Драконьи булочки (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 2

Некоторые банковские отделения это разрешали, передавая бумаги сразу в суд, если у супружеской пары не было детей. Клерк вопросительно поднял бровь, потом усмехнулся так, словно удивлялся тому, насколько я дрянь, и положил передо мной лист бумаги.

– Заполните. И оплатите пошлину. Утром документы уйдут сразу в руки судье. Если заполните вот это заявление, то вас разведут даже без личного присутствия.

После того, как все закончилось, я вышла из банка, и мы с домовичкой побрели к вокзальным кассам. На наше счастье, поезд в сторону Макбрайдских пустошей уходил буквально через десять минут, а на Элли не надо было брать билет: домовых и домовичек считали видом багажа. Заплатив и получив билет, я со вздохом направилась в сторону нужной платформы.

Надо было все-таки заехать домой. Забрать хоть немного вещей, хоть смену белья, не говоря уж об украшениях. Но… впрочем, нет. Я все сделала правильно. Надо было думать о деньгах с семейного счета, которые Кевин обязательно увел бы куда-нибудь. На них я смогу приобрести все, что понадобится. Да и в домике на пустошах у меня остались вещи – платья, которые я носила до замужества. Будет, во что переодеться.

Я не была в родном доме уже три года. Вспомнились его стены из серого камня, острая крыша с рыжей черепицей, деревья маленького сада, которые по осени заметали все вокруг алыми листьями, а весной погружали дом в белые облака со сладким запахом. Сейчас зима – самое время варить глинтвейн, печь пироги и надеяться на лучшее.

Замуж я вышла весной. Весна это побег из дома, а осень и зима возвращение – так всегда было.

Вот и пришло время вернуться.

Когда мы с Элли поднялись в вагон и заняли место у окна, домовичка спросила:

– Что же вы будете делать, леди Макбрайд? Как жить?

На ее круглом личике с внимательными карими глазами отражалась искренняя тревога. Я ободряюще улыбнулась, стараясь не расплакаться, и ответила:

– В поселке Шин у меня есть дом. А еще – небольшая пекарня, весь поселок покупает там хлеб и выпечку. Мне есть, чем заниматься, Элли, и где брать деньги на жизнь. Я не нищенка.

Дому наверняка потребуется ремонт. За три года что-то обязательно пришло в негодность – так бывает во всех домах, которые покидают хозяева. Ну да ничего: я зажгу лампы, сварю крепкого кофе на маленькой кухне, а потом мы с Элли наведем порядок. И все обязательно будет хорошо. От предателя я избавилась, это самое главное.

– Ты будешь жить в моей детской, – продолжала я, и домовичка мечтательно вздохнула. Она и представить не могла, что когда-то у нее может появиться собственная комната. Обычно домовые живут в кладовых или погребах. – А я займу ту комнату, где раньше жили родители. В доме не слишком много места, зато очень уютно. Мы хорошо будем жить, Элли.

Поезд мягко качнулся и вокзал неспешно поплыл прочь. Элли прильнула ко мне, я обняла ее и, глядя, как уносится во тьму моя жизнь, все-таки заплакала.

Но слезы когда-нибудь иссякают, и надо браться за дело. А пока дел у меня не было, и я просто заснула.

И во сне мне явился незнакомец. Полностью обнаженный.

***

Проснувшись, я увидела, что Элли сладко спит рядышком, а солнце заливает знакомые пустоши, укутанные в белые зимние покрывала с разбросанными по ним крошками городов и поселков. Еще немного, и поезд прибудет в Макбрайд, главный город пустошей – там я возьму экипаж и поеду в Шин.

Мысли вернулись к сну – я редко их видела и не верила в то, что они приносят какие-то предзнаменования. Если снятся тебе вырванные зубы, то это болезнь родственника, приснится мальчик – будешь маяться, а как тогда трактовать то, что увидела я?

У незнакомца из моего сна было стройное сильное тело без изьяна, гладкая кожа и крепкие мышцы, но без той мясистой грубости, которая наполняет, например, бойца на ринге. Нет, он был, скорее, танцор или фехтовальщик – каждое его движение, осторожное и плавное, было уверенным и сильным.

Ну а то, что он стоял ко мне задом, красиво очерченным, упругим и плотным, означало, например, что жизнь повернулась ко мне именно этим местом.

Вот так всегда: не видишь снов, потом тебе приснятся впечатляющие булочки, а потом ты проснешься и увидишь их же, пусть и метафорически.

Впрочем, ничего. Нет повода переживать. Я избавилась от грязи в своей жизни, возвращаюсь домой, а если кто-то начнет шипеть в мою сторону, просто прикажу не продавать ему хлеба в пекарне. Пусть едет в соседний Бри за десять миль. Такие поездки зимой невольно заставляют думать, что можно говорить, а что лучше нет.

Элли шевельнулась и, сонно потирая глаза, спросила:

– Мы уже приехали, леди Макбрайд?

– Еще немного осталось, – ответила я.

Домовичка спрыгнула с сиденья, энергично растерла ладоши и похлопала себя по платью. Тотчас же расправились все складки, убралась дорожная пыль, а легкий ландышевый запах, который шел от маленького тельца Элли, стал прозрачнее и яснее. Довольно улыбнувшись, домовичка снова растерла ладоши и взялась уже за мое платье.

Несколько мгновений – и платье с бельем обрели идеальную чистоту и свежесть, а моя кожа сделалась такой, словно я только что вышла из ванной.

Надо же, как удобно, когда рядом с тобой домовой. Кевин держал в своем доме обычных человеческих слуг – ведь у лорда достаточно денег, чтобы это позволить, а если у тебя есть деньги, ты должен их показывать.

– Отличный способ привести себя в порядок в дороге! – поблагодарила я, и Элли смущенно улыбнулась.

– Спасибо, леди Макбрайд. Госпожа Дорнан никогда не благодарила своих домовых.

Я понимающе качнула головой.

– Она с вами не церемонилась. Всегда говорила Кевину, что для домового нет ничего лучше крепкого пинка.

Элли вновь издала прерывистый вздох.

– Мы слышали о том, что вы в своем доме не позволяете обижать слуг. И говорили, что и домовых не обидите, что у вас доброе сердце, – призналась она. – Как я хотела к вам попасть!

– Вот и попала, – улыбнулась я. – Теперь будем жить вместе.

Вскоре поезд остановился на знакомом вокзале, и, выйдя на перрон, я убедилась, что за время моего отсутствия здесь ничего не изменилось. Все то же угрюмое здание, покосившееся от времени, дождей и ветров, все те же часы, которые спешат на пять минут, но это никого не огорчает, все тот же почтмейстер дядюшка Спелл, который с важным видом принимает почту, готовясь развозить ее по поселкам. Мы с Элли были единственными пассажирами; увидев нас, дядюшка Спелл поправил форменное кепи и воскликнул:

– Лопни мои глаза, если это не Джина Сорель!

Я улыбнулась. Повезло же мне встретить главного сплетника: через час все пустоши будут знать о моем возвращении во всех деталях, и ничего не придется рассказывать самой. Люди еще и своего добавят сверху.

– Это я, дядюшка Спелл. Как поживаете?

– Да как поживаем, рукавом утираемся, небом укрываемся, – ответил почтмейстер. Понятно, у него по-прежнему привычка прибедняться. – А ты что к нам одна, без мужа? А это что рядом с тобой за кукла такая глазастая?

– Это моя домовичка, – ответила я. – А без мужа потому, что я в разводе.

Дядюшка Спелл присвистнул и сдвинул кепи на затылок.

– Ну, свезло дураку, что рот на боку, – произнес он и энергично подмигнул мне правым глазом. – У меня же родной племянник, Ричард Спелл, закончил свою академию! Сидит в центре Шина в лекарском пункте, а чего бы ему неженатому там сидеть? Ты как насчет стать госпожой Спелл?

От такого напора я даже рассмеялась. Мы с Ричардом ходили в одну школу, и в выпускном классе он прославился тем, что выпил десять пинт пива сразу, а потом пошел на урок физики, заснул на последней парте и пиво вылилось из него естественным путем всем на веселье. Нет уж, я, пожалуй, воздержусь от такого счастья. Хватит с меня дурных на голову мужчин.

– Я обязательно подумаю, дядюшка Спелл, – пообещала я, и мы с Элли пошли к экипажу.