Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 27

— Кэм? Кэм Бакен? Ты думаешь, что Кэм Бакен был потрясающим? — Он кладет одну руку на другую, его бицепсы напрягаются под сетчатым материалом.

У меня снова возникает это чувство, которое говорит мне, что я переступаю очень тонкую грань и решаю переступить ее в любом случае.

— Да, я имею в виду… — Я подбираю что-нибудь, что звучит правдоподобно. — То, как он плавал баттерфляем. Невероятно.

Его глаза сужаются.

— Он плавал вольным стилем.

— Ну… он был так быстр, что мне было трудно сказать.

— Его время финиша было 3:40. Мое — 2: 20. В каком мире очень среднее, ничем не примечательное время Кэма Бьюкена делает его «потрясающим»? — Он нависает надо мной, и я осознаю каждый дюйм его невероятно высокого тела.

Тем не менее, я пожимаю плечами.

— Я не знаю… Просто в воде есть что-то от него. Что-то…

— Потрясающе? — Его челюсть дрожит, а губы сжаты в тонкую линию.

Он взбешен, осознание этого должно кричать об Опасности! Немедленно поворачивай назад! но вместо этого меня пробирает легкая дрожь. Потому что я нашла слабое место. Чувствительный нерв, в который нужно ткнуть пальцем.

Адриан играет скромно всякий раз, когда заканчивает четверть очередной серией прямых, или у него самое быстрое время на финише, но скромность — это притворство. Шоу для толпы.

Я начинаю думать, что он терпеть не может быть кем-то, кроме лучшего — даже в глазах такого человека, как я.

Я поворачиваюсь, довольная осознанием того, что проникла ему под кожу так же, как он настаивает на том, чтобы проникнуть под мою, и направляюсь в грязную комнату общежития, где меня ждут бессонные ночи, но не раньше, чем крикну:

— Передай Кэму поздравления от меня, ладно?

Он не отвечает.

***

По словам моей матери, вся жизнь состоит из жертв — урок, за которым обычно следует чувство вины за горести одинокого материнства, и очень резкий ответ: — Мне было всего девятнадцать. Я могла бы поступить в колледж и встретить хорошего парня. Я могла бы стать актрисой. Я могла бы жить в хорошем, большом доме на побережье, если бы все у меня сложилось по-другому.

То, что произошло — плачущий, нуждающийся ребенок, которого она родила на чьей-то кухне, который свел все ее перспективы к парням с татуировками на шее и поставил крест на ее будущем.

Но это важный урок — научиться жертвовать.

В эти выходные я пожертвовала двумя ночами сна, чтобы наверстать упущенное за домашнюю работу, следы которой, кажется, не в состоянии скрыть ни кофе, ни тональный крем из аптеки.

И сегодня утром я жертвую своей оценкой по истории.

Даже из-за того, что я работала всю ночь подряд, не было времени написать эссе по истории, которое профессор Айала сказал подготовить на сегодня, но пока я хорошо справляюсь в середине семестра, я почти уверена, что моя оценка выдержит удар.

— Все в порядке, — гремит баритон профессора Айалы. — Пожалуйста, положите на край стола свои эссе, а я подойду и заберу их. — Он один из немногих оставшихся в Лайонсвуде учителей, которым все еще требуются бумажные копии заданий, поэтому я не могу врать себе, оправдываясь компьютерными сбоями или перебоями в работе Wi-Fi.

Комната наполняется звуком застежек-молний и шуршанием бумаги, когда мои одноклассники достают свои сочинения. Я нервно тереблю карандаш.

Айала медленно спускается по проходу, аромат его бергамотового одеколона становится сильнее с каждым шагом.

Тревога камнем ложится у меня внутри.

Конечно же, он останавливается у моего пустого стола, обветренными пальцами сдвигает очки на переносицу.

— Поппи.

Я съеживаюсь.

— Простите, профессор…

— Тебе не нужно извиняться, — мягко обрывает он меня. — Я признаю, что я не из тех, кто продлевает срок, но я понимаю, что у тебя были некоторые смягчающие обстоятельства.

Я просто моргаю, глядя на него снизу вверх.

Что?

Он одаривает меня этой жалкой улыбкой, которая мягка по краям и совсем не похожа на сурового профессора политики нетерпимости, которым он был весь год.

Он что, перепутал меня с кем-то другим?

Я не уверена, как еще объяснить то, что происходит прямо сейчас, но если это поможет мне избежать низкой оценки, я не собираюсь смотреть дареному коню в зубы.

— Верно. ДА. Эти смягчающие обстоятельства у меня есть.

Он кивает.

— Тебе не нужно мне ничего объяснять. Адриан уже говорил со мной об этом. Ты можешь принести мне эссе в понедельник после перерыва.

Он уходит прежде, чем я успеваю ответить, и я остаюсь с отвисшей челюстью на полу.

Адриан?

Адриан Эллис?

На мгновение я пробегаю список всех Адрианов, с которыми я хожу в школу. Есть первокурсник по имени Адриан, тоненький, как карандаш, который разносит школьные объявления, но я сомневаюсь, что он смог бы выделить меня из состава.

Что означает…

Я сглатываю, мое горло внезапно пересыхает, как наждачная бумага.

Я помню, как упомянула Адриану в бассейне, что мне нужно делать задания, но мысль о том, что он замолвит слово…

Как бы я ни была сбита с толку тем, что могло побудить этого доброго самаритянина совершить поступок, это оставляет еще одно странное чувство, сжимающее мою грудь — то, которое я не думала, что когда-нибудь почувствую к Адриану Эллису.

Благодарность.

***

Близость осенних каникул поднимает настроение у всех — даже у меня, которая не проведет следующие шесть дней, загорая на яхте в тропиках, а стараясь выспаться. Я слишком устала, чтобы завидовать тому, что большой процент моих одноклассников будут где-то отдыхать.

После последнего урока дня я отваживаюсь пройти по переполненным коридорам, чтобы положить несколько учебников в свой шкафчик, который случайно оказывается в гуще хаоса. Среди общей болтовни один голос требует большего внимания, чем остальные.

— Мне нужен этот перерыв. Вы, ребята, понятия не имеете, — говорит Софи Пенелопе и Аве, пока трио прогуливается по коридорам. — Сегодня утром мне пришлось отправить фотографию своему дерматологу. Она согласна, что моя кожа на грани шелушения. Она порекомендовала мне исключить все стрессоры в моей жизни. И гликолевую кислоту.

— Ну, Париж настолько свободен от стрессов, насколько это вообще возможно. Я так завидую, что твоя мама берет тебя с собой, — отвечает Пенелопа. — Мои родители хотят провести каникулы в доме у озера, где будет чертовски скучно.

— Домик у озера вашей семьи такой красивый, — говорит Ава. — Идеально подходит для фотографий.

— Фотографии, которые я никому не смогу показать, потому что обслуживание такое дерьмовое, — парирует Пенелопа и поворачивается к Софи с надеждой в глазах. — Ты должна просто взять меня с собой. Бьюсь об заклад, я смогла бы убедить маму купить мне билет, если бы достаточно сильно умоляла, и я бы в любой день съездила на неделю в Париж, любуясь прекрасным видом на воду.

Даже с другого конца коридора я вижу, как слегка поджимаются губы Софи.

— О, я бы с удовольствием, Пен… Но ты же знаешь, как категорично моя мама относится к семейному времяпрепровождению. К тому же, мы можем увидеть Камиллу, пока будем там, и посетитель, не являющийся членом семьи.…мы не можем так рисковать безопасностью герцогини. — Она вздыхает. — Честно говоря, я даже не очень хочу ехать в Париж… Но я должна. Мне нужно платье для бала в честь Святого Бенедикта, а ты знаешь, что ничто не сравнится с покупками в Париже.

Думаю, я бы отдала все свои сбережения — колоссальные 305,28 доллара — за то, чтобы посмотреть, как Софи пытается делать покупки одежды в магазине Thrift-N-Save в мобильном приложении. Когда я была меньше, я запасалась новой одеждой для возвращения в школу всякий раз, когда у них была распродажа сумок за пять долларов.

Это был мой Париж.

Даже мысль о том, что Софи пытается разобраться в больших корзинах магазина — разделенных только по полу, а не по размеру, — заставляет меня выдавить улыбку.