Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 48

— И то верно.

— Сейчас надо с новым царём решать.

— Боярская дума здесь не собирётся.

— Собиралась же ранее в Думской башне на втором ярусе.

— То, когда Алексей Михайлович был жив. По его просьбе. Теперь не пойдёт в Измайлово. Побоится, что запрут здесь в крепости.

— Я бы и этих запер, — сказал я кривясь. — Начнут же теперь смуту налаживать.

— Не ошибся в тебе царь-государь Алексей Михайлович, царство ему небесное. Так и сказал однажды: ежели что случится со мной, за его казаками как за каменной стеной будете. Так ведь, Алёша? При тебе разговор был. Когда завещание писал, говорил.

— Было такое, — подтвердил Алексей.

— Давно было? — спросил я.

— А когда тебя письмом вызывал. Месяца два назад.

— Где завещание-то? — я посмотрел на Милославского.

— Их три бумаги. Одна у меня, одна в сём сундуке, одна у патриарха. Он в слухачах был, присутствовал, значит, при написании и руку свою ко всем трём бумагам приложил.

— Поднимутся смутьяны, нет? Как думаешь, княже? Думаю, что поднимутся. Шереметевы давно мутят. Ещё Борис Иванович Морозов их сдерживал, а как его не стало, так они снова головы подняли, да языки распустили. Не давал Тишайший те языки укоротить вместе с головами, вот и хлебнём сполна сейчас смуты.

— Шереметьевы, говоришь. Мы с Петром, вроде, дружны были. Где он сейчас?

— Э-э-э… Так, в Киеве на воеводстве, — сообщил Милославский.

Я с недоумением посмотрел на говорившего.

— А как он может участвовать в смуте? — спросил.

— Так, я и не говорю про Петра Васильевича. Зять у него есть Лев Александрович Шляков-Чешский. За его сестрой Марфой Васильевной в жёнах. Вот этот все дела Петьки Шереметьева, пока его нет, и крутит.

— Это тот, кого на Соловки ссылали? — спросил я, вспомнив, историю авантюриста, который в тысяча шестьсот сорок втором году выехал в Россию с рекомендацией датского короля и представлялся выходцем из богемских магнатов Шлаковых. В Голштинии и Дании он обманным путем получил проезжую и рекомендательную грамоты к царю Михаилу Феодоровичу. «Явившись в Голштинию и Данию, названный искатель приключений выдал себя там членом знатного в Чехии графского рода Шлик и до того правдоподобно изобразил свои бедствия от гонения, воздвигнутого на него католиками за его лютеранское вероисповедание, что оба государя, голштинский и датский, приняли в нем живое участие».

В России он был представлен царю второго декабря тысяча шестьсот сорок второго года в качестве посла датского короля Христиана IV. В своих письмах к царю Михаилу Федоровичу иноземец говорил о знании военного дела, французского, немецкого, латинского, испанского, чешского, польского и итальянского языков. Он был записан на службу, получал богатые подарки и жалованье.

После принятия православия, новокрещенный женился на племяннице видного государственного деятеля боярина Федора Ивановича Шереметева Марфе Васильевне Шереметевой, получив разрешение именоваться князем Львом Александровичем Шлаковским. В Москве у него появился дом в Китай-городе, где находился бывший Печатный двор. Он жил на широкую ногу, давал роскошные пиры, приводившие в изумление иностранцев и русских.

Однако позже открылось, что под титулованным именем скрывался слуга польского графа Каспера фон Денгофа. Несмотря на разоблачение, самозванец сохранил княжеское достоинство, месячное жалованье, а в его доме часто останавливались иностранные послы. Новоявленного князя нельзя было выдворить из России, поскольку новокрещеный, женатый на православной, не мог покидать пределов страны.

Я, хоть и не лез в политику и государственное управление, понимая, что мне там не место, обстановкой «вокруг» российского трона интересовался, имея подспудное[3] к нему влечение. А значит, интересовался и людьми, приближенными к государственной власти, оным мероприятиям или стремящимися как-то воздействовать на ситуацию извне.

У меня за эти годы собралось множество тетрадей с записями о таких людях, сведения о которых я черпал, в основном, из сплетен и слухов, распространяемых воеводами и купцами. А ранее — из подслушанных разговоров царя с вельможами. Да и Алексей делился со мной своими мыслями. Это, кстати, он мне рассказал о сосланном его отцом на Соловки, хитроване.

Алексей спрашивал у меня мнения о нём. Я, поняв интерес вновь избранного царя к данной персоне, не стал отговаривать. Сказал, что если Матиас в чём-то может быть полезен, его стоит использовать по назначению.

Мне сразу не понравилась история с рекомендацией датского короля Христиана IV и прикрытый «посольской крышей». Это сразу напомнило мне, как в наше время работники посольств, практически официально, выполняют функции резидентов разведывательных сетей.

— Тут вот ещё, что…

Милославский потупил взор.

— По Москве слухи пошли, э-э-э, что Феодосия Морозова сына от Алексея Михайловича родила.

— От какого Алексея Михайловича? От этого?

Я посмотрел на тело только что усопшего царя, лежащее на рядом стоящей кровати. Милославский молча и обречённо кивнул, а я вдруг вспомнил эпизод из фильма «Иван Васильевич…», когда артист Куравлёв в роли «князя Милославского», спрашивает у «дьяка посольского приказа Фёдора», показывая на «Грозного»: «Этот?», а Фёдор кивает.

— Бред какой-то! — подумал я, чувствуя, что у меня начинает кружиться голова. Давно со мной такого не было.

— И это правда? — спросил я.

— Бог знает, — произнёс Милославский, пряча глаза, и я понял, что — правда.

— Охренеть, как тут у вас всё запущено, — только и смог проговорить я.

— Хуже другое, — вздохнул Милославский. — Есть запись, в которой Алексей Михайлович признал Ивана сыном.

— Е*анутся! — вырвалось у меня и я посмотрел на Алексея. — Ты знал?

Тот кивнул.

— Это пи*дец! — прошептал я.

— Но отец в завещании отказывает Ивану. Меня называет наследником.

— В завещании⁈ — удивился я ещё больше, хватаясь за голову. — Тебя называет, а ему отказывает?

— Э-э-э… Там, — Милославский указал пальцем на сундук. — две бумаги с завещаниями. Одна на Алексея, другая на Ивана.

— Может мне и свои бумаги показать? — подумал я. — Раз уж началась такая «пьянка». Фестиваль наследников русского престола, млять.

Я машинально посмотрел на пакет.

— Что это? — заметил мой взгляд Милославский.

— Пока ничто, — ответил и засунул пакет обратно во внутренний карман черкески. — Значит, от Морозовой тоже может быть угроза?

— Там вокруг неё и наследства Бориса Ивановича столько народу крутится, что можно сказать, у неё возник свой двор. На её подворье в Кремле вчера собрались многие противники Никоновских реформ.

— Это то подворье, которое прежде Бориса Ивановича Морозова было? Возле Чудова монастыря?

— Так! Послать бы туда твоих казаков. Оттуда будет главная угроза, сердцем чую.

Я поморщился.

— Так! Хватит, пока, плодить сущности! Давай, Илья Данилович, делать каждый своё дело! Твоя задача решить вопрос о престолонаследии, а я охраняю наследника престола.

— Давай, Степан Тимофеевич, давай!

Милославский подхватил длинные полы своего богато украшенного кафтана и заспешил на выход.

Усопшего уже перекладывали на носилки для переноски в мыльню для специальных процедур осмотра консилиумом докторов, омовением и одеванием. Я помню, что делали с телом царя Михаила Фёдоровича. Тогда в сорок пятом году, Алексею было шестнадцать, а мне пятнадцать. Ему, видимо, было интересно и, одновременно, боязно глядеть на тело отца, и он буквально затащил меня в царскую мыльню, где обрабатывали усопшего.

Нас, правда, вскоре прогнали. Да мне и не нравилось смотреть на сие действо. Но мы дождались, как тело, обёрнутое саваном, перенесли в царскую часовню для отпевания. Захоронили царя в Архангельском соборе Кремля. Скоро туда же повезут и моего друга детства. Да-а-а…

В общем-то, я мог назвать Алексея своим другом. Он и теперь, узнав об угрозе, с моей стороны, трону, ничего плохого мне не сделал, хотя мог, наверное. Он был очень разумен, расчётлив и терпелив, царь Алексей Тишайший. И видел от меня значительную пользу для государства. Как и от многих, работавших и на него, и на благо Родины. И я не шучу! Алексей Михайлович радел за государство, доставшееся ему в управление.