Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 20

Его глаза впились в мои, и на краткий миг я забеспокоилась, что если открою рот, то выдам все свои секреты.

Это, мягко говоря, выбивает из колеи.

Но я напоминаю себе, что он ничего не знает — не может — и улыбаюсь так, словно я в шаге от того, чтобы у меня началась стрессовая сыпь.

— Ну, ты же знаешь, что они говорят. С баллом «C» тоже получают ученые степени.

И оценки «C» также поставили меня на грань потери всей моей стипендии.

Его взгляд задерживается на секунду слишком долго, чтобы я поверила, что убедила его, но я закончила с академическим допросом.

— Я думала, ты пришел сюда посмотреть на мои работы. — Я указываю подбородком на альбом для рисования, лежащий на моем столе.

Он поднимает руки вверх, сдаваясь.

— Ты не можешь винить меня за то, что я пытаюсь удовлетворить другие аспекты своего любопытства. В этом весь сегодняшний вечер, не так ли?

— Ну, у меня тоже есть к тебе вопросы, — парирую я.

— Продолжай, — отвечает он. — Ты можешь ознакомиться с моей успеваемостью.

— Я не думаю, что это считается тщательной проверкой, если все оценки «отлично».

— И одна четверка с плюсом, — поправляет он меня, — На втором курсе. В викторине о «Грозовом перевале». Однако в свою защиту могу сказать, что профессор Смит каждый раз усыпляет меня.

Я почти смеюсь — почти, прежде чем понимаю, что он делает это снова. Использует свою улыбку, свое обаяние, чтобы обезоружить меня.

И это работает.

Он не похож на убийцу, когда стоит в другом конце комнаты и обменивается со мной колкостями.

Но это так, говорю я себе.

И я не могу терять бдительность, особенно если собираюсь вынудить его признаться.

Змея в траве остается змеей в траве, какой бы красивой ни была ее чешуя.

— Вот, — говорю я ему, хватая свой альбом для рисования и практически пихая его ему в руки. — Все мои рисунки здесь. — Я знаю, Адриан чувствует перемену в моем поведении, но он не произносит ни слова, листая первую страницу.

Большинство моих набросков подписаны и датированы — привычка, вбитая в меня мисс Хэнсон, так что Адриан сможет сказать, что я начала создавать этот блокнот на первом курсе.

Он не дает никаких комментариев, что заставляет меня чувствовать себя все более и более неловко с каждым новым наброском, на который он натыкается. Он даже не смотрит на меня, но я чувствую себя так, словно это я выставлена напоказ, приоткрытая, чтобы он мог увидеть, из чего я сделана.

Уязвимость. Вот на что это похоже прямо сейчас.

Когда я не уверена, что смогу больше выдерживать тишину, я бормочу:

— Для протокола, я никогда не говорила, что мое искусство хорошее.

Его глаза не отрываются от страницы.

— Ты права. Ты не хороша.

У меня сводит живот.

По логике вещей, я знаю, что должна занести мнение Адриана в список вещей, которые не имеют значения, но комментарий все равно задевает.

— Ну, ты тот, кто так сильно хотел увидеть мои работы. Если у тебя были большие ожидания, это твоя вина.

— Ты не хорошая, — повторяет он и, наконец, поднимает на меня взгляд, на его лице медленно расплывается улыбка. — Ты невероятна.

У меня вырывается неглубокий вздох.

— Что?

Он переворачивает страницу.

— Я говорю тебе: твоя работа невероятна.

— Ты издеваешься надо мной.

— Я не специалист, когда дело доходит до искусства. — Он показывает эскиз азалий из ботанического сада Мобиля. — Вот этот рисунок я мог бы разместить в Лувре. Это как раз подошло бы для восьмого отдела.

Я недоверчиво усмехаюсь.

— Ладно, теперь я знаю, что ты издеваешься надо мной. Ты не был в Лувре.

— Конечно, бывал, — пожимает он плечами. — Моя семья любит проводить лето в Европе. Моя мама обычно таскает меня туда по крайней мере раз в год.

Что ж, я не могу спорить с такой логикой.

Если я чему-то и научилась в Лайонсвуде, так это тому, что лето становится глаголом, как только вы попадаете в определенную налоговую категорию.

Он переворачивает страницу, и у меня перехватывает дыхание, когда я вижу, как далеко он продвинулся.

— Подожди, тебе не обязательно это видеть… — Я тянусь за альбомом, но он без усилий удерживает его вне досягаемости. — Это ерунда…

— Это не ерунда, — обрывает он меня. Он смотрит на эскиз, который я закончила всего несколько дней назад, с широко раскрытыми глазами. — Предполагается, что это…

— Нет, конечно, нет, — вмешиваюсь я. Он все еще смотрит на рисунок.

— Это мои глаза, — говорит он. — Это не мое лицо, но это мои глаза. — Он указывает на темные, затененные глаза, которые не вписываются в остальную часть рисунка. — Ты привлекла меня. — В его голосе нет ничего, кроме эгоизма, в то время как я пытаюсь найти способ защититься.

Я могла бы показать ему эталонную фотографию, но я знаю, что это только подтвердило бы его гипотезу.

— Не хочу тебя огорчать, но ты не единственный человек в мире с темно-карими глазами, — говорю я ему с вишнево-красными щеками.

Адриан внезапно вторгается в мое пространство, и мое сердце колотится как барабан.

Он наклоняется, его лицо всего в нескольких дюймах от моего, с самодовольной улыбкой.

— Нет… Но это мои глаза, — говорит он. — Глаза никогда не лгут. Знаешь ли ты, что радужная оболочка глаза человека более уникальна, чем отпечаток пальца? Все эти маленькие узоры и тени, которые ты так точно нарисовала здесь? Это мои.

У меня перехватывает дыхание, когда он поднимает руку к моему лицу, но это только для того, чтобы большим пальцем провести по складке у меня под глазом. Его прикосновение легкое. Нежное.

— Мне нравятся твои глаза, — продолжает он мягким голосом. — Светло-карие с темными крапинками. — Наступает пауза, а затем его большой палец опускается ниже. — И твои веснушки. Почти такие же уникальные. Как созвездия.

Мой рот приоткрывается, потому что он смотрит на меня и прикасается ко мне, и я понятия не имею, что со всем этим делать. Его большой палец на моей коже мягкий — это не прикосновение убийцы.

Но он убийца.

Я отшатываюсь так быстро, как только могу, моя поясница ударяется о стол. Его большой палец убирается от моего лица, и я чувствую, что снова могу дышать.

— Ты хотел посмотреть на мои работы, — говорю я, прочищая горло. — Вот и все. Выставка окончена. Ты это видел. Пришло время тебе выполнить свою часть сделки. Ты сказал, что расскажешь мне правду. Что на самом деле случилось с Микки.

Мой телефон прожигает дыру в моем кармане.

Что-то вроде замешательства мелькает на его лице.

Я держу руки за спиной, чтобы скрыть, что они дрожат.

— Я хочу знать, почему ты это сделал. Почему ты убил Микки. — Я стараюсь быть точной, потому что не уверена, что у меня будет второй шанс на это.

Напряжение витает в моей комнате в общежитии, резко отличаясь от того, что было всего несколько мгновений назад.

— Ты настойчива, не так ли?

— Я хочу знать, почему ты убил Микки Мейбл.

Он склоняет голову набок.

— Ты уверена?

— Да, ты…

Я задыхаюсь от своих слов, когда он внезапно перемещается, зажимая меня между собой и столом, устраняя то небольшое пространство, которое уже разделяло нас.

— Адриан? — Я неуверенно выдыхаю. В ужасе.

О Боже.

Он наклоняется, пока мы не оказываемся почти нос к носу, его руки лежат по обе стороны от меня.

— Ты думаешь, я глупый? — Бормочет он, прищурив глаза.

Он сбросил маску дружелюбного золотого мальчика, и он взбешен.

— Ты, должно быть, так думаешь, — продолжает он, и его рука обходит стол, прямиком к карману моего блейзера, и…

О.

Черт.

Я дрожу как осиновый лист, когда он достает мой телефон, часы на записи мигают в ответ. Устройство кажется странно маленьким в его больших руках.

Хрупкое.

Он опускает взгляд на мой телефон.