

— А как насчет тебя? — Спрашивает Он.

— Меня? — Ветерок треплет мои волосы, и я заправляю их за уши, кожа уже краснеет от холода.

— Какие у тебя планы на будущее? — Кажется, его искренне заинтересовал мой ответ, чего я не могу сказать о консультанте по вопросам карьеры Лайонсвуда.

Я потираю затылок, внезапный приступ неловкости овладевает мной.

— Я хочу учиться в Пратте. Я надеюсь, что, получив образование в Лайонсвуде, я смогу получить там солидную стипендию в следующем году.

— А потом?

— Я получу степень по изобразительному искусству. Заведу там кое-какие связи. Поработаю достаточно дерьмовой работой, пока не смогу содержать себя как художника полный рабочий день.

К моему удивлению, он не смотрит на меня так, как смотрит большинство людей, когда я говорю им это, как будто я предложила присоединиться к цирку.

— Я понимаю.

— Ты можешь сказать мне, что это смешно. Я знаю, что это звучит нелепо.

— Я не думаю, что это звучит нелепо.

Я бросаю на него скептический взгляд.

— Нет?

— Нет, конечно. — Он пожимает плечами, но не утруждает себя подробностями.

— Ну, я думаю, ты первый, — признаю я, и я даже не собираюсь произносить следующую часть, но она все равно вываливается. — И я понимаю это. Я понимаю твой скептицизм. Предполагается, что я бедная. У меня нет трастового фонда, или семейных связей, или, ну, чего угодно. Я ставлю на себя. — Я делаю глубокий вдох. — Если я потерплю неудачу, мне предстоит долгий путь на юг… Но я знаю, что смогу это сделать..

Выражение его лица скорее созерцательное, чем осуждающее.

— Да?

— Да. — Я искренне киваю. — Потому что я также знаю, что готова сделать практически все ради этого. Люди зацикливаются на собственных сомнениях, страхе неудачи, но когда тебе нечего терять… — Мое лицо на мгновение мрачнеет. — Будущее за мной. Я не боюсь принять это.

Моей решимости хватает всего на три секунды, прежде чем момент рассеивается, накатывает смущение, и я понимаю, что только что раскрыла ту часть себя, которую не хотела.

Между нами повисает тишина, и я внезапно чувствую себя одной из его будущих пациенток. Меня вскрыли. Органы выставлены на всеобщее обозрение.

— Посмотри на себя. — Его голос мягок, и у меня перехватывает дыхание.

Его глаза…они — осмелюсь сказать — почти теплые. Как капля красного или зеленого, добавленная в черную краску. — Ты раскрываешься. Как будто мы друзья.

Друзья.

Это слово поражает меня, как удар под дых.

Это то, во что мы превратились? Мы определенно так выглядим. Вместе ходим завтракать. Уроки плавания. Фильм. Рассказываем о наших жизнях.

А это значит, что я сделала кое-что похуже, чем просто стоять в стороне и позволять убийце разгуливать на свободе. Я охотно проводила с ним время. Смеялась вместе с ним. Обращалась с ним так, словно он обычный безобидный восемнадцатилетний парень, хотя я прекрасно знаю, что он совсем не такой.