Паутина (СИ) - Костадинова Весела - Страница 46

Голос сорвался, но я уже не могла остановиться.

— Потому что ты в своей ревности не видишь самого главного — он любит меня! Любит! И бережёт. Защищает!

Бабушка вскинула голову, её глаза вспыхнули.

— Любит? — её голос тоже сорвался на крик. — Это его любовь, Лиана? Оградить тебя от мира? От меня? Лишить будущего?

Она шагнула ближе, её лицо было напряжено, а руки дрожали.

— Он заставил тебя сохранить этого ребёнка! Почему, Лиана? Не потому ли, что хочет навсегда привязать тебя к себе? — её голос дрожал не только от злости, но и от чего-то похожего на отчаяние. — Боже, Лиана, тебя там зомбируют, что ли?

В глазах у меня потемнело.

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони.

— Бабушка, тебе плевать на мои чувства! — голос сорвался, но я не могла сдержать ту боль, которая внезапно вспыхнула внутри. — Ты видишь только свои обиды, ты смотришь на всё через призму прошлого! Неужели к этому мы пришли?!

Она раскрыла рот, чтобы ответить, но я не дала ей шанса.

— А ты сама? — меня уже несло, ярость вытесняла боль, заполняя грудь. — Не тебя ли Роменский обработал, чтобы ты для него своими руками папины наработки отобрала?

Бабушка резко замерла, но я не остановилась.

— Думаешь, я тупая? Думаешь, не знаю, что вы виделись?

Её глаза метнулись в сторону, и я почувствовала, как по спине пробежал неприятный холод.

— Что он сказал тебе, бабушка? Какие песни пел?

- Если кто и беспокоится о тебе, Лиана, так это Игорь! Что с тобой в этом Центре сделали, что ты лишилась и мозга и наблюдательности?

Я моргнула, не сразу осознавая смысл её слов. Внутри будто что-то оборвалось, обнажив пустоту, в которой разрастался холод.

— Ты сейчас серьёзно? — голос стал тише, но от этого не менее угрожающим. Я почувствовала, как внутри что-то сжимается, словно трещина побежала по самому основанию моего мира.

— Более чем. — Она скрестила руки на груди, её осанка стала жёстче, будто она готовилась к сражению. В её взгляде не было сомнений, только холодное убеждение в собственной правоте. — Не Игорь , в отличие от твоего «спасителя», отгородил тебя от семьи, не Игорь запер в своей секте, не Игорь заставил отказаться от своих принципов! Он психует, он понимает, что что-то идет не так. Его по-настоящему волнует твоя судьба и ты! И да, он был у меня, мы говорили, и я согласна с его доводами!

- В секте, значит, да? – меня всю трясло. – Это Макс, да, меня запер?

Как она могла? Как она могла так перевернуть реальность?

Я хотела кричать, хотела сорваться, но лишь глухо рассмеялась, коротко, горько, почти истерично.

- Да, Лиана, да, - продолжала бабушка. – Игорь хорошо скрывает эмоции, он холоден внешне, но это не скроет того, что он чувствует внутри!

- Ненавижу…. – прошептала я, сама уже не понимая, к кому относятся эти слова. Роменский, словно мое проклятие, снова отнимал у меня самое дорогое. – Ненавижу!

С улицы раздался шум колес, но ни я ни бабуля не обратили на это внимания, глядя друг на друга как две ощерившиеся кошки.

- Ты себе даже не представляешь, бабушка, что такое твой любимый Игорь! – с глухой ненавистью прошипела я и осеклась, во дворе раздался шум шагов.

Мы обе одновременно повернули голову в сторону окна. Шум прошел со двора к входной двери, потом открылись двери в прихожую.

— Тереза Альбертовна! — донёсся до меня знакомый, звонкий голос Дарьи, лёгкий, полный простого, домашнего тепла. — Я дома!

Я резко повернулась к бабушке, ощущая, как внутри всё сжимается в плотный, ледяной ком.

— Что… что происходит? — мой голос прозвучал глухо, почти сорвано, потому что ответ был очевиден, но я не могла в него поверить.

Бабушка отвела глаза.

— Лиана… — её голос был тихим, виноватым, но меня это не остановило. — Родная…

— Тереза Альбертовна, Игорь Андреевич сейчас поправит поленницу и тоже придёт… — звонкий голос Дарьи вновь ударил по ушам, но в этот раз он резанул, будто ножом по натянутым нервам.

Я замерла.

Оглушённая, не верящая в происходящее, медленно посмотрела на бабушку.

— Бабушка… какого хрена?!

Я хотела сказать это спокойно, но голос сорвался, пронзённый таким количеством эмоций, что стало трудно дышать.

Дарья вбежала в кухню, румяная, разгорячённая от мороза, и резко застыла на месте, увидев меня.

— Лиана?

Она моргнула, замерла, словно сомневалась, что я вообще реальна, и мне захотелось ударить её.

- Твою…. – мат так и рвался с моих губ, - вашу мать….

Обида, боль, гнев, ярость – все смешалось в груди, полыхало невыносимым пожаром.

- Вот значит как… - глядя на бывшую подругу и ощущая себя мотыльком в коконе паутины из лжи, прошептала я.

Снова хлопнула входная дверь, в прихожей снова раздались шаги – тяжелые, мужские. От этого звука у меня закружилась голова.

- Терез… Лиана?

Роменский замер на пороге кухни, словно его поразило молнией. Его лицо было бледным, но, несмотря на шрам, всё ещё сохраняло свою пугающую, холодную красоту. Уставшие, но напряжённые тёмные глаза впились в меня с неприкрытым потрясением, но глубоко в их глубине полыхал настоящий, дикий огонь. Он сделал шаг вперёд, будто сомневаясь, что видит меня здесь, что это не сон, не иллюзия.

— Лиана… — его голос был низким, с хрипотцой, словно вырванным из пересохшего горла. Он шагнул ко мне, протягивая руку, будто хотел убедиться, что я реальна.

— Да будь ты проклят, — ровным, но наполненным ненавистью голосом ответила я, глядя ему прямо в глаза. — Будьте вы оба прокляты!

Я бросила быстрый взгляд на Дарью, и в её лице появилось что-то болезненно испуганное, словно она осознала, что отступать некуда.

— Давно вы это задумали?

Дарья побледнела, её губы чуть приоткрылись, но звука не последовало. Она выглядела так, будто в этот момент готова была либо убежать, либо раствориться в воздухе.

— Что, Лиана? — прошептала она, и я не могла понять, что звучало в её голосе — страх передо мной или перед тем, что я сейчас скажу.

Но я не обратила на неё внимания, а смотрела только на него.

На этого человека, который разрушил мою жизнь.

На этого человека, которого я ненавидела до боли, до рвущего душу гнева.

— Я всё вспомнила, Роменский, — прошипела я, чувствуя, как пальцы сжимаются в кулаки, а в груди нарастает обжигающее чувство ярости. — Всё вспомнила.

Его глаза, эти глубокие, темные омуты, расширились в страхе. Но страх был не единственным. В них блеснуло что-то ещё — возбуждение, какое-то болезненное, патологическое ликование. Крылья его носа дрогнули, дыхание стало глубже, словно от нахлынувшей волны эмоций.

- Лиана, - пораженно прошептала бабушка. – Что происходит?

Роменский шагнул ко мне, его движения были плавными, осторожными, как у хищника, приближающегося к добыче. Его рука потянулась вперёд, жест был нарочито мягким, будто он хотел показать, что не причинит мне вреда.

— Лиана… послушай…

Я видела, как на его лице дрожит напряжение, как его глаза цепляются за меня, пытаясь удержать.

Но сработал инстинкт. Тот самый инстинкт, который вырабатывается в момент безысходности, когда разум отключается, уступая место чему-то глубинному, животному, тому, что заложено в каждом живом существе.

Макс научил меня бить первой. Макс научил не поддаваться панике и ужасу.

Вместо того чтобы отпрянуть, вместо того чтобы замереть, дать ему ещё один шанс приблизиться, я резко сунула руку в маленький карман брюк и выхватила крохотный флакон с лаком для волос.

Струя аэрозоля ударила прямо в глаза Роменского.

Он взвыл, его тело дёрнулось назад, руки метнулись к лицу.

— Ах ты, сука… — прохрипел он, пошатываясь, пытаясь вытереть слезящиеся глаза.

Дарья вскрикнула, бабушка ахнула, но я уже не слышала их.

- Да, Роменский, сука! Больше ты никогда не прикоснешься ко мне, сволочь! Никогда! Полюбуйся, бабуль, на своего героя. И познакомься – вот отец моего ребенка!