Сорока на виселице - Веркин Эдуард - Страница 35

Уистлер замолчал, рывком поднялся из кресла и покинул номер.

Я заметил, что стал привыкать к своему номеру, он неплох. Внутренние стены такой же неровной структуры, как внешние, – сухой белый янтарь, похожий на прессованную жеваную бумагу, уютно, не так, как дома, дома у меня… Другие стены. Я понял, что мне понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить свою комнату, стены в моей комнате белого цвета, но это совершенно иной белый, чересчур белый.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Предлагаю слегка осмотреться. Погулять по Институту, здесь есть где погулять? – cказала Мария. Она появилась сразу после Уистлера, я удивился, что они не встретились в коридоре, я собирался позавтракать, намеревался спуститься в столовую, в меню были оладьи с прозрачным яблочным вареньем и оранжевая бататовая каша.

– А ты представляешь, куда идти? – спросил я. – Это ведь самое большое здание…

Во всех девяти колониальных мирах, больше, чем Дом Солнца на Селесте, больше, чем Пантеон Иокасты, выше, чем великий Столп Новой Окситании.

– Ян, это здание проектировали синхронные физики. Куда бы ты ни направился, неизбежно выйдешь к актуатору, архитектура – как песня абсурда. Если хочешь, можем провести показательный эксперимент… Ты идешь?

– Иду.

Лифт взлетал на двадцать восьмой уровень комплекса, Мария рассказывала, почему стоит сходить к актуатору без Штайнера: Штайнер, как любой серьезный руководитель, непременно возьмется привирать, а Мария, как всякий уважающий свою профессию библиотекарь, предпочитает составлять независимое мнение. А Штайнер? Штайнер слишком занят, у него найдется миллион дел, так что лучше не терять времени и взять изучение Объема в свои руки, в этом ничего сложного, на непредвиденный случай имеется путеводитель, надежная книга.

– Нам стоит поторопиться, скоро начнется большая работа, – сказала Мария. – А сегодня доктор прописал мне покой, продолжительную релаксацию и марциальные воды, тут они вполне достойные. На нижних ярусах открыты скважины, выведены в бассейны, здесь термы… Уэзерс прописал мне покой и воды.

– Ты полагаешь, что возле актуатора есть покой? Я слышал, что, напротив, это весьма беспокойное устройство…

– Вот и посмотрим. Ты читал «Книгу непогоды»?

Кабина лифта остановилась.

– Нет, – ответил я.

Мы вышли.

На двадцать восьмом уровне было прохладно и горько пахло паленой пластмассой, а я вдруг подумал, что тоже не отказался бы от марциальных процедур. В теплую солевую ванну или в прохладную ванну погрузился бы. Или пусть в ванну комнатной температуры.

– Легкая вещь, я раньше про нее не слышала, а вчера вот нашла на одной из полок.

– В мире слишком много книг, – заметил я. – Невозможно знать про все.

– Это все-таки моя профессия. К тому же книга заметно выше среднего, а я не слышала. К сожалению, литература ойкумены крайне скверно изучена, земляне слишком консервативны, всё, что издается за границами secteur du Sol, зачастую воспринимается откровенно скептически…

Двадцать восьмой уровень Института мало отличался от уровня, на котором жил я, – здесь так же отсутствовали острые углы и видимые прямые линии, глазу не за что зацепиться, впрочем, нет – холл возле лифта был засыпан обрывками плотной синеватой бумаги, я поднял кусочек. Буква «Ш».

– Физики развлекаются, – пояснила Мария. – Синхронисты предпочитают мануфактурную бумагу и самодельные чернила. Письма пишут исключительно так… ручным усечением.

«Ш» выведена уверенным росчерком, на конце хвостик, задорная буква, подмигивает, ухмыляется, ручным усечением. «Ручным усечением» – явный анахронизм, но красиво.

Ручным усечением и гусиными перьями.

– А некоторые используют чернила из зоба морских каракатиц…

Мария подняла и протянула мне клочок бумаги, синий плотный обрывок. «О». Коричневые чернила, вблизи видно, что выцвели.

– Похоже, здесь порвали письмо, – я указал на пол. – Уистлер порвал.

– Почему Уистлер?

– Ты же сама сказала – физики любят писать письма. Вряд ли это Штайнер писал, не похоже на него… Значит, Уистлер, составил послание «прекрасной госпоже Ош», но потом порвал и…

В отчаянье раскидал по холлу. В восторге раскидал по холлу.

– В конце двадцатого века земляне забыли, как писать письма, – сказала Мария. – А в конце двадцать первого вспомнили. Ты знал?

Я знал, мама рассказывала. И учила писать, и сама писать любила, длинные письма. Иногда мы вместе писали письма на Уэллс, там жила ее сестра и ее дети. Маме нравилось представлять, как наши письма в пластиковых мешках грузят на борт почтового звездолета, в темные холодные трюмы, как потом они преодолевают космос, от одной колонии к другой, до Уэллса письмо шло три недели и столько же следовало ждать ответа от тети Лианы. Письма, прошедшие космос, не пахли ни бумагой, ни чернилами, от ванили, стручок которой тетя Лиана вкладывала в каждый конверт, оставался лишь сухой и блестящий черный шип. Мама рассказывала, что запахи и вкусы забирает Харон, это плата за перенос над бездной, брат смеялся и говорил, что это барьер Хойла, на некоторые предметы он воздействует непредсказуемо, знаете, что случается с самым обычным помидором?

– Развитие и удешевление связи, упрощение коммуникационных систем, миниатюризация электроники, письма вымерли. А потом…

Мария достала путеводитель по Институту, принялась быстро листать, пытаясь отыскать схему уровня. Я ждал.

– Нет, это, похоже, бесполезно… – Мария убрала путеводитель в карман куртки. – И куда дальше?

В холл выходили четыре коридора, по два в каждую сторону. Указатели на стенах отсутствовали, синхронные физики легко обходились без них.

– Ну и куда… Куда дальше?

Синий.

– Почему непременно синий? Ах, ну да, Зоркий Змей…

Мария иронично улыбнулась.

– Синим коридором пользовались гораздо активнее, – она указала на пол. – И ты опытным глазом следопыта видишь протертый пол… тропинку, так?

– Допустим…

Никакой тропинки на полу не различается, полимеры обладают тепловой и механической памятью, а также возможностью к регенерации, тропу здесь не протоптать, все проще – из синего коридора заметно несло холодом, я почувствовал.

– Нам туда.

Теплообменники.

Я направился в синий коридор.

Актуатор охлаждал окружающую среду, даже мощные приемники не могли нейтрализовать выделяемый им холод.

Мария догнала.

– А скольких людей ты спас лично? – интересовалась Мария. – Если честно, я полагала, этим занимается служба экстренного спасения, разве не так? Ты разве десантник СЭС? Ты же говорил, что спасатель? Или это одно и то же?

Я стал рассказывать.

СЭС занимается неотложной помощью, но для вызова десантников следует задействовать трансмиттер, а его любители походов постоянно теряют. К тому же СЭС вызывают при возникновении угрозы для жизни, а туристы склонны эту угрозу недооценивать. Нынешний турист может по горло увязнуть в болоте, но при этом оставаться абсолютно уверенным в том, что помощь ему не требуется. А когда она уже требуется, спасать некого. Именно поэтому каждую незарегистрированную группу ведет гид, скрытый инерционным полем, в случае опасности этот наблюдатель приходит на помощь.

– Ты хочешь сказать, что за всеми путешественниками наблюдают десантники в маскировочных костюмах? – настороженно спросила Мария.

– На сложных направлениях, – признался я. – В горах, в пустынях, в тундре, в Антарктиде. Во всех диких местах, одним словом. В Антарктиде, между прочим, четвертая станция.

Мария, похоже, рассердилась, нахмурилась.

– В Антарктиде, значит… Наблюдатели… Вот мы позапрошлым летом сплавлялись по Мараньону… И за нами, видимо, присматривали?

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

– Наверняка, – заверил я. – Бассейн Амазонки – территория повышенного риска, там разливы, наводнения, ураганы. Аллигаторы опять же, анаконды… Пиштако. Решительно всех неорганизованных путешественников в Амазонии ведут специалисты латинского филиала.

– Латинского филиала…

Печальный пиштако с длинным носом выпьет твой желудочный сок, выгрызет нежные хрящи, сгложет твои тонкие сладкие кости.