Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 46

— Но у нас, к сожалению, не всегда помнят принципы, изложенные в Дигестах, — заметил арестант.

— Не думаю, что Сперанский Михаил Михайлович, который читал папа́ право, не упоминал Ульпиана, — заметил Саша. — Но что-то мы далеко от моего вопроса ушли.

— Я могу ответить? — поинтересовался Муравский.

— Ладно, — вздохнул комендант.

— Убить вас? Никогда, Александр Александрович. Более того, если бы я четыре года назад знал о ваших взглядах, ваших планах и о том, что вы делаете, я бы, наверное, сейчас не оказался в этом месте.

— Очень лестно, — сказал Саша. — Будем считать, что наша дуэль не состоялась, поскольку мы оба выстрелили в воздух. Вот вам моя рука.

И он подал Муравскому руку.

И тот пожал её.

Комендант смотрел на это в некотором замешательстве, но не остановил.

— Вот теперь можно идти, — сказал Саша.

И встал из-за стола.

— Митрофан Данилович, вы мне очень помогли. Спасибо! Сделаю для вас всё возможное в рамках моих представлений о справедливости.

— Ваши представления о справедливости совпадают с изложенными в одном довольно пространном документе, который вам приписывают? — спросил Муравский.

— Разумеется, — сказал Саша. — Один к одному. В Билле о правах. Надеюсь, ещё встретимся на свободе.

Саша, комендант и унтер вышли из камеры.

— В библиотеку? — спросил Мандерштерн.

— Давайте, — кивнул Саша.

— Вы заметили его замешательство, Александр Александрович? — спросил Мандерштерн по дороге.

— После моего последнего вопроса?

— Да.

— Это трудно было не заметить.

— Вы собираетесь рассказать об этом государю?

— Скажем так, если будет понятно, что это может ему повредить, то нет. Если не может — то с удовольствием перескажу его ответ и опишу сцену с рукопожатием.

— А как вы это поймёте?

— Без материалов дела никак. Я не знаю, насколько там ужас, ужас, ужас.

— Не думаю, что ужас. Мне кажется, они просто слишком молоды, неопытны и совсем не безнадёжны.

— Я тоже так думаю, но нужно исходить из фактов.

Мандерштерн вздохнул. Кажется, с облегчением.

Библиотека находилась в одном из «номеров», то есть камер, и состояла из пяти не до конца заполненных полочек.

Целую полку занимали толстые журналы. Присутствовали, например, «Отечественные записки» за 1845 год и за 1849. Но в промежутке с 1846 по 1848 номера отсутствовали вовсе.

— Этот журнал не Фёдора Михайловича? — спросил Саша, демонстрируя коменданту «Отечественные записки» за 1849-й.

Мандерштерн не сразу понял, о ком речь.

— От Достоевского остались? — пояснил Саша.

— Скорее всего. Тогда комендантом был Набоков, но, как мне рассказывали, литератор Достоевский просил прислать ему журналы, где выходили его повести, но взял с собой на каторгу только церковнославянский перевод Библии.

— Не разрешили больше взять? — спросил Саша.

— Нет, почему? Просто у них традиция оставлять для будущих сидельцев свои книги.

Ну, да. Стандартный способ пополнения тюремных библиотек.

— «Отечественные записки» 45-го года от Батенькова, — продолжил Мандерштерн. — Он жаловался, что все книги, которые ему выдавал комендант, он прочитал несколько раз, Библию более сотни раз, а из журналов получал только «Христианское чтение». Так что в конце его заключения ему разрешили выписать несколько журналов и газет.

Под журналами всё было полностью занято часословами, катехизисами, псалтырями, житиями святых, описаниями путешествий по святым местам и библиями на церковнославянском, французском и немецком.

Ещё ниже располагалась русская классика: от Кантемира до Гоголя. А также русский прозаический перевод пьес Шекспира.

И книги на немецком, французском и латыни. На французском, понятно, больше всего. Даже Шиллер на французском.

И, наконец, несколько книг по истории, медицине, географии и ботанике.

— Местами неплохо, но жиденько, — резюмировал Саша.

За библиотекой был цейхгауз.

— Всю одежду, бельё, деньги и прочее имущество отбирается по прибытии в равелин, — прокомментировал комендант, — и хранится здесь. Описи составляются в камере и подписываются смотрителем и арестантом.

— А на свидания с родственниками? — поинтересовался Саша. — Тоже в казённом?

— Нет, выдаём своё. И на допросы тоже.

Сашу заинтересовал объект, столь неожиданный в данном месте, что Саша с трудом верил своим глазам. Собственно, у окна стояла глубокая дубовая ванна.

— Это ванна или я сплю? — поинтересовался Саша.

— Разумеется ванна, — кивнул комендант. — Два раз в месяц водим в баню. Но для арестантов, сидящих в малом коридоре, ванну готовим здесь.

— Малый коридор — это тот, где мы до сих пор были?

— Да, есть ещё большой. Я вам покажу.

— Маловато дважды в месяц, — сказал Саша. — Я бы тут умер. Хотя бы раз в неделю для желающих. Или это через батюшку?

— Да, нет. Но у нас и для караульной команды два раза в месяц.

— Для всех одна ванна?

— Нет, здесь есть поддежурная комната, где приготавливаются ванны для обитателей большого коридора.

И Саша почувствовал острый прилив верноподданических чувств.

Недалеко от ванны, у стены, рядом с книгами, стоял средних размеров сундук. Мандерштерн отпер его большим старинным ключом и откинул крышку.

— Здесь у нас ножные и ручные кандалы, шейные кандалы с цепью и смирительная рубаха.

— Вы испортили мне всё впечатление от ванны, — заметил Саша. — Надеюсь, это только музейные экспонаты?

— Было предписание уничтожить цепи, колодки и рогатки ещё в начале правления вашего дедушки, когда здесь ещё были заключены участники декабрьского мятежа. Уничтожили не всё, но с тех пор ни разу не применяли.

— Лучше сдать в музей, — сказал Саша. — И водить экскурсии.

Кандалы вид имели весьма брутальный, с широкими браслетами со скруглёнными кромками и тяжёлыми цепями. Скобы на ножных кандалах были отогнуты на концах и имели проушины, соединенные кольцами с одной стороны, а с другой в отверстия были вставлены толстые железные штифты.

— Кандалы ведь применяют до сих пор?

— Да, но не в качестве наказания. Только для перевода в другое место.

— Вы с какого года комендант?

— С пятьдесят второго.

— Много здесь народа побывало при вашей власти?

— До киевских студентов шесть человек.

— За восемь лет?

— Да.

Русская Бастилия! Во французской, когда её взяли восставшие, было семеро не лучших представителей человечества. Даже ни одного политического: фальшивомонетчики, сумасшедшие и убийца.

Но не спасло от народного гнева.

Зато потом господа революционеры до отказа заполнили Консьержери.

— И почти три года в равелине не было никого, — уточнил комендант.

— Мой добрый папа́, — усмехнулся Саша. — И что на него нашло с этими студентами!

Он взял в руки кандалы.

Всё это хозяйство было порядком ржавым и оставляло на пальцах рыжие следы, так что Саша был готов поверить в долгое их неприменение.

Рядом с кандальным сундуком стояла четырехъярусная деревянная подставка с винными бутылками.

— Арестантам дают вино? — удивился Саша.

— Да, — кивнул Мандерштерн, — по престольным праздникам и в царские дни. По стакану.

— Ничего себе!

Саша взял одну из бутылок красного. Фетяска.

— Знакомая марка, — усмехнулся он. — В кадетском лагере баловались. Всё молдавское?

— Да.

— А где сидел Достоевский? Известен номер камеры?

— Да, пойдёмте, — сказал Мандерштерн. — Это в большом коридоре.

Большой коридор от малого принципиально не отличался: те же двери камер с одной стороны и окна в сад под потолком — с другой.

— Вот номер семь, — сказал комендант, — и номер девять. Но пустить внутрь не могу. Номера заняты.

— Понятно, — кивнул Саша.

Из малого коридора послышался приглушённый шум.

— Что там? — поинтересовался Саша.

Ответ явился сам собой. В большой коридор вошли двое солдат и унтер с четырьмя корзинами с белыми холщовыми мешочками на дне.