Князь Московский (СИ) - Иванов Евгений Геннадьевич - Страница 13

У Андрея от боли и страха было затуманенное сознание, но он прекрасно помнил эти слова, и ему было невыносимо горько тогда, особенно в тот момент, когда он очнулся и увидел родного брата Царя, который шел по проходу меж больничных коек и раздавал пасхальные яйца.

Эта представшая перед ним картина была настолько вызывающе мерзко, что он хотел, было уже закричать на это страшное существо или просто обличить это отродье пиявок и драконов, что убивают и уничижают всех вокруг….

Но не было сил.

Была боль и беспомощность, и ещё липкий противный страх...

Он лежал и хотел, чтоб это зло не подходило к нему. Андрея мучили гнев и бессилие, а внутри тлела смрадным дымом жалость к себе, к калеке, к хоть и небогатому, но всё же дворянину, и теперь уж точно, бывшему студенту.

Но вот Оно подошло к нему.

И начало что-то спрашивать, а потом взяло и село на его кровать, и тогда Андрей ему сказал. Сказал так, что не было стыдно за слова, сказал так, чтобы загорелись сердца слышащих его, чтоб Небо видело его гнев!

И чудовище ответило. Ответило абсолютно не так, как должен отвечать равнодушный убийца. Ответил прямо в сердце, так что укололо Андрея в самую душу.

«Верю!»- сказал Андрей. Не этой пиявке, сказал, а тому, что внутри, что горело свечой и звучало эхом в мареве ладана. Ответил как чувствовал.

И приготовился умереть.

А потом наступило Это.

Он до сих пор стыдится своего чувства и не мог себе признаться, но то состояние было настолько приятным, что он думал, что умер и попал в Рай!

Но нет, он проснулся. И пришли жандармы, и начались допросы. Андрей никого не сдал. И к нему не применяли пытки, как по слухам, применяли к другим. Его вообще старались меньше трогать. Один раз ему показали его отражение в зеркале, спросив, были ли его глаза такими до… излечения…

Один глаз был у него карий, как у мамы. А другой был голубой, да такого небесного цвета, будто само небо светится оттуда.

И теперь он не знал, что делать. Он всею душой ненавидел Романовых и всею душой благоговел перед чудом Божиим.

Он сидел в камере один и слушал, как рвутся волосы под его ладонями, его волосы, из его головы. Но он хотел и жаждал этой боли!

Ведь она была гораздо легче, чем те сомнения, которые раздирали его на части….

Ведь только Святой мог сотворить это чудо! И только дьявол может творить такое в этой стране!...

За стеной послышался звук лязга запоров. Со скрипом отворилась дверь в камеру.

- Терехов, на выход! - громыхнуло из открывшейся двери. Андрей вздрогнул, но не поднялся. Он буквально чувствовал, что сходит с ума, и ему было всё равно, что и как с ним будет.

- Эй, студент! Вставай! А то я сейчас зайду, и ни тебе, ни мне не понравятся последствия, а ты всё равно пойдёшь, только болеть всё будет, но уже не вылечит тебя Его Высочество, нету его здеся!!

И тут же раздался хриплый смех из нескольких глоток.

- А ха! Да уж, точно! Не тути!! - хохотали эти прислужники деспота, а Андрей встал, оправился, как мог, и с гордо вскинутой головой двинулся на выход. «Нет, никогда я не буду перед вами унижаться, псы!» - думал Андрей, выходя из камеры, и тут его прострелила жгучая боль, она пробила низ груди и зажалв горло, заставляя хрипеть и не разрешая дышать.

- Чито ваше благородия, пониже носик опустили, ну тогда пойдёмти, ваш ждут, гы гы гы - хрюкал жандарм, волоча за шиворот Андрея, а тот, еле переставляя ноги, семенил за ним.

Глава восьмая

7 мая 1891 года.

Москва. Кремль. Николаевский дворец.

- Что случилось в Первой градской больнице, Серёжа? - спросила Элли серьёзно, глядя на меня пристально. Сейчас, в темноте спальни, её голубые глаза напоминали ночное звёздное небо.

Мы лежали в моих покоях чуть запыхавшиеся и довольные друг другом. Её головка покоилась на моей руке, и была Элли в этот момент очаровательно беспомощна.

«Ну, думаю, капельку правды можно ей выдать». - смотря на её голое плечико, подумал я.

- Я не знаю, как это назвать. Просто понял, как и что делать. Меня будто само потянуло сделать именно так. Хотя и не чувствую в себе чего- либо необычного, только радость от нашей близости, ну и, конечно, спина стала поменьше болеть. – сказал я и притянул эту любопытную особу к себе.

Мы поцеловались и решили ещё разок повторить нашу любовную борьбу.

Елизавета очень долго сдерживала своё любопытство, её тактичность и терпеливость, были серьёзным подспорьем в нашей семейной жизни. Хотя буквально всё моё окружение уже по несколько раз пыталось, так или иначе, задать этот вопрос.

А Шувалов так чуть ли не за пуговицу начал меня хватать сразу после того, как мы остались одни в моём кабинете.

- Сергей Александрович, простите меня за дерзость, объясните мне, чему мы были свидетелями? Мистического действия или чего-то другого? Я видел свет, исходящий из ваших рук. Скажите, что я видел? - Шувалов в волнении ломал руки.

Сам граф не был сильно набожным человеком. Конечно, соблюдал посты, потому что положение обязывало, но он никогда и не высказывал сомнений в Боге, просто был равнодушен к вере.

А тут - Чудо!

«М-да, вот и отыгралось мне моё мистифицированнье, а ведь это цветочки, вот дойдет история до Петербурга, тогда и ягодки пойдут».

- Что вы хотите от меня, Павел Павлович? - решил я уточнить и обозначить границы интересующего его вопроса.

- Я не знаю! Я боюсь ответа и желаю его… - мялся Шувалов.

- Ведь это невероятно! И как? И чем?! Божия это ли сила или… или она Ваша?... - добавил он шёпотом.

«А ведь это вариант» - с интересом подумал я, -« Но его мы отыграем позже».

- Под этим солнцем всё Божие, граф, не может быть по-другому, запомните это, Павел Павлович. Даже дьявол бессилен перед пожеланием Господа! - вбивал я слова в Шувалова.

- А то, что произошло в больнице, это просто произволение Творца. Иногда так случается, не всегда люди видят это, а чудес очень много, - сказал я и положил руку ему на плечо, а он поражённо посмотрел на неё. Его патрон раньше не позволял себе таких вольностей и никогда не переходил личные границы.

- И в Вашей жизни полно чудес Божьих, дорогой мой граф. Просто вы к ним привыкли, и от них уже не сжимается ваше сердце в благоговейном страхе. Они стали для вас банальностью. А это плохо. Ведь если не видеть чудеса в малом, то и в большем они тебя не тронут, так и останешься слепым и нищим.

Произнеся этот спич, я сжал его плечо и, отпустив, повернулся к своему столу, который был завален бумагами, и это меня удручало гораздо больше, чем предстоящая разборка с Александром Александровичем.

Я ещё не вступил полностью в должность, а уже дел просто Торгова куча!

8 мая 1891 года.

Москва. Кремль. Никольский дворец.

Придя во дворец с утреннего богослужении, я обнаружил там фельдъегеря с телеграммой из Гатчины.

«Сергей, ожидаю твоего скорейшего приезда. Александр».

Подойдя ко мне, Елизавета посмотрела на меня вопросительно.

- Вызывают в Гатчину, – сказав это, протянул телеграмму Элле.

Она мельком посмотрела на неё, а после с испугом и растерянностью в глазах взглянула на меня.

- Не волнуйся, думаю, за неделю или даже меньше обернусь, – попробовалеё успокоить, но кажется, сделал только хуже.

- Я с тобой поеду, не оставляй меня одну… – прошептала она, глядя мне в глаза.

«Ну, может, и к лучшему. Будет свидетель, а то мало ли, что там наговорили про меня» - промелькнуло у меня в голове.

- Конечно, не оставлю, любимая! Поехали вместе, но надо поспешить, брат явно торопится, - тут же поправился я. – Отправимся завтра.

И наскоро написав ответ, отдал его фельдъегерю.

После трапезы Елизавета развела кипучую деятельность, а я скрылся от этих забот в кабинете, прихватив с собою Стенбока. Озадачив того нашими планами и поручением Императора, решил поинтересоваться слухами. Ведь с чего-то так всполошились в Столице?