Белый асфальт - Князева Анна - Страница 7

Анна поставила дорожную сумку и вернулась на кухню.

– Еще чайку? – Пелагея Михайловна выставила чайник с ромашками и разложила по розеткам варенье. – Свое. Домашнее. Из малины.

Она присела на краешек стула. Ее руки – шершавые, в трещинах, как сосновая кора, лежали на столешнице, глаза с любопытством глядели на Анну.

– Издалека, поди? – спросила она, будто подтверждая то, что без того знала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Из Москвы, – кивнула Анна, прижимая пальцы к горячей кружке.

– Москвичка, значит?

– Москвичка.

– По делам, небось? – старуха щелкнула языком, будто поймала нить разговора. – Одна приехала или с мужем?

– С помощником.

– Вот оно что… – Пелагея Михайловна протяжно вздохнула, словно что-то припоминая. – Работаете вместе?

– Он из Красноярска.

– А ты по какой части? – старуха придвинулась ближе.

– Работаю в следственном комитете. Расследую преступления прошлых лет. – Из-за тепла и горячего чая Анне захотелось быть откровенной.

– Значит, как Ванька… – прошептала Пелагея Михайловна, и ее лицо сморщилось, как будто от кислой ягоды. – В Северск-то зачем? Тут и своих хватает.

– Есть одно дело… – начала Стерхова.

– По золоту? – перебила ее старуха, стукнув ложкой о блюдце. – Золото здесь всех с ума посводило. Кругом золотые прииски. Одни богатеют, другие в могилу торопятся. Шоферня – народ разношерстный. Случаются и убийства. Один другого пырнет ножом – и шасть в тайгу. Ищи-свищи ветра в поле.

– Убийства везде случаются. – Заметила Анна.

– Известное дело… – Пелагея Михайловна махнула рукой, будто отгоняя надоевшую муху. – Только если помощь тебе нужна, ты к Зварыкину обращайся. Он тут и царь, и бог, и воинский начальник. Как паук в центре паутины сидит, которому ниточку оборвать решает.

– Кто такой Зварыкин? – Анна чуть наклонилась, ловя ее взгляд.

– Олег Борисович… – старуха понизила голос, словно опасаясь, что их подслушивают. – Самосвалы здесь все его, личные. Возьмет левую фирмочку на маршрут – поматросит маленько, да и пустит в расход. Сколько я таких перевидела! Поплачутся маленько и айда на большую землю обратно. И машины здесь побросают. Кому нужны – разбитые в хлам?

– Вы сказали – в расход… Что это значит?

Старуха замерла, будто прикусила язык. Потом прошептала:

– Сначала, чтобы подманить, Зварыкин ставит чужие самосвалы на хорошие маршруты. Прикормит хозяина, как кота сметаной, даст заработать, а потом погонит на рудники, где сам черт ногу сломит. Работают-работают мужики, а заработка нет. Машины разбиты, колеса об каменья разорваны. Это он, Зварыкин решает, кого на жилу пустить, а кого на погибель.

– Дорога и вправду ужасная. – Заметила Анна.

– От парома до Северска? – Пелагея Михайловна чуть слышно хихикнула. – Дорога, считай, хорошая. Ты бы на рудник «Омикан» прокатилась. Вот где адова жила. Новый самосвал за неделю – в лохмотья.

– Откуда вы все это знаете?

Пелагея Михайловна потянулась к занавеске, будто проверяя, нет ли кого за окном.

– Дочка моя, Светка… – старушечий голос задрожал. – Десять лет у Зварыкина промаялась нормировщицей. Все видела, все знает…

– Что она знает? – Анна бросила вопрос, как будто камень в тихую воду.

Старуха вскочила из-за стола и загремела чашками.

– Был тут один армян… – заговорила она, словно не услышав вопроса. – Солидный такой мужчина, решил в Северске мясом торговать. Палатку поставил в центре поселка. Без спросу.

– А спрос у кого нужно брать? У Шевердова? Он тут главный?

– У Зварыкина! Шевердов, хоть и глава поселковой администрации, но ничего не решает. – Пелагея Михайловна стукнула сухоньким кулачком по столешнице. – Зварыкин как узнал про армяна, тут же приказал вокруг палатки самосвалов наставить, чтобы никто подступиться не мог. Мясо и стухло.

– А, что армянин?

– Сбежал. Слава богу, что жив остался.

– Жестко… – Анна машинально водила пальцем по ссохшейся клеенке. Конфигурация трещин на ней походила на карту неведомой страны.

– Тут либо ты ломаешь, либо тебя ломают, – проговорив эту фразу, старуха вдруг смягчилась, как будто вспомнила о хорошем. – Если что, поговори с диспетчером Семочкиным. Он всякого знает.

– Такая популярная личность?

– Семочкин распределяет рейсы на рудники. К примеру, одно «плечо», дорога от рудника до обогатительного комбината – сто восемьдесят километров. За смену водитель успевает сделать два полных рейса, и у него остается три, а когда и четыре часа. И тут все зависит от Семочкина. Он может дать водителю третий рейс на ближайший рудник, а может не дать. Два рейса – зарплата. Три – премия. А четвертый… – Пелагея Михайловна выпалила, будто чиркнула спичкой: – Четвертый может и в гроб загнать!

За окном протяжно завыл ветер, швыряя в стекла снежную крупу. Анна устало откинулась на спинку.

– Холодно тут у вас…

– То-то я гляжу, что намерзлась! – Пелагея Михайловна вскочила и, зашуршав юбками, скрылась в сенях. Через минуту вернулась, сгибаясь под тяжестью полушубка. – На! Завтра наденешь. И валенки… – она бросила подшитую пару на пол. – Сейчас разберу постель, и ложись спать.

Силы покинули Анну, когда она провалилась в пуховую перину. Вспомнив, что не позвонила матери, набрала ее номер, но связи не было.

Ночь в доме Пелагеи Михайловны выдалась беспокойной. Ворочаясь в душной перине, Анна слышала, как под ней скрежещет панцирная сетка: «клинк-ког… клинк-ког… клинк-ког…».

– Клинк-ког… – прошептала Стерхова и наконец заснула.

Глава 7

По существу дела

В доме пахло печным дымом, который возвращал Анну в детство, в то далекое зимнее утро, когда, завернувшись в плед, она сидела с бабушкой у окна и смотрела, как снег укрывает землю.

Стерхова провела рукой по плюшевой морде оленя, потом оглядела комнату, на стенах которой висели старые фотографии. Остановила взгляд на окне, где мороз, как невидимый картограф, чертил границы оледеневшего мира. И вдруг поймала себя на мысли, что здесь, в этом доме с белеными потолками ей очень легко дышится.

– Анна, иди завтракать. – Позвала Пелагея Михайловна. – Иван скоро приедет.

Стерхова поднялась с постели, по-быстрому выпила чай и начала собраться: надела полушубок, валенки и ушанку, что дала ей Пелагея Михайловна.

В зеркале над комодом мелькнуло отражение тетки, похожей на лесоруба.

– Красота, – с сарказмом в голосе проронила Стерхова.

Сейчас ей было наплевать, как она выглядит. Тепло и здоровье были важнее.

Рассвет в Северске был похож на провал во времени – серое марево как будто укутало город в промокший войлок. Астафьев молча управлял машиной. Анна молчала, вжавшись в пассажирское кресло, и сквозь замерзшее стекло смотрела на исхлестанные ветром стены домов.

– Как Добродеев?

– Слег. Температура – тридцать восемь и пять. – Сказал Астафьев.

– С ним кто-нибудь остался?

– Жена с ребенком дома сидит.

Анна спрашивала, Иван отвечал, размеренно скрипели дворники, отбивая у ледяного крошева лоскуты ограниченной видимости. Глаза слепили фары встречных грузовиков.

Следственный отдел встретил привычным холодом уже с вестибюля. Астафьев втащил на второй этаж обогреватель, занес его в кабинет и тут же включил.

– Ну, вот. Теперь можно жить.

Тепло постепенно расходилось по комнате, но холод все еще прятался по углам.

– Ключ от сейфа, – Анна протянула руку, не снимая перчаток.

Астафьев покопался в связке и, отстегнув нужный ключ, отдал ей. Она отомкнула сейфовый замок и провернула вертушку. Достала папку, положила ее на стол.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

– Когда будет вертолет?

– Насчет вертолета сегодня пойду к Гедройцу. – Иван посмотрел на часы. – Надеюсь он уже у себя.

Астафьев вышел за дверь, а Стерхова взялась за папку со словами:

– Ну что, покажи мне свои секреты.

Развязав бечевки, она достала из сумочки блокнот, записала в него дату и номер дела. Пальцы еще не отогрелись, но строчки легли ровно.