Долгожданная кража (СИ) - Зингер Владимир - Страница 46

Следователи — народ ушлый (как и сыщики, впрочем), и если обнаруживается возможность сделать что-то чужими руками, да ещё безнаказанно — так это они всегда «за». Балашов был хорошим следователем, и от использования такой формулы отказываться не стал.

Я вытащил пальто из позорной кучи и потребовал у следователя бечёвку перевязать. Тот порылся в ящиках стола, но ничего подходящего не нашёл и развёл руками — не взыщи, мол. Ситуацию спас Джексон. Он вдруг вытащил из кармана упаковку бинта и протянул мне. Пойдёт, решил я, но упаковку предоставил другу.

— Увязывай, как для себя. Тебе ведь нести пальто придётся. А мне тут пока надо кое-что сделать.

Джексон обалдел от такой моей наглости и что-то провозгласил в том духе, что друзьям, конечно, помогать надо, но очень полезно и периодически стряхивать их с собственной шеи, когда те начинают терять чувство меры. Я на эту критику не повёлся, да что там, даже внимания не обратил. У меня была другая задача — сочинить Нине записку.

Я устроился за пустующий стол, выцыганил у Балашова лист бумаги (тот долго упирался, бумага всегда в большом дефиците, наконец, расщедрился на пол-листа) и взялся за творчество. Сначала всё пошло хорошо. Я размашисто начал:

«Нина! (подчеркнул) Передаю Вам Ваше, — сначала слово „ваше“ написал с маленькой буквы, потом подумал немного и исправил, — пальто».

Но дальше дело застопорилось. Мне казалось важным лаконично, буквально одним предложением выразить всю несправедливость нанесённой мне обиды, горькую досаду, уязвлённое чувство собственного достоинства, великодушие настоящего мужчины, который выше всяких там глупостей и дело своё выполнил — пальто нашёл, несмотря на грязные инсинуации. И вообще: мужчины не плачут, мужчины огорчаются. Хотелось, чтобы, прочитав записку, Нина тут же поняла, насколько она была неправа и раскаялась. И принесла это раскаяние мне — первая. А я бы мудро и слегка грустно улыбнулся и…

В этом месте мои фантазии нарушил Джексон. Он стоял с готовым свёртком и уже не первый раз, судя по всему, спрашивал у меня, не пора ли топать? И я дописал своё письмо так:

«Я сдержал своё слово и теперь исчезаю из Вашей жизни. Желаю счастья. — подумал маленько и приписал ещё несколько слов. — И научиться отличать правду от кривды».

Слово «кривда» мне очень понравилось — нетривиально звучит и небанальность автора хорошо демонстрирует. Но когда перечитал записку в целом, огорчился — вот так всегда: в замыслах великие идеи, а напишешь — суета какая-то и мелочь. Свернул листок, подсунул его под бинтовую перевязку и наказал Джексону беречь записку изо всех сил, если хочет остаться моим другом.

Я бы, наверное, тут же и перешёл к подробному инструктажу на предмет, как передать пальто, что сказать обязательно, а что не говорить ни в коем случае, но тут в кабинет робко зашёл какой-то посетитель, и Балашов откровенно обрадовался, что нас можно, наконец, вытурить без зазрения совести.

Пришлось переместиться в Женькин кабинет, где я и совершил свой нудный инструктаж. Женька слушал тоскливо мои указания, потом заявил:

— Я, честно говоря, надеялся, что приеду, а ты уже выздоровел и пребываешь в ясном уме. Ошибался, наивный! Тебя ещё больше забрало. Может всё-таки попробуешь посмотреть на вещи рационально? Ну не любовь это никакая, а капризное самолюбие. Пострадать тебе хочется…

Выстрелил свою речь Женька стремительно и, на всякий случай, отошёл. Понимал, что второй раз ему к этому разговору вернуться не получится. А я понимал, что со стороны моё поведение и выглядит именно как блажь. Только было мне на это абсолютно фиолетово. Но зря друг мой беспокоится, нападать на него я не собирался. Он был нужен мне живым и дееспособным.

— Садись к столу, бить не стану. — заявил я ему. — Это, наверное, со стороны так выглядит, как ты говоришь. Только мы это обсуждать не будем. Чего зря время тратить? Ты лучше сделай то, о чём я тебя попросил. Идёт?

[1] Торово — место отдыха горожан на берегу Рыбинского водохранилища в непосредственной близости от металлургического завода.

Глава 22

Причуды плохой погоды

Скоро десятое ноября — День милиции, праздник, ещё не ошельмованный последующими пертурбациями, как в стране, так и в самой нашей системе. День милиции, а не какой-то лишённый эмоций и безликий день работников органов внутренних дел. Праздник, в концерте, посвящённом которому, почитали за честь выступить самые именитые артисты. В этот день сотрудники получали самые яркие и значительные награды. А «Отличник милиции» и вовсе вручался только на этот праздник.

Только о чём это я? Мне в этом году никакой «Отличник» даже близко не светит. Ибо я — задвиженец. В прежней жизни у меня было аж два таких знака: один обычный, а второй — «золотой» (будем честными — просто жёлтого цвета). Правда, в какой именно год я получил первый из них что-то не вспоминалось. А сейчас что ж — не получу в этом году, значит должен буду получить позднее. Но без него — никак. Без него ты как-то и не милиционер даже, а так, заполнитель кадровой клеточки в штатном расписании. Вот, например, у многих сотрудников и медали имеются, но никому в ум не придёт носить их во время повседневной работы — засмеют, да так ядовито, что и снимешь медаль с кителя, а отношение к тебе будет, будто она всё ещё там красуется. И планки орденские не носят. А вот «Отличника» прицепят обязательно. Это как символ профессиональной зрелости что ли.

В этот день мы обязательно построимся в коробку в увэдэшном дворе и отправимся торжественным маршем по улицам города. Строевые смотры проведены заблаговременно. Внешний вид, наличие носовых платков, свистков, карточек-заместителей и офицерских жетонов скрупулёзно проверено. Мой номер на жетоне — «к-сто-тридцать-один-семьсот-двадцать-два». Я его всегда помнил, не забыл и через двадцать лет после выхода в отставку. И сейчас номер тот же.

Пойдём прямо по проезжей части, мешая транспорту. Впереди — знамённая группа, потом оркестр из военного училища связи (своего-то нет). А ещё раньше пройдёт «чистильщик»[1], сгоняяя в сторону все машины на пути колонны. Пройдём мы, конечно, не так красиво, как могут промаршировать военные, но всё равно здорово. Прохожие будут останавливаться, чтобы поглазеть, а всякая мелюзга бесстрашно побежит пристраиваться в хвост колонне.

Оркестр молчит, у него работа впереди, только барабанщики своей дробью задают ритм, и мы шагаем суровые и сосредоточенные, а в душе даже у самых циников и прожженных давно укоренившимся скепсисом сотрудников рождается ощущение коллективной силы и что-то по-детски наивное и доброе. В этот момент все мы искренне верим, что призваны защищать людей и нам по силам сделать это. Только вот спроси после марша что-нибудь про это, и вас тут же засмеют. Не принято среди сотрудников признаваться в подобных высокопарностях.

Пойти-то пойдём. Только вот погода… Отцам революции было угодно учредить милицию на третий день сотворения нового мира. Понятно, тут не до климатических пристрастий — обстановка требовала. Но вот маршировать в слякотную мерзость туда и обратно, да ещё на площади у памятника Ленину торчать в строю совсем не комильфо. А погода в это время стоит такая, что в любой момент ожидай чего угодно: хоть дождя, хоть снега, хоть того и другого вместе. Так что лучше бы уж подмёрзло. Если будет, как сейчас, вся торжественность псу под хвост, как говорят у нас в деревне.

При этих мыслях плечи мои сами собой передёрнулись — б-р-р-р. Сыпал мелкий дождик, который как бы и не дождик, но промочить насквозь умудрялся очень эффективно. Захотелось раскрыть зонт над головой, но зонта в моём хозяйстве не наблюдалось. Да и вообще, ходить с зонтами по нынешним временам пристало больше женщинам, мужики предпочитали гордо мокнуть, не прибегая к подобному баловству. Вы когда-нибудь видели, чтобы по деревне шёл мужик в стёганой телогрейке, резиновых сапогах и с зонтом? То-то и оно! А в нашем городе выходцев из колхозов — каждый второй почитай. Всё из-за великих строек.