Дракон Кристалла - Ли Шарон - Страница 57

– По большей части, наверное, Кантра, – ответила она, говоря настолько правдиво, насколько умела. – За твою роль в этом я тебе благодарна. И поверь, что я искренне сожалею, пилот, что сделала тебе больно. Ты заслуживал от меня лучшего.

– Ты была не в себе, – сказал он и вдруг закрыл глаза, откидывая голову на спинку кресла.

– Джела?

«Неужели солдат получил предупреждение о списании? – с ужасом подумала она. – Или он просто… остановился?» Она вскочила с кресла, увидела, что он дышит, и заметила тонкий влажный след, идущий по обеим смуглым щекам.

– Эй! – сказала она, кладя руку ему на плечо. – Джела!

Его рука поднялась и накрыла ее кисть. Сильные пальцы держали ее очень бережно, едва заметно. Затаив дыхание, она посмотрела на него. Ей показалось, что он осунулся, и… Да. Серебро запятнало безупречную черноту его волос.

– Старый солдат, – прошептал он совершенно не спокойным голосом.

Он открыл глаза и улыбнулся странной улыбкой, в которой смешивались радость и печаль и совершенно не было неискренности.

– Рад, что ты вернулась.

– Я бы сказала, что рада вернуться, только ничего не помню о своем отсутствии, – ответила она, с трудом заставив голос звучать весело.

С еще большим трудом она отвела взгляд и снова осмотрела пульт управления и экраны.

– Скоро переход, – отметила она и постаралась не встретиться с ним глазами, когда повернулась обратно, хоть очень остро ощущала, что ее рука по-прежнему лежит у него на плече, а его пальцы накрыли ее кисть.

– А что интересного на Вейнгалде, пилот Джела? На этот раз улыбка была слабой и чуть кривой, с оттенком самоиронии.

– Планетный щит, оставшийся от Первой Фазы, – ответил он и повернул голову прямо к ней. – Последним заданием, которое мне дала мой командир, было следовать за слухами, пока я не обнаружу это устройство или убедительное доказательство того, что его больше не существует – или никогда не существовало. Если же мне удастся найти это устройство, мне следовало реквизировать его для армии.

Она хмуро посмотрела на него.

– Это – та самая армия, которая позволила убедить себя отступить к Центру, чтобы враг мог сожрать весь Край, если ему этого захочется?

– Нет, – терпеливо ответил Джела. – Армия, о которой говорил я, – это дважды засекреченные части, принесшие присягу лично капитану первого ранга Ро Гэйде и расквартированные на Солсинтре. Именно туда я отправил Лиададэа-Сила и мальчика. Это – единственное оставшееся место.

– Какое сегодня число? – спросила Кантра. Собственный голос показался ей резким.

Джела вздохнул и убрал руку с ее руки. Она неохотно отпустила его плечо и отступила на шаг, продолжая пристально смотреть ему в глаза.

– До моего списания остался двадцать один день по общему календарю, – негромко ответил он.

И чего ему хотелось, как ясно читала Кантра по его глазам, – это выполнить свое последнее задание и умереть хорошим солдатом. Ей хотелось закричать, сломать что-нибудь – сделать что угодно, чтобы заставить его разозлиться на тех, кто сотворил с ним такое. Но это было бесполезно: Джела умрет через двадцать один день, злой или спокойный, или такой, каким он сам пожелает быть. У него оставалась только возможность выбрать, как он проведет эти дни. Он решил попробовать сделать нечто полезное – и кто она такая, чтобы назвать его глупцом?

– А еще, – добавил Джела все так же негромко, – на Вейнгалде имеется полностью укомплектованный гарнизон. Я смогу заполнить последние бумаги и явиться к местному медику, как это положено.

Кантра протяжно выдохнула. Кивнула.

– Хорошо, – сказала она и махнула рукой в сторону пульта. – Проводи нас через переход. Я приготовлю поесть, а потом ты расскажешь мне всю историю про Землетуман, ясно?

Джела улыбнулся – и будь она проклята, если его улыбка не казалась искренней.

– Да, пилот.

Вселенная была темной, лишенной формы и смысла.

Вокруг пели и мерцали, гудели мошью и обещаниями линии силы. Он мог поменять ход судьбы, создать или разрушить миры простым волевым усилием или пожеланием, чтобы стало так. Не было никого, кто бы ему помешал, кто бы стоял между ним и полной мерой его способностей. Он был наконец и снова самодостаточным: план, составленный им так давно, наконец-то осуществился. Он был целостен. Он был одинок.

Он был свободен.

«Любимая?»

Робкая мысль, полная надежды и страха.

Ответная мысль не метнулась ему навстречу. Ничье присутствие не нарушило строгой симметрии его уединения. Никакой голос не произнес ненавистные слоги, которые так долго определяли его узилище.

Они потерпели неудачу.

Линии силы ослепляли вероятности, насмехаясь над его отчаянием.

Они потерпели неудачу. В это невозможно было поверить. Она была так хитроумна. Бесконечно осторожной была она, его госпожа, и прежде всего хитроумной. Как-то она сказала ему, что все свое хитроумие она позаимствовала у него, но он не поверил этому тогда – не верил и сейчас. Она знала свой инструмент – его – слишком хорошо, чтобы потерпеть неудачу в том, что она… что они создавали.

«Любимая?»

На этот раз он бросил свою мысль широкой сетью, разыскивая ее отчаянно – как раненый человек ищет воду, воздух или еще какую-то силу, необходимую для самой жизни.

Его поиск остался без ответа.

Он заставил себя задуматься над той возможностью, что они все-таки не потерпели поражения – что она это планировала: его возврат к естественному состоянию, когда он подчиняется только собственным инстинктам и желаниям, делает только то, что он один считает нужным в этот последний час галактики.

«Свободен, – подумал он. – Целостен и свободен». Это было воплощением всех его желаний. Он подчинился чужому разуму, образовал равное партнерство с существом, которое хотело только его порабощения… и чего-то худшего. Намного худшего. И все ради этой минуты, когда он парил на темных крыльях в темной вселенной и знал, что он – господин всего, что зрит.

И все же… Он не смог бы назвать мгновения, когда все изменилось, когда его тюремщица стала ему дорога, а сама темница – формой, которую он предпочитал даже тогда, когда возможностям не было конца.

Далеко, очень далеко, но чуть ближе чем раньше, он ощущал холодное приближение забвения. Айлохины тоже продолжали осуществлять свои планы.

Он спросил себя, какое ему дело до того, что айлохины получат галактику и все ее сокровища, когда сам он потерял сокровище бесконечно более ценное.

Леди Неясыть была в этом права: его следовало уничтожить. Возможно, он ее отыщет и попросит о таком благодеянии.

Он рассмотрел эту мысль – и далекое, расширяющееся сияние безупречности, соизмеряя их с близким и слабым вихрем случайностей и помех – с главной надеждой на спасение галактики. Линии, идущие рядом с вихрем, перекручивались в сложном и странном сплетении: вероятности были настолько плотными и многослойными, что он не в состоянии был с уверенностью их прочитать. Ужас сотрясал его – ужас и отчаяние. Ибо там, где оформлялось будущее айлохинов, линии угасали и исчезали. Неустойчивое сочетание возможностей и удачи, которое они взлелеяли – и ради зашиты которого пошли на столькие жертвы… Невозможно было предсказать, что при этом сформируется, и не было уверенности в том, что это будущее будет менее враждебным, чем то, которое творят айлохины.

Он осторожно протянул свою волю к вихрю, прощупывая его, выискивая путь его понять или – теперь, когда он остался один – даже повлиять на него…

«Успокойся, – затопила его ее мысль. – Успокойся и знай, что я с тобой».