Князь Московский (СИ) - Иванов Евгений Геннадьевич - Страница 33

Мы ещё немного пообщались на тему преобразований и как их провести безболезненно. Голицын не снимал «маску» воодушевления, а я делал вид, что вижу в его лице ближайшего сторонника и всемерно ему доверяю.

Правда под конец нашей беседы губернатор со стеснением и смущением в голосе и чувствах пригласил меня в свой особняк на Пречистенке. И с потаённой надеждой пожаловался на болезнь младшей дочери, может быть, я смогу помолиться о её здоровье, а то она вся в жару и кашель душит.

Я не стал кочевряжиться и пообещал, что завтра же, после обедни, буду него. И рассыпавшись любезностями, мы вернулись к остальному обществу.

А там ещё потанцевали, посмотрели на салют, посредственный надо сказать, и поехали домой, во дворец.

____________________________

Елизавета Фёдоровна была довольной и уставшей, для неё приём прошёл прекрасно. Она блистала среди местных дам, как небесная звезда меж тусклых углей ночного костра. Конечно, она не тщеславилась, ей было просто хорошо от того, что она красива и молода, любима, и что особенно было ей приятно, что муж её абсолютно не обращал внимания на всяких вертихвосток, которые крутились вокруг него. Конечно, было иногда неудобно за него. Ей казалось, что стоило быть чуть помягче с благородным обществом, но это была скорее жалость к тем, которые, не имея благородного чувства такта, задавали глупые и никчёмные вопросы. Их Сергей Александрович не жалел: то посмотрит на них немигающим взглядом, то просто отвернётся и буквально повернётся спиной к задающим глупый вопрос на тему, как он исцелял и может ли ещё? Чаще подобные вопросы задавались дамами, поэтому было особенно неудобно ей, его супруге, видеть такое его поведение. Но она пыталась всегда оправдывать своего мужа, поэтому ни словом, ни видом не показывала своего огорчения. И когда они сели в экипаж, просто обняла его руку и положила свою голову на его мужественное плечо.

- Тебя что-то беспокоит, любимая моя? – произнёс я, глядя, как мечутся чувства моей жены.

В экипаже повисло молчание, наконец, Элли произнесла:

- Мне страшно за тебя, Серёжа. Твой дар исцеления - это слишком тяжелая ноша. Мне кажется, что некоторые захотят навредить тебе. Я опасаюсь за будущее нашего ребёнка. Последнее время мне снятся очень странные и реалистичные сны. И в этих снах много из нашего будущего.

Она произнесла эти слова шёпотом, и за грохотом колёс и стукам копыт по мостовой были почти не слышны её слова. Но для меня они были словно раскат грома в чистом небе. Будущее! Значит, дар ребёнка - предвидение, он влияет на мать, и она стала ощущать потоки времени, а ведь магии в местном астрале почти нет? Хотя от меня всё равно есть некоторые флюиды, вот она и почувствовала потоки событий и времени! И это положительная новость, а вот то, что она от меня скрывает свои чувства…

- Не волнуйся, любимая, Бог нас сбережёт.

Так мы и въехали в Кремль.

2 июня 1891 года

Москва. Кремль. Николаевский дворец.

Утром заявился Гиляровский, был он слегка взъерошен, неопрятен и с явным перегаром. И, попросив аудиенции, конечно же, был мною принят. Я пил утренний кофе у себя в кабинете, и когда ко мне зашёл «дядя Гиляй», встав из-за стола, поприветствовал его, пожав ему руку. И, не выпуская руки из рукопожатия, взглянул ему в чуть оторопевшие глаза, пустил по его организму живительную волну магии. Гиляровский чуть дёрнулся от неожиданности, но моментально поняв, что ничего плохого с ним не происходит, расслабился и громко выдохнул, прикрыл глаза, а как я отпустил его руку, он с неким восторгом перекрестился и через пару мгновений также с чувством негромко выматерился. Теперь оторопел я. Мне такой эффект был в новинку. — Прошу прощения, Сергей Александрович, — при предыдущей встрече я разрешил ему наедине со мной обращаться без чинов, — Но это же невозможно удержать в себе! Как же так, а? Я ведь вторые сутки на ногах, всё бегал и общался с очень нужными и важными людьми, устал сильно, прямо вымотался весь. Думал, сейчас отчитаюсь, да и домой, помыться и спать! А теперь во мне силы и бодрости столько, что и неделю смогу не спать! И духа в руках будто прибавилось… — он стоял оторопелый и восхищённый, сжимал и разжимал непропорционально большие ладони в такие же большие кулаки. Я чуть его приобнял и усадил на кресло за журнальный столик. Тот покосился на меня уж совсем дико, такой фамильярности от великого князя ожидать совсем уж было невозможно. И нервно присев, механически достал блокнот и карандаш. Тут чуть очнулся и покосился на меня, одобрю ли я; кивнул ему, мол, оставь. А потом, смотря на его очумелый вид, решил пошалить и, налив кофе из кофейника в чашку, поставил её перед ним. Глаза журналиста расширились ещё больше, ведь когда за тобой ухаживает брат императора, это очень странно. И он стал совсем уж смешон, и я не выдержал и рассмеялся. Этот мой пассаж отрезвил Гиляровского. Он с хитринкой в глазах взглянул на меня и принял чуть вальяжную позу. И так это было артистично, и естественно, и смешно, что я не выдержал и рассмеялся. Гиляй, не меняя высокомерного выражения, так же картинно взял чашку с кофе в свою здоровенную ладонь, при этом картинно отставив мизинец в сторону, шумно сделал глоток кофе. И, не меняясь в лице, поставил чашку обратно на столик, проговорил мерзким голосом:

— Ну и дрянь же какая.

И тут я не выдержал и засмеялся во весь голос. Гиляровский расплылся в довольной улыбке и тоже весело захохотал своим гулким голосом. И тут, без стука, дверь в кабинет распахнулась, и вошла Елизавета Фёдоровна. Она была в домашнем платье и мягких туфельках; её прелестную головку венчала высокая причёска, раскрывая её изумительную и изящную шейку. Высокая грудь, тонкая талия и подчёркнутые домашним платьем красивые бёдра. Элли вплыла в мой кабинет, отождествляя собой величие, скромность и женственность. Мы с Гиляем встали в приветствии. А журналист на миг застыл, явно сражённый красотой моей супруги, но воспитание взяло своё, и он склонился в глубоком поклоне. А я, не выдержав такого напора красоты и чувственности, подошёл к Элли и, нежно взяв её за ладонь, поднёс к своим губам тонкие, почти воздушные пальчики моей супруги и легко прикоснулся губами к бархатной коже её запястья. Елизавета Фёдоровна чуть покраснела и, стрельнув глазками в сторону Гиляя, посмотрела на меня с вопросом в глазах. А я, заворожённый её красотой, тихо утопал в лазурном омуте её волшебных глаз. Видимо, поняв, что переборщила с эффектом, Элли произнесла своим чудесным голосом:

- Sergei, stell mich deinem Gesprächspartner vor. ( Сергей, представь меня своему собеседнику. )

И я, очнувшись от нахлынувшей на меня нежности, представил Гиляровского. Тот был скромен и учтив, хоть и был в неприглядном виде, но представлялся без лишнего подобострастия. Лакеи принесли дополнительные приборы, и мы, рассевшись за столом, продолжили свой совместный завтрак. Я рассказал Елизавете Фёдоровне о своём желании организовать газету, чтобы она стала неким гражданским рупором, чей голос будет услышан властью. Как бы прямая связь с нижними и средними слоями общества, и что в этом деле мне помогает Владимир Алексеевич Гиляровский — известный московский журналист и писатель.

— А почему одну газету? Мне кажется, что если создавать новый печатный орган власти, то требуется выпускать несколько газет, как вы думаете, Владимир Алексеевич? — скромно задала вопрос Элли Гиляровскому, который тихо и чуть смущённо сидел в своём кресле, держа в руках кружечку с кофе.

Видно, сильно подействовала моя супруга своей женственностью на Гиляровского. Но вопрос был умный и правильный, поэтому он справился с розовым туманом в голове и, чуть нахмурившись, произнёс:

- Это очень интересное предложение, но какое направление будет у этих изданий?

Элли с Гиляровским вопросительно посмотрели на меня. Предложение супруги было интересным, да и что говорить — своевременным.

— Если размышлять о том, для чего мы собираемся создавать газетное издание, надо подумать и о сословиях, которые будут его читать. Основную часть московского общества составляют не сильно образованные люди; для них требуется подача информации более простая, с юмором и сатирой, — проговаривал я вслух свои мысли. — Но у нас есть ещё часть общества, никак не охваченная нашими журналистами, это женщины! Вот, собственно, и всё. Подводя итог, можно назвать три издания, которые мы можем начать печатать. Первая газета — это, конечно, политика и общество; назовём её, к примеру, «Голос Москвы». Вторая газета — для рабочих, купцов и разночинцев; пусть, для примера, она будет называться «Серебряный Звон». Ну и третья, для наших прекрасных дам, газета, которая будет рассказывать о веяниях моды, какие-нибудь рецепты косметики, ну и домашняя кулинария, а называться пусть будет «Мода» или, на французский манер, «Vogue».