Драконьи булочки (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 6

– Джина! Дорогая, неужели это правда и ты вернулась?

Я улыбнулась в ответ той столичной улыбкой, которая советует держаться подальше и не задавать лишних вопросов, но вдову этим было не пронять.

– Я вернулась, госпожа Тимоти. Вам булочки или ржаной хлеб с чесноком?

– Булочки, вон те, подрумяненные, – указала вдова. – А твой муж, Джина? Почтмейстер Спелл сказал госпоже Шульц, а она сказала Ирвингам, а они сообщили тетушке Кейл, а она сказала мне, что ты в разводе! Это правда?

– С вас пять крон, госпожа Тимоти, – ответила я. – Да, это правда, я в разводе.

Вдова приложила руку к высокой груди и с нескрываемой скорбью произнесла:

– Горе нам! К нам приехала распутница!

***

Началось. Вдова Тимоти это первый звоночек, а скоро начнется набат.

Поселковые кумушки начнут чесать языки, обсуждая мой развод, и решат, разумеется, что в нем виновата только я. Раз я вернулась в родной поселок, то это потому, что муж меня выгнал из дому. А почему выгнал? А потому, что застал с мужчиной!

А как иначе-то? Что еще, кроме измены жены, может разрушить семью?

Я предчувствовала такой прием. Что ж – буду сражаться.

– Вы бы последили за языком, госпожа Тимоти, – холодно посоветовала я и напомнила: – С вас шесть крон.

Брови вдовы взлетели к завиткам прически.

– С чего это вдруг?! – возопила она так, что Оран выглянул из глубин пекарни. – Минуту назад было пять крон.

– Минуту назад вы не оскорбляли меня, – холодно ответила я. – Это компенсация. Чем больше грязных слов в мой адрес, тем выше цена.

Вдова сперва побагровела, как осенняя свекла. Потом побледнела – я даже испугалась, не хватил бы ее удар. В наших краях это смертельное дело. Стайка девиц, впорхнувшая в пекарню, замерла, испуганно глядя на нас.

– Да ты должна даром кормить народ! – заорала вдова. – Бесплатно! Мы, порядочные женщины, будем входить в твое гнездо порока и разврата! Мы нуждаемся в компенсации за такое осквернение нашей чести!

– Десять крон, – отрезала я и хлопнула ладонью по прилавку. – Или пеките хлеб сами. Или катайтесь за ним в Бри, но тогда он будет вам стоить намного больше десяти крон!

– Это и правда бесстыдство, – сбоку госпожа Тоуль нарисовалась так, что не сотрешь. Они с вдовой были давними заклятыми подружайками, постоянно скандалили и грызлись, но в случае чего сразу же выступали единым фронтом. – Джина, ты разведенная женщина, брошенная мужем из-за своих пороков! Как не стыдно тебе так говорить с порядочной дамой, с матерью семейства?

Девиц как веником смело. Кажется, о хороших доходах и постоянных покупателях можно забыть. Это в столице скандал привлекает и в итоге выливается в деньги – а на пустошах все иначе.

– Дамы, вам лучше выйти отсюда, – посоветовал Алпин. – Остынете, успокоитесь и вернетесь. Это приличное заведение, мы не потерпим скандалов.

Рты возмущенных дам округлились алым напомаженным О. Несколько мгновений они стояли молча, пытаясь совладать с волнением, а потом заговорили хором и мы узнали, что:

– Джина, ты всегда была дрянной девкой!

– Твои достойные родители умерли бы со стыда!

– Вспомнить хоть, как ты отказала Питеру Пайну! Обвинила его в алкоголизме!

– А мальчик всего-то выпивал три пинты пива по вечерам!

– Дамы, дамы! – Алпин попытался было призвать скандалисток к спокойствию, но куда там! Их было не остановить.

– А твое поведение на выпускном экзамене! – голосила вдова, потрясая указательным пальцем. – Ты осмелилась засунуть шпаргалки под чулок! И подняла юбку, чтобы их достать!

– Ты всегда, всегда вызывала стыд у приличных жителей Шина! – поддерживала ее госпожа Тоуль.

– И сейчас ты вернулась с позором, пороком и скандалом!

– Если ты хоть как-то хочешь искупить свою вину, то просто обязана продавать хлеб даром!

Тут они прикрыли рты, чтобы отдышаться, и в возникшей паузе я отчеканила:

– Вон отсюда обе! Пекарня для вас закрыта навсегда!

Госпожа Тоуль и вдова Тимоти изумленно переглянулись. Видно, они ожидали, что я так потрясена, так сокрушаюсь, в такой стыд впадаю от своих грехов и пороков, что обязательно буду давать им что-то бесплатно, чтобы искупить вину перед обществом. А когда у дам в голове всплывало волшебное слово “бесплатно”, то их было не удержать.

“Совсем потерянные”, – устало подумала я. Нет, я, конечно, понимала, что без скандалов и склок не обойдется, была готова к ним, но все равно это оказалось страшно неприятно.

Я была верна своему мужу. Любила его. Это он проехался по нашей семейной жизни в грязных башмаках, а не я.

Но кому это докажешь? Люди всегда слушают тех, кто громче кричит, а не кто прав.

– И это касается всех, – продолжала я ледяным светским тоном. – Если кто-то думает, что сможет поливать меня грязью, а потом придет в пекарню и решит что-то требовать, то у него ничего не выйдет. Я лучше вообще закрою пекарню и сровняю ее с землей, чем продам хоть крошку хлеба тем, кто мне хамит.

Тройняшек Бримби, которые вошли в пекарню, как ветром сдуло – подхватили юбки и помчались рассказывать маменькам и папенькам о том, что Джина Сорель выставила ультиматум всему поселку.

– Ах ты дрянь! – выплюнула вдова Тимоти. – Мелкая! Гнилая! Дрянь!

И она ударила сумочкой по витрине с выпечкой так, что стекло разбилось и с печальным звоном осыпалось на бублики и круассаны.

В ту же минуту пекарню накрыло бурей – я не знаю, как еще это можно назвать. Все другие слова кажутся бледными.

Оран вылетел в торговый зал обезумевшей белой тенью. В несколько движений он скрутил вдову Тимоти, заломив руки ей за спину, и вытолкнул ее из пекарни, придав скорости пинком. Вдова слетела со ступеней и приземлилась в объятия дядюшки Спелла, который от неожиданности разронял стопку газет, и “Королевские новости” разлетелись по всему поселку.

От дракона шла тяжелая сокрушающая волна ярости. Мы с Алпином застыли, боясь пошевелиться – в такие моменты лучше притвориться мебелью и не привлекать к себе внимания. Госпожа Тоуль захлопала глазами, выставив вперед сумочку, словно щит. Оран обернулся к ней и она пролепетала:

– Нет-нет, не стоит мне помогать, я уйду сама, спасибо…

И вымелась из пекарни так быстро, что обогнала бы поезд.

***

Снаружи начал разливаться еще один скандал. Вдова голосила и причитала о том, что ее, приличную и порядочную женщину, едва не убили в пекарне распутницы Джины, что ее унизили, надавали пинков и едва не отправили на тот свет, а она лишь пробовала воззвать к моей совести, которой у меня отроду не было. Большой Джон прошел к дверям, высунулся на улицу и поинтересовался:

– А вы порядочной стали, когда второго мужа мышьяком отравили или когда первого на печи повесили?

Вдова обернулась на гнома и поперхнулась словами. Насчет мышьяка и повешения никто не знал точно, но мужья у нее не задерживались и умирали так, чтобы оставить законной половине все свои денежки. Незамужним девицам вдова всегда советовала выбирать мужа постарше, со слабым здоровьем и набитым кошельком.

– Или когда выгнали дочь второго мужа из дому? – Алпин вышел из пекарни и присоединился к скандалу.

– Нет, я ошибся: первого вы не повесили на печи, вы его в ней поджарили! – голос Большого Джона ревел на весь поселок. Гномы не сразу влетают в свару, но уж если влетают, то держись. Поскандалить они любят, а кричат очень громко.

Оран подошел к разбитой витрине и принялся вытаскивать стекло и подносы с круассанами, засыпанные осколками. Вид у него был по-настоящему трагический – как у художника, который создал величайшее произведение искусства, и оно было уничтожено у него на глазах. Не восстановить, не вернуть. Остается лишь убрать остатки и осколки.

Может ли еда быть искусством? Может. Глядя на Орана, побледневшего и сокрушенного, я и правда видела не пекаря, а художника.