Соль под кожей. Том третий (СИ) - Субботина Айя - Страница 12

Отворачивает в сторону край джинсов — ровно столько, сколько нужно, чтобы «засветить» белую широкую резинку от боксеров со знакомым логотипом.

— А это «Armani» блин, — Он хмурится так, словно я нанесла ему непростительное оскорбление. — Засунь себе в жопу эту долбанную психологию, обезьянка.

У него роскошный «сухой» пресс — ака «гладильная доска».

Втянутый круглый пупок.

Грудь, которая расходится вверх правильным треугольником.

Едва заметная дорожка волос «стекает» вниз, как указательная стрелка.

Два маленьких шрама чуть ниже последней пары ребер — они у него были всегда, сколько его знаю. Откуда — я так и не смогла из него вытрясти. Если Шутов не хочет о чем-то говорить — он не скажет. Никогда.

Странно, я же столько раз видела его и топлес, и в плавках.

А беспомощно краснею как впервые.

Хотя, стоп.

Той темно-красной полоски, край которой торчит из-под толстовки, раньше не было.

Еще один шрам.

Свежий.

Ровно по центру груди, вдоль и вверх, но он явно больше, так что я вижу только вершину айсберга.

Дима, видимо сообразив, что к чему, быстро приводит в порядок одежду, извиняется за идиотскую шутку и за грубость.

И вот еще это — то же новое.

То, чего раньше не было.

Он на несколько секунд занервничал, прежде чем снова стать непроницаемым крутым мужиком-как-с-обложки.

Как будто я увидела то, чего видеть нельзя.

Увидела его изъян.

— Ты сделал операцию, — мои губы снова деревенеют, и на этот раз так жестко, что прямо в моменте я готова поспорить, что больше никогда не смогу ни то, что улыбаться — а даже об этом думать. — Когда?

— Мы не будем об этом говорить, Лори, — он снова предупреждающие «гремит хвостом», но на этот раз громче обычного.

— Нет, Шутов. Мы будем об этом говорить. Вот как раз об этом! — тычу пальцем в сторону его груди.

Там уже все надежно спрятано одеждой, но я все равно не могу отделаться от воспоминаний о темно-багровой полосе.

Когда я узнала о том, что его сердце не в порядке, то какое-то время для меня этот диагноз существовал примерно на уровне «нужно просто заставить его пройти терапию и все пройдет». Пока однажды мне в руки не попали его медицинские карты (шанс на это был мизерный, но так уж случилось) и я не «прозрела», насколько все серьезно.

Перед глазами проносятся все те бесконечные разы, когда я пыталась заставить его жить.

Как ездила посреди ночи к Павлову, как чуть не в ногах у него валялась, вымаливая снова взять Диму под наблюдение. Как впервые услышала от него, что такие операции — это всегда огромный риск того, что пациент может умереть еще в операционной, и что потом он может умереть сразу после операции, или через неделю, и потом — через месяц. Что есть какие-то определенные этапы, на которых всегда будет существовать риск. И что даже идеально сделанная операция по большому счету вообще ничего не гарантирует.

А Шутов продолжал безбожно много курить.

Ночевать в офисе.

Забивать на сон.

И зависать в ночных клубах.

— Когда? — Я слышу свой голос как будто через толщу воды — такой он глухой и безжизненный, как у утопленника.

— Лори…

Я резко взмахиваю рукой, запрещая ему говорить, потому что он проигнорировал свой шанс дать простой ответ на мой понятный вопрос.

— Вряд ли бы ты колесил по миру и таскал меня на руках как здоровый лось, если бы месяц назад слез с операционного стола, — анализирую вслух, потому что хочу чтобы и он тоже слышал. И видел, что за все эти годы я не растеряла вдолбленных им навыков правильно делать выводы. — И Павлов говорил, то понадобится как минимум две операции с восстановительным периодом в полгода. Значит… примерно год-полтора назад? И еще обязательная подготовительная терапия от шести до двенадцати месяцев. Значит, около двух лет.

— Ее боялся даже Шерлок, — уже довольно зло иронизирует он.

Я держу в уме тот факт, что в одном из его карманов лежит материал с тестом ДНК.

Дочери Марины почти два года.

Значит, они задорно трахались примерно в тот период, когда я была в ссылке в Европе, и полгода жила в Лондоне под предлогом, что мне надо восстановить силы после аварии. Хотя о том периоде я, если честно, мало что помню — черепно-мозговая все-таки дала о себе знать.

Но этот «маленький факт» я отодвигаю на потом.

В конце концов, мы же тогда были… кем? Как там говорят — недопартнеры, передрузья? Он имел полное право делать что угодно и с кем угодно. Шутов бесконечное количество раз, в лоб, прямым текстом говорил мне, что я — друг, ценный кадр, экстренный номер на всякий пожарный. Кто угодно, но только не женщина в привычном смысле этого слова.

— Ты два года назад знал, что ляжешь под нож, — мои деревянные губы покрываются льдом, — и ничего мне не сказал.

— Для чего тебе эта информация? Чтобы что?

— Как минимум год назад ты мог… просто… — Я даже вслух это произнести не могу — настолько больно.

— Предлагаю закончить на этом сейчас, пока мы оба не наговорили друг другу хуйни.

— Я писала тебе каждый день, долбанная ты бездушная скотина! — Задыхаюсь, глотаю рухнувшие градом слезы. С моей внутренней пружины слетели все предохранители, потому что я с отчаянным ужасом понимаю, что каждое его сообщение мне могло быть последним — и я бы даже не знала, почему он замолчал! — Я писала, писала, писала! Душу перед тобой наизнанку выворачивала, а единственное, что тебя волновало — потрахалась ли я с кем-нибудь для здоровья?! Ну да, куда же мне! Я же просто семь нолей и обезьянка! Хочешь, покривляюсь, хозяин?!

На его лице нет ни единой эмоции.

Еще секунду назад он злился и ёрничал, но сейчас передо мною вот тот Шутов, трехлетней давности — ноль чувств на лице, как будто даже если я устрою акт показательного самосожжения у него на глазах, он и бровью не поведет. Возможно, даже еще и зефир пожарит на моих догорающих костях.

— Продолжай, Лори, — он как будто предлагает, но на самом деле приказывает. — К чему эта пауза на подумать или подобрать слова? Руби правду-матку, я, в конце концов, заслужил.

Ему все равно.

Даже если я наизнанку вывернусь — ему все равно.

И мне, как ни странно, становится легче и спокойнее. Вот этого Дмитрия Шутова я очень хорошо знаю, могу по прищуру его глаз узнать каждую его мысль, что он хочет, чтобы я сделала, а чего — не делала. Что бывает, когда он вздергивает одну бровь, а когда — две. Какой трёхэтажный зарядит, когда морщит нос.

Это тот человек, которому я писала все эти годы, а в ответ слышала только казенные фразы и редкие фоточки.

Я вспоминаю, как отправила ему фото со свадьбы, где я была в чертовски красивом белом платье, надеясь, что хотя бы это заставит его прикусить палец (и не важно, что все это было просто частью моего плана), а в ответ…

«Ну и кто у нас муж… был?»

Он так сказал.

Он слышал об этом впервые.

— Это ведь не ты мне писал, — я нервно смеюсь.

Молчит, каменеет буквально на глазах.

— Ясно.

— Умница моя, — ледяным голосом моего Дьявола, того, который с пляжа, который учил жизни, который командовал, как и во что мне одеваться, заново прививал пищевые привычки и исправлял мою башку наравне с психологом. А может даже лучше.

— Кто мне писал, Шутов? Твоя помощница? Или ты заморочился и нанял специального человека? Или… Ну, конечно. — Хочется обхватить себя руками, чтобы позорно не развалиться перед ним на части. Но он же увидит, поймет, на раз-два просчитает. — Это Юля, да? Та твоя недожена? Или уже жена?

— Это был бот, Лори, — спокойно и глядя мне прямо в глаза. — Программа. Синтезированная личность. У тебя была стая версия, в новой таких косяков уже нет — она эмпатична, умеет генерировать правильный набор эмоций, умеет работать с загруженным материалом. Обучается под конкретного пользователя. Сейчас бы ты точно не заметила разницы.

А самое смешное, что я же об этом уже слышала — новый директор по развитию «ТехноФинанс» уже два месяца плешь проедает, что нам срочно нужна «ИСЛ», якобы она умеет хорошо структурировать материал, внедряется во все рабочие процессы и одна может заменить работу целого отдела аналитики и БИМСов. Только ничего общего с «IT» эта разработка не имеет, там вроде вообще какие-то швейцарцы всем рулят. Хотя…