Князь Московский (СИ) - Иванов Евгений Геннадьевич - Страница 32

Проезжая мимо будки городового, приказал остановиться. Руднев стоял навытяжку и отдавал нам честь, приставив правую руку к своей фуражке. Вид он имел восхищённый, и сейчас чувствовалось, что он не придуривается и не играет на публику.

Велел охране подозвать его, и тот, видно, прочитав мои намерения, сам подлетел к моей коляске и застыл молча передо мной.

— Я очень рад, что у моего брата есть такие подданные, как вы, Фёдор Михайлович. Примите от меня этот скромный презент на память о нашем общении, — сказал я, протягивая перстень, заранее снятый с руки. И когда он с ошарашенным взглядом протянул руку, чтобы взять мой подарок, я сам схватил его за ладонь и, смотря ему в глаза, произнёс:

— Ещё дарую тебе, Фёдор, однократное обращение ко мне с личной просьбой. Не обещаю, что выполню, но выслушаю обязательно, — и, отвернувшись от него, приказал кучеру трогаться.

И краем глаза заметил, как городовой упал на колени и начал усиленно креститься.

«Фанатики, Торгово племя, на всё готовы, лишь бы самим не брать на себя ответственность за свою жизнь», — с неудовольствием подумал я.

И тут отмер Шувалов и решил, наверное, что именно сейчас настало время поделиться со мной своими переживаниями.

— Сергей Александрович, я восхищён! Я поражён! Какая у Вас широта мыслей и знаний! — вырвалось из него с экспрессией. — Как Вы свободно и легко общаетесь с такими личностями, как тот варнак! Да, мне сниться теперь будут глаза его «мёртвые»! — а потом немного стушевался от своего откровения. Видимо, понял, как его спич выглядел со стороны.

— Прошу прощения за свою эмоциональность, Сергей Александрович.

А я молча положил свою руку ему на плечо и чуть сжал её одобрительно. И также молча отвернулся. Впечатлений на сегодня хватит, мне ещё повинность отбывать в дворянском собрании.

По возвращении в Кремль я отпустил Шувалова с условием, что он будет на собрании. И поднявшись к себе в кабинет, немного поработал с бумагами, заодно посмотрел, что там насочиняли губернаторские писари. Труд их был блёкл и однообразен, просмотрел по диагонали, а после скинул в сторону мусорной корзины. Понравился черновик статьи, объявляющей конкурс на должность секретарей, которую составил граф Стенбок. Местом прохождения этого состязания решил назначить Тверскую площадь. Сделаю из этого, по сути, обычного события – зрелище, и люди порадуются, и будущим секретарям дополнительная проверка. Только надо с кем-нибудь из местных посоветоваться, с Голицыным, например, ему точно будет приятно.

Потом пришла Элли и вытащила меня из-за письменного стола, буквально вырвав из рук перо и недописанный проект. И погнала меня переодеваться, по дороге всовывала в меня канапе с икрой, ведь завтрак я пропустил, а в собрании особо не потрапезничаешь.

Приём прошел стандартно: был банкет, я произнёс речь, выслушал тосты в свою сторону. А когда столы и стулья унесли, мы танцевали. А после всего, уже ночью, нас попросили выйти на площадь, где в итоге прогремел салют в мою честь.

В общем, абсолютно бессмысленное времяпровождение. Только Елизавета Фёдоровна была довольна, она танцевала и общалась, выдёргивала меня на очередной танец, а иногда, с моего разрешения, позволяла себя ангажировать на танец другим мужчинам, вели они себя пристойно, и я не чувствовал ревности, ну почти.

Местные дворяне и разные титулованные особы, что были приглашены на это действие, не отличались какими-то умными мыслями или высказываниями. У всех было на языке три темы: как они рады меня лицезреть, как хорошо, что у Москвы появится настоящий хозяин, и все исподволь пытались выяснить, являюсь ли я святым или владею «магнетизмом», и могу ли исцелять по собственной воле. А мне было скучно на этом празднике тщеславия, было лень отвечать на эти завуалированные вопросы, поэтому я не обращал на них внимания и переводил тему разговора или делал вид, что заинтересовался чем-то другим.

Единственный, кто меня развлёк и снял с меня унылую дремоту, это князь Голицын, Владимир Михайлович. Предложил выпить коньяку и посетить курительную комнату, а по дороге пригласил зайти в какой-то кабинет. Моя эмпатия подсказывала мне, что в чувствах его было много настороженности и смятения, а ещё раздражение и недовольство.

Мы зашли в кабинет, он был обставлен как место для частных переговоров, то есть скупо и безличностно. Пол помещения устилал ковер, из мебели присутствовали несколько кресел, письменный стол и застеклённый шкаф с книгами. В углу стоял небольшой буфет с батареей напитков в различных бутылках и коробка с сигарами и папиросами.

Мы молча расселись за столом с бокалами коньяка в руках. Выдержав небольшую паузу, Голицын произнёс:

- Сергей Александрович, мне рассказали, что вы сегодня посещали лично Хитровку и имели общение с представителями местного общества?

- Вы удивительно осведомлены, Владимир Михайлович. И мне это очень импонирует, – ответил я ему и благожелательно улыбнулся.

Кажется, моя покровительственная улыбка его задела, онникак не проявил своих эмоций, но я видел, как внутри у него вспыхнуло раздражение.

- Вы могли пострадать, Сергей Александрович, там есть очень опасные люди. Мы постоянно боремся с ними, но полиция не всесильна, – решил он показать, что волнуется за меня, и за город заодно.

- Ну, что Вы, князь, у меня была отличная охрана. Да и к тому же был день, – решил я тоже показать Голицыну, что у меня своя голова есть на плечах. – И вот что ещё. Я пообещал организовать там баню и мыльню, для местных. Оплачу все работы из собственных средств. Потрудитесь, пожалуйста, направить туда инженеров, чтоб выполнили расчёты и замеры. Подрядчика сам найду, а так как место там неблагоприятное, охрану людям и строителям я выделю из своих казачков. И если возможно, то надо сделать это в ближайшее время, чтоб к холодам люди могли уже пользоваться баней и мыльней.

Сказать, что князь Голицын был поражен, это сильно преуменьшить его эмоции. Для него этот молодой Романов казался некой беззаботной птичкой в небесах, а тут взял и поехал в трущобы, да ещё и самые криминальные в Москве. Теперь требует баню для местных маргиналов.

- Вы, наверное, слышали выражение «munditia clavis est ad salutem» (гигиена - это ключ к здоровью)? – и несколько секунд промолчав, я продолжил: - Там нет элементарных вещей, Владимир Михайлович. Чтобы с людей требовать выполнение закона, надо дать им хоть какие-то альтернативы. Хитровка - очень показательный срез нашего общества, насколько плохо там, настолько плохо и большинству наших подданных. Конечно, надо приводить в порядок нашу криминогенную обстановку, но этот момент я обсужу с Евгением Корнильевичем.

Губернатор смотрел на меня, как на говорящую куклу. Он не верил своим ушам и глазам, для него мои слова не содержали прямого смысла, а подтекст уловить ему не удавалось. Как профессиональный чиновник, он ждал намёка для истинной расшифровки моих намерений. А я размышлял о том, что надо и его провести через ритуал подчинения и не разменивать своё драгоценное (время?)на бестолковую болтовню.

- Мы, с моим братом, часто думали, как сделать нашу империю сильнее и благополучнее. Ведь что есть благополучие государство, как неблагополучие подданных? А подданные наши прозябают в нищете и безграмотности, которая тащит их ещё в более скотское состояние, и чтобы вырваться из этого состояния, они начинают творить безумные поступки. И поэтому Император разрешил мне ослабить в Москве некоторые его решения и продолжить некоторые реформы нашего отца. Всё ради того, чтобы понять, какой путь нам избрать ради процветания нашей страны, ведь все понимают, что прогресс не остановить и он не только в машинах и науки, а он ещё и в головах людей. Понимаете меня, Владимир Михайлович?

- Да, Ваше Императорское Высочество, Сергей Александрович! Я Вас прекрасно понимаю и всемерно поддерживаю. И считаю, что это прекрасное известие! – он превосходно изображал восхищение и воодушевление, но внутри у него царило недоверие и опаска.