Паутина (СИ) - Костадинова Весела - Страница 2

- Даш, - я обняла ее за плечи, - так больше не может продолжаться. Когда-нибудь он изобьет тебя до больницы. Я знаю, что ты не хочешь уходить из-за матери, но это ее выбор, Даш. Она не уйдет от него, он не перестанет тебя и ее избивать. А если дело дойдет до….

Дарья снова вздохнула.

— Я подала заявление на должность лаборантки, — тихо призналась она, словно делилась чем-то постыдным. — Надеюсь, денег на комнату хватит. Сами знаете, городским общежитие не дают...

Мы знали. Знали слишком хорошо. Несколько раз пытались просить старого декана помочь, объясняли ситуацию, но тот рогами упёрся в правила: "не положено" — и точка. Дарья тогда просто сжала губы, ничего не сказала, но я видела, как она боролась с собой, чтобы не расплакаться.

— Может, это... — неуверенно предложила Лена, разрывая тишину. — Новый декан будет... помягче?

Мы обе с Дарьей синхронно повернули головы к Лене и поморщились, как будто она предложила что-то совершенно нелепое.

— Кто о чём, а вшивый о бане, — устало вздохнула Дарья, начиная машинально наматывать тёмный вьющийся локон на палец, как она всегда делала, когда хотела себя успокоить. — Лена, в правилах чётко закреплено: общежитие — только для иногородних. Я понимаю, что это отличный повод сходить на приём к твоему "красавцу-декану", но давай ты меня в это втягивать не будешь, ладно?

— И меня тоже, — пробормотала я, задумчиво глядя на солнечные блики, танцующие на воде фонтана. Потом повернулась к Дарье, вдохнула поглубже и заговорила:

— Даш, слушай. У меня бабуля живёт в доме за городом. Ну, это, конечно, село, но на электричке — всего час езды. Тут от станции до университета — минут десять пешком, не больше. Электрички ходят регулярно: первая в шесть утра, последняя в десять вечера, интервал где-то час.

Дарья слегка повернулась ко мне, заинтересованно подняв бровь, но ничего не сказала.

— Дом у бабули большой, — продолжила я, стараясь звучать спокойно, как будто это обычный разговор, хотя внутри всё сжималось от волнения. — Папа два года назад перестроил его полностью, там все удобства в доме. И бабушка у меня... ну, вы сами знаете, она у меня мировая.

Дарья кивнула, потому что действительно знала. Мы с бабулей всегда были близки, и она не раз помогала мне, когда я оступалась или не знала, как быть.

— Честно говоря, я сама подумывала переехать к ней, — добавила я, на секунду задержав дыхание. — Всё-таки ей почти восемьдесят, а одна она... ну, мне за неё тревожно.

Дарья немного расслабилась, но я видела, что она всё ещё не уверена.

— Если хочешь, — продолжила я, глядя ей прямо в глаза, — поговорю с ней, и ты у неё поживёшь. Денег она с тебя точно не возьмёт. А ты заодно присмотришь за ней. Ей приятно, мне спокойно, да и тебе тоже.

Дарья несколько секунд молчала, будто переваривая всё сказанное, а потом тихо спросила:

— Ты уверена, что Терезе Альбертовне это будет не в тягость?

- Ей? Шутишь? Да она обожает, когда в доме гости. Да и тебя не один год знает. Поможешь ей продуктами, готовкой, уборкой. Да и у тебя будет большая комната свою – сможешь учиться нормально, а не в этом дурдоме.

Дарья смотрела на меня, не перебивая, но по её глазам я видела, как тяжело ей даётся это решение.

— Я сама часто к ней езжу, а если ты переедешь, буду ещё чаще. Так что… решай, Даш. Если хочешь — я с ней поговорю.

Дарья долго молчала, словно взвешивая каждое слово, каждую эмоцию, запутавшуюся в её голове. Я знала, что для неё это не просто решение. Это был разрыв. Разрыв с тем, что она привыкла терпеть, разрыв с иллюзией, что когда-нибудь всё станет лучше.

Она любила свою мать. Любила той слепой, безнадёжной любовью ребёнка, для которого родители остаются богами, несмотря ни на что. Она любила её вопреки всему: запоям, ударам, бесконечным скандалам, от которых хотелось выть. В этой любви была боль, была горечь, но была и привязанность, которую нелегко было разорвать.

Я знала, что в глубине души Дарья всё ещё видела другую женщину — ту, которую помнила из детства. Молодую, красивую, счастливую. Женщину, которой не стало в один миг, когда болезнь унесла жизнь её младшего брата. Это было тем моментом, когда их семья рухнула, а мать Дарьи навсегда утонула в горе и алкоголе.

Дарья глубоко вздохнула, как будто пытаясь вернуть себе контроль над эмоциями.

- Согласна, Лиан, - тряхнула она темноволосой головой. – Поговори с Терезой Альбертовной. И если она меня примет – я буду счастлива.

Мы с Ленкой одновременно выдохнули от облегчения. Каждый раз вечером говоря подруге до свидания, мы не знали какой встретим ее утром. И это решение, стало для нас облегчением.

— Тогда, Дашуль, — усмехнулась я, стараясь звучать бодро, чтобы разрядить атмосферу, — собирай манатки. В выходные у тебя переезд.

Дарья прищурилась, явно не собираясь так просто поддаться моему энтузиазму.

— Но… а поговорить с бабушкой ты не хочешь? — фыркнула она, сложив руки на груди. — Или ты собираешься просто поставить её перед фактом?

Я смущённо потёрла затылок, прекрасно зная, что сейчас могу получить от неё заслуженный подзатыльник.

— Я уже говорила с ней, — призналась, слегка улыбаясь. — Она сказала, что как только ты созреешь — она тебя ждёт.

Дарья открыла рот, чтобы что-то сказать, но быстро захлопнула его, видимо, обдумывая услышанное.

- Лиана, ты гребанный манипулятор!

- Верно, - прищелкнула я пальцами, - вот поэтому мы и попали на практику к Шелиге. И вы мне еще спасибо за это не сказали.

Подруги рассмеялись теплым, веселым смехом, от которого на душе стало теплее, чем от солнца. Тогда я еще не знала, что эти дни станут последними счастливыми в моей жизни.

2

Наша квартира находилась почти в самом центре города, в старом квартале, который считался одним из самых элитных. Не потому, что там высились современные жилые комплексы с зеркальными фасадами и охраняемыми дворами, а потому, что этот район был тихим оазисом в шумной городской суете. Тенистые аллеи с аккуратно подстриженными деревьями создавали атмосферу уюта, а пяти- и шестиэтажные дома, построенные ещё в начале прошлого века, были признаны архитектурными памятниками. Эти здания, с их изящными фасадами, лепниной и коваными балконами, давно стали частью городской истории, и именно поэтому их защищали от сноса и реновации.

Жильцы нашего района привыкли ценить порядок и уважать окружающих. Здесь никто не бросал свои машины на газонах или тротуарах. Парковка была выделена отдельно, и все аккуратно ставили автомобили, не нарушая границ. В этом районе невозможно было услышать грубую ругань из-за места для парковки — вместо этого люди спокойно, почти шёпотом, обсуждали текущие дела или приветливо обменивались новостями, словно это было естественным продолжением атмосферы интеллигентности, присущей этому месту.

Район изначально задумывался как место для жизни тех, кто трудился на благо науки и прогресса. Здесь давали квартиры учёным, инженерам, разработчикам — людям, которые оставили свой след в различных областях знаний и технологий. Возможно, именно благодаря этому в районе до сих пор сохранялась особая аура уважения, интеллигентности и тишины, нехарактерной для центра города.

Как и весь район, наша квартира, хоть и была большой, пятикомнатной, всегда поражала меня своим уютом и теплом. Это было место, где каждый уголок дышал заботой и любовью. Мама обожала дерево и растения, поэтому квартира была наполнена живой зеленью: фикусы и пальмы стояли в плетёных горшках, виноградная лоза обвивала полки, а на подоконниках цвели яркие пеларгонии. Папа любил маму, и потому всё в доме отражало её вкус и желание создать тихую, светлую гавань.

Папа, учёный-биолог, преподавал на кафедре в местном медицинском университете ещё с советских времён. Его кабинет в нашей квартире напоминал маленький музей: старые книги с потёртыми переплётами, пробирки и микроскоп, стоящий на массивном деревянном столе. Мама же всю жизнь посвящала дому и семье, бережно охраняя покой и уют нашего внутреннего мира.