Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер - Страница 26

Эта проклятая стена.

Она отделяет меня от всех остальных мужчин и женщин, прошедших через это место. Моих спутников в смерти. В трагическом переходе.

Друзей.

А сейчас она отделяет меня от него ― мужчины, которого я хочу задушить.

Ураган гнева проносится сквозь меня, я вскакиваю на ноги, бросаюсь к разделяющей нас стене и бью по ней кулаком.

― Да пошел ты!

― Я приму это как «да».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

― Что, черт возьми, с тобой не так? ― Мои глаза пылают огнем, язык извергает ярость. Я расхаживаю взад-вперед, руки сжаты в кулаки, кровь бурлит, сердце колотится от негодования. ― Ты сказал ему забрать меня. Что это, черт возьми, не имеет значения.

Его цепь звенит, скользя по гладкой плитке, как будто он идет к стене.

― Я знал, что он не причинит тебе вреда. Ты слишком важна. Драгоценный товар.

― А ты ― мудак.

― Это не откровение.

― Не могу поверить, что ты так легкомысленно отнесся к моей жизни, ― бурчу я в ответ, на глаза наворачиваются обжигающие слезы. Я все еще расхаживаю по комнате, вибрируя от остатков страха. Моя рука снова бьет по стене, потому что лучше я буду испытывать эту ярость, чем облако поражения, обрушившееся на меня. ― Он мог убить меня.

― Мог, но не стал бы. ― Он делает паузу. ― И не убил.

― Это к делу не относится.

Я слышу, как его руки упираются в стену в нескольких дюймах от моего лица, заставляя меня вздрогнуть.

― Тогда в чем же дело? ― Его голос звучит как никогда близко. Как будто это осязаемая вещь, которую я могу протянуть руку и потрогать. ― Ты злишься, потому что я не снес стену голыми руками? Не продолжил обзывать его? Угрожать его жизни, когда я, как животное, прикован к этой чертовой цепи?

Мои губы жалобно дрожат, моя борьба иссякает. Я смахиваю с глаз пряди немытых волос и моргая, смотрю на стену, пока моя ярость не угасает.

Он прав. Я действую на эмоциях, и это станет моей гибелью. Эмоции ― это чувства. А в этой мрачной дыре чувства ― не что иное, как гильотина, приближающаяся к моей шее.

Судорожный выдох срывается с моих губ облаком смирения.

Ник не может мне помочь, только я сама могу себе помочь.

Ник.

Сглотнув, я опускаю взгляд на испачканные пальцы ног, а затем снова поднимаю глаза.

― Почему он назвал тебя Айзеком?

Молчание.

Я так и знала.

Подойдя ближе к стене, я заставляю свой голос звучать мягче.

― Айзек.

Опять тишина.

― Это ведь твое имя, не так ли? Твое настоящее имя?

― Неважно. ― В его словах слышится скрежет, словно камни трутся между зубами.

― Имеет значение.

― Почему?

Я прижимаю ладонь к поверхности, к тому месту, где вибрирует его голос. Мой лоб опускается следом, и я глубоко вздыхаю, позволяя своему неуместному напряжению раствориться.

― Наши имена ― это все, что у нас осталось.

― Такая поэтичная. Фраза прямо из исторического романа.

Он уклоняется.

― Это правда.

― Правда в том, что мне быстро все наскучивает. У меня есть разные личности на каждый день недели. Эндрю Бенсон. Маркус Мори. Лайл Дженкс. Этот четверг просто оказался днем Ника.

Мои губы кривятся.

― Лайл?

― Не стоит недооценивать Лайла. Он крутой.

― Нет.

― Ладно, может, я преступник. Давай не будем делать из мухи слона.

Честно говоря, это меня не удивило бы. Но…

― Попробуй еще раз.

Проходит несколько секунд, а затем я слышу глухой стук, говорящий о том, что он устраивается поудобнее у стены. Я тоже прижимаюсь к ней спиной, ожидая продолжения, пока тереблю грязный подол моей ночной рубашки.

― Ладно, ― смягчается он, дергая свою цепь. ― Некоторое время назад я занимался расследованиями. В тот день, когда я оказался здесь, у меня произошла неприятная стычка не с тем парнем. Оказалось, что он работает на этого эксцентричного, самодовольного придурка. Тот парень знал меня как Ника, так что я решил продолжить изображать его. А потом я очнулся здесь… ― Замолчав, он испускает вздох разочарования. ― Похоже, я не так умен, как мне казалось.

Я обдумываю его объяснение. Звучит правдоподобно, но он что-то недоговаривает.

― Звучит сомнительно.

― Да, но очнуться прикованным к полу в доме развлечений злого близнеца Алана Камминга, и слушать эротические отрывки из дрянных, устаревших порнографических книг в исполнении модели, считавшейся умершей, тоже звучит сомнительно. Но вот я здесь.

Мои губы подрагивают.

Туше.

Я прислоняюсь спиной к стене, волосы спутанным занавесом закрывают лицо.

― Айзек… ― бормочу я. Имя слетает с моих губ без усилий.

Мне нравится.

Его тон становится ниже, демонстрируя то уязвимое состояние, в котором он так не любит находиться.

― Тебе не нужно говорить это таким тоном.

― Каким?

― Мило и ласково, как будто это твое новое любимое слово. ― Его тон становится резким. ― Это просто имя.

― Это хорошее имя. Напоминает мне об Исааке Ньютоне, ученом. ― Я поворачиваю голову в сторону, испытывая любопытство. ― Тебя назвали в его честь?

― Нет. ― в его голосе горькое раздражение. ― Это скорее отсылка к Библии, которую я не оправдал.

― Твои родители были религиозны?

― Моя мать была, когда-то. Я стал ее наказанием за то, что ее осквернил дьявол. Она возненавидела меня с момента моего зачатия.

Я медлю.

Слишком многое нужно прояснить.

Я уже собираюсь настоять на большем, но тут меня осеняет другая мысль.

― Кем была Сара?

Наступает долгая пауза, и я понимаю, что он не собирается отвечать.

― Ты задаешь много вопросов, Пчелка8.

Пчелка.

Что-то трепещет у меня в груди, когда я слышу, как он снова называет меня этим прозвищем.

Трепетание. Небольшой пируэт.

Но тут же в голове возникает метафорическая гильотина, сверкающая серебром и острыми, как бритва, краями, поэтому я прижимаю ладонь к сердцу, чтобы унять этот трепет.

― Ты хотел поговорить. Она была твоей девушкой? ― интересуюсь я. ― Женой?

― Если я заставил тебя поверить, что в глубине души я романтик, то приношу свои извинения.

Вздохнув, я вытягиваю ноги.

― Сестрой?

В ответ ― тишина. Ни звона цепи, ни ворчания, ни презрительных вздохов. Несколько секунд проходит в такт биению моего сердца, пока я жду звука его голоса.

Хоть чего-то.

― Она была… ближе всего к надежде.

Я откидываю колючее одеяло, запутавшееся между лодыжками. Мне неспокойно. Я на взводе. Лампы погасли, сигнализируя о наступлении ночи, и теперь комната залита приглушенным красным светом моей лампы полного спектра.

Будучи таким извращенным психопатом, мой похититель, очевидно, заботится о плотности моих костей. Нельзя допустить, чтобы я зачахла раньше, чем из моей матки будут извлечены все дорогостоящие фолликулы.

Я переворачиваюсь на бок и смотрю на стену. Шуршание матраса ― единственный звук, нарушающий зловещую тишину. Несмотря на то, что эти условия похожи на пляжный курорт «все включено» по сравнению с местом вчерашнего ночлега, я никак не могу устроиться поудобнее. Сон не приходит, возможно, потому, что я слишком боюсь жутких кошмаров, готовых наброситься на меня, как только я закрою глаза.

Подперев щеку рукой, я смотрю на красную перегородку рядом с собой.

― Айзек?

Тишину нарушает тихий звон.

― Хм…

― Мне не спится.

― Поздравляю, теперь и мне тоже.

Я падаю обратно на кровать, испуская вздох, от которого мои распущенные кудри взлетают вверх.

― Хочешь поиграть в игру?

― Нет.

― Двадцать вопросов или что-то в этом роде. Ты же любишь вопросы.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

― Не так сильно, как спать.

― Никогда-никогда?

Айзек ворчит что-то бессвязное, его цепь дребезжит все громче, когда он вертится. Он раздражен. Мне все равно.

― Конечно, ― отвечает он тоном, более плоским, чем сдувшийся воздушный шарик. ― Никогда еще я не хотел заснуть так сильно, как сейчас.