Зимняя бегония. Том 2 - Тянь-Эр Шуй Жу - Страница 13

Чэн Фэнтай тут же взял бумагу, написал два иероглифа имени и протянул Шан Сижую на проверку:

– Пишется вот так?

Шан Сижуй ответил:

– Верно! С чертами «злак» и «трава» [38], это оно. – А затем с довольным видом протянул бумажку Сяо Чжоуцзы: – Посмотри-ка! Это твое имя, а то вдруг потом и не признаешь его.

Сяо Чжоуцзы с любовью все смотрел и смотрел на три иероглифа, не в силах наглядеться, а затем свернул бумажку и спрятал за пазуху, со слезами на глазах поклонившись Шан Сижую и Чэн Фэнтаю:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Шан-лаобань, однажды Сяо Чжоуцзы непременно отплатит вам за вашу милость!

Шан Сижуй глубоко задумался, и Чэн Фэнтаю показалось, что сейчас тот и в самом деле выдвинет какое-нибудь условие, он вовсе не ожидал от него следующих слов:

– Тогда не собирай больше для меня кислые фрукты, те острые утиные шеи, что ты принес в прошлый раз, были хороши, впредь их и приноси.

Сяо Чжоуцзы поспешно согласился. Чэн Фэнтай снова не смог удержаться от смеха. Когда Сяо Лай провожала Сяо Чжоуцзы к воротам, Чэн Фэнтай сказал:

– Ха! Шан-лаобань, он же мальчик на побегушках, где уж ему взять деньги, чтобы с почтением преподнести вам утиные шеи…

Едва он договорил, как увидел, что Сяо Лай сует Сяо Чжоуцзы несколько монет, тот сперва отказывался, но она настояла; рассыпаясь в благодарностях, он все же их принял, да еще как будто отер слезы украдкой.

Чэн Фэнтай и Шан Сижуй провожали мальчика взглядом. Чэн Фэнтай спросил:

– Шан-лаобань, он и в самом деле сможет стать актером?

Шан Сижуй покачал головой:

– Не знаю, – и, направившись в дом, вздохнул: – Недостаточно просто петь оперные арии, чтобы стать актером.

Глава 7

Этой осенью «грушевый сад» Бэйпина переживал настоящий расцвет. Цзэн Хунъюй, Сюэ Лянь, Ван Сяопин, Ли Тяньяо и прочие именитые актеры один за другим съезжались в Бэйпин, чтобы дать представления и повидать друзей. Как гуси, пролетая по небу, оставляют после себя крик, так и их визиты не остались незамеченными. В те дни на мосту Тяньцяо представления шли одно за другим, и жителей всего Бэйпина охватило крайнее возбуждение. Образованные люди в спешке писали рецензии и биографии, а влиятельные и знатные – приглашали звезд театра к себе на банкеты, да и простой народ поддерживал их что было мочи. По всему Бэйпину днями напролет били барабаны, а улицы города украсили яркие краски театрального грима. Даже давно отошедшие от дел Хоу Юйкуй и Юань Сяоди поддались всеобщей страсти и согласились исполнить несколько своих коронных номеров на радость заядлым театралам, у которых наступил настоящий праздник.

В ту пору Шан Сижуй оказался не только самым занятым человеком во всем Бэйпине, но и по популярности он был на голову выше других. Нрав он имел мягкий, нос не задирал, так что легко сошелся со многими знаменитыми актерами. В обществе «грушевого сада» непрерывной чередой следовали друг за другом банкеты, и все гости непременно указывали на Шан-лаобаня, настаивая на его присутствии. Хотя Шан Сижуй и находился уже на пределе, отказать он не мог. Друзья приехали издалека и всячески его зазывали, не прийти на встречу значило выказать неуважение. Но, стоило ему сесть за стол, как при виде лакомств он тут же забывал свое недовольство, только и знал, что есть, совершенно не заботясь о разговорах с людьми. Всякий друг, прибывший в Бэйпин, договаривался сыграть с ним вместе, а Шан Сижуй, человек невысокомерный, не отказывал, с радостью выступал на вторых ролях. Не покладая рук он наносил грим, заучивал либретто и совсем позабыл о своей труппе. Однако, когда выступить вместе его приглашал актер, которого он совершенно не уважал и чье имя казалось ему пустым звуком, он прибегал к самым нелепым отговоркам, чтобы отказать, чем ставил того человека в затруднительное положение; себя же он считал правым, и подобное поведение стало темой для бесчисленных пересудов. В те дни Шан Сижуй ходил с одного банкета на другой, завязывал новые знакомства, выступал с выдающимися артистами – в общем, занят был так, что, казалось, имя его проносилось по всему Бэйпину ветром и дождем.

Мало-помалу люди начали замечать нечто странное: несмотря на то что знаменитые актеры сменяли друг друга на сценах, заголовки местных газет всегда начинались с имени Шан Сижуя, да еще и подчеркивалось оно особо: в собрании каких благородных людей Шан-лаобань пел, с кем Шан-лаобань сошелся лучше всего, с кем Шан-лаобань исполнил шедевр на века. Те, кто не знал истинного положения вещей, могли подумать, что все эти звезды прибыли в Бэйпин издалека лишь для того, чтобы поддержать Шан Сижуя!

В те дни Чэн Фэнтай и Шан Сижуй виделись реже обычного. Ровно в половине одиннадцатого утра, – что, впрочем, уже сложно назвать утром, – из хутуна Наньлогу Чэн Фэнтай являлся в северный переулок Логусян, чтобы засвидетельствовать почтение, однако не успевал он вымолвить и слова, как Шан Сижуй в черной бархатной накидке уже стремительно шагал к воротам, с необычайно горделивым видом махая Чэн Фэнтаю рукой:

– Дорогой сановник, поднимайтесь скорее с колен! – и тут же собрался пройти мимо Чэн Фэнтая. В этот раз Чэн Фэнтай ухватил его за руку и преградил путь:

– Куда это ты собрался спозаранку?

– Сегодня Юй Цин приезжает в Бэйпин! В обществе «Грушевого сада» будет представление! Ай-яй, ну скорее же пропусти меня, не задерживай! У меня серьезное дело!

– Юй Цин? Та самая актриса, что отказалась выходить за вдовца-генерала Чжао?

– Да!

Чэн Фэнтай давно уже был наслышан о Юй Цин, ее спектаклей он не видел, но знал, что вышла она из литературной семьи, цветущие годы юности провела одна, поклявшись жизнью, что не станет второй женой самодовольного и величественного генерала Чжао, а за последние два года прославилась в Хэнани. Такие удивительные женщины всегда интересовали Чэн Фэнтая больше красавиц, сегодня самой судьбой ему представился случай встретиться, и, потянув Шан Сижуя за руку, он заговорил с волнением:

– Идем-идем, второй господин пойдет с тобой на встречу!

– А где машина второго господина?

– Если ждать Лао Гэ, не успеем. Поедем на рикше.

Среди собравшихся было немало знакомых лиц по игре в мацзян, даже второй господин Фань, шурин Чэн Фэнтая, изо всех сил созывал туда друзей и знакомых. Чэн Фэнтай впервые вошел в актерское гнездо, он постоянно оглядывался, подмечая новое. В доме стояла статуя божества покровителя театра, еще больше и изящнее той, что была за кулисами театра Шан Сижуя. Это был длиннобородый красавец-мужчина с лицом чистым, как нефрит, принадлежало оно Тан Мин-хуану [39]. Чэн Фэнтай, который возил товары, поклонялся Гуань-гуну [40]. Один был белолицым, другой – краснолицым, и оба удивительно похожи. Завидев Чэн Фэнтая, Фань Лянь вышел вперед, похлопал его по-братски по плечу, ткнул его кулаком в бок, а затем с громким смехом сказал:

– Зять! Есть приглашение или нет, а ты все равно приходишь! Еще немного, и места для тебя тут бы не нашлось!

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

Чэн Фэнтай указал куда-то в сторону:

– Точно, я просто сопровождаю Шан-лаобаня… – Но в той стороне Шан Сижуя уже не оказалось, он сбежал в толпу актеров болтать и обсуждать постановки. Фань Лянь громко расхохотался. Стоявший рядом почтенный актер, известный во всем театральном мире, побоявшись, что второй господин Чэн угодит в неловкое положение, поспешил разрядить обстановку:

– Ну что братец Лянь такое говорит, приход второго господина Чэна – честь для всех нас, как это для него может не найтись места? Если понадобится, я подниму свои старые кости, место для него будет!

После этого Чэн Фэнтай принялся любезничать с почтенными старцами, обмениваясь бессмысленными, ничего не значащими фразами. Немного погодя швейцар сообщил, что явился хозяин труппы «Юньси». Все присутствующие тотчас же изменилась в лицах – неудовольство их читалось без слов, настроение омрачилось. Шан Сижуй бросил взгляд на двери, но Сыси-эра там не было, вот он и отвернулся, продолжив как ни в чем не бывало болтать. Однако другие готовились к встрече с Сыси-эром, затихнув и обратив взоры к дверям, поэтому Шан Сижую пришлось говорить с самим собой, что, впрочем, нисколько не умалило его радости. Если какой-то человек был ему не по душе, он считал его пустым место.