Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 27

— Любопытно, — сказал Саша. — Надо прочитать.

— Это главный роман Гёте, — заметила Жуковская.

— Мне казалось, что главный «Фауст», — возразил Саша.

— В прозе «Вильгельм Мейстер», поддержала коллегу Тютчева.

Поддаться комплексу неполноценности из-за своего невежества Саша не успел, потому что в коридоре снова послышались шаги.

Глаша уже вернулась и отворила дверь.

И в комнату вошла мама́ в сопровождении Гогеля.

— Саша, что ты здесь делаешь? — поинтересовалась императрица.

— Готовлюсь к немецкому, — с самым невинным видом доложил Саша. — Александра Васильевна любезно согласилась мне помочь. Мы обсуждали Гёте, я читал наизусть «Песню Миньоны», Александра Васильевна меня поправляла. Потом я читал её Анне Фёдоровне, и она тоже исправляла мои ошибки. Давай я тебе ещё раз прочту?

Он встал, пододвинул мама́ единственный свободный стул. Она села в задумчивости.

Гогелю стула не хватило.

— Хорошо, читай! — сказала мама́.

И он прочитал «Песню Миньоны» в третий раз.

— Неплохо, — заметила императрица, перейдя на немецкий. — Но тебе лучше готовиться у себя.

— Это только благодаря Александре Васильевне, — сказал Саша, демонстрируя не блестящий, но, вроде, приемлемый язык Гёте и Шиллера. — Готовиться в компании гораздо эффективнее.

— Есть Григорий Фёдорович, — заметила мама́.

— Это не то! Веселее готовиться с ровесником.

— Хорошо, пригласи кого-то из друзей.

— Петю можно?

— Князя Кропоткина? Ладно.

Так что на следующий день подготовка продолжилась в компании будущего анархиста. Кропоткину тоже предстоял немецкий, так что Пётр Алексеевич с энтузиазмом принял приглашение. И Гогель не боялся оставлять их наедине. Ну, не барышня же!

Надо признать, что князь всё-таки знал язык лучше. Что было очень кстати.

Саша загрузил друга стихотворением про Прометея и инфой о том, что главный роман Гёте на самом деле про Вильгельма Мейстера. И рассказал, как готовился к немецкому в компании трёх умнейших женщин империи.

Кропоткин хмыкнул.

— Мне бы хватило и Жуковской, — сказал Саша, — но Тютчева появилась как раз в тот момент, когда я взял Александру Васильевну за руку и хотел поцеловать. И, по-моему, она была не против.

Петя помрачнел.

— Саша! Ты же понимаешь, что дело не может кончится браком!

— В будущем люди гораздо свободнее, — сказал Саша. — И женщины сами выбирают, с кем им быть, и сколько быть, и брак не столь важен. Я иногда забываю, что сейчас не так. Спасибо, что напомнил.

— Ты об этом не писал в своей книге.

— Она и так непубликабельна. Впрочем, если всё равно ей печататься только в «Вольной русской типографии» в Лондоне, можно и написать. Глава будет называться: «Сексуальная революция».

На экзамене, кроме Вендта, присутствовал Август Фёдорович Гримм. Ну, кто бы сомневался!

Старый интриган, очевидно, спал и видел, как камня на камне не оставит от Сашиной гениальности.

Но экзаменатором был Вендт, кроме того, интересы Вендта и Гримма носили антагонистический характер: Вендту надо было не завалить ученика, а продемонстрировать, какой он отличный преподаватель.

А потому он дал Саше читать и переводить довольно простой текст на уровне «Садовой беседки». Так что даже мама́ героически вытерпела его произношение, за год правленое и переправленное Вендтом, Гогелем и Александрой Васильевной.

Потом учитель попросил Сашу рассказать про путешествие в Гапсаль и охоту на вальдшнепов, и тоже получилось, ибо в списке вопросов «Как я провёл лето?» присутствовал. Про то, что стрелял в воздух и выкрикивал хипповский лозунг Саша, на всякий случай не упомянул.

Потом он в пятый раз читал «Песню Миньоны».

Гримм не выдержал и задал ещё несколько вопросов о Гёте.

Саша сам удивился, что понял и смог ответить.

— Александр Александрович очень продвинулся в немецком за последние месяцы, — заметил Вендт. — Удивительно, насколько. Я считаю, что несмотря на некоторые несовершенства и мелкие недочёты он заслуживает высший балл.

И Август Фёдорович не стал возражать.

— Методика обучения, основанная на математике и музыке, всегда приносит отличные результаты, — по-немецки сказал Гримм и самодовольно улыбнулся.

На следующий день, на экзамене по всеобщей истории, он даже не пытался валить. И Саша успешно выложил вызубренное накануне с Кропоткиным.

Запоминание российских географических названий на немецком было делом не совсем тривиальным, и Кропоткин отказался участвовать в сей авантюре в виду её полной бессмысленности. Так что Саша зубрил сам. С другой стороны, по-русски он их помнил, а иногда на досуге, там в будущем смотрел на ютубе лекции по лингвистике, так что знал, какой звук в какой должен превращаться при переходе от русского к немецкому. Ну, там: «соль» — «зальц», «гусь» — «ганс».

И так здорово помогало, что он умудрился сдать на пять даже географию на немецком.

Август Фёдорович и это приписал своей чудесной методике, а не девяносто девяти процентам Сашиного пота. Ну, и бог с ним. Лучше иметь дурного союзника, чем славного врага.

Папа́ был доволен. Встал, обнял прямо у доски, точнее вывешенной на доске карты.

Вечером он зашёл к Саше.

— Неделю назад мы говорили по радио с Варшавой, а вчера — с Киевом.

Саша вздохнул.

— Я не хотел тебя отвлекать от экзаменов, — сказал папа́.

Вынул из-за пазухи здоровый кожаный кошель с золотым тиснением.

— Здесь тысяча кредитными билетами, — сказал он. — Твои десять тысяч за радио мы положили в банк на твоё имя.

— Их же сейчас снять нельзя, — заметил Саша.

— Не торопись. Скоро будет можно. Эта тысяча за успехи в учёбе.

Саша не удержался, открыл кошелёк и пересчитал бумажки. Не серебро, конечно. Но тогда был бы ларец, если не сундук.

— Спасибо огромное, — поблагодарил он.

— Твой Достоевский уже два месяца в Петербурге, — сказал папа́. — Ему, видимо, рассказали, что ты руку приложил к его возвращению. Так что мечтает с тобой встретиться и поблагодарить лично.

— Это не совсем так, — возразил Саша, — это я мечтаю встретится с будущим великим писателем.

— С бывшим каторжником, — поморщился царь.

— Я когда-нибудь ошибался?

— Да, Гарибальди, помню. Только что-то о нём не слышно.

— И Шамиль не у нас в плену? И «Происхождение видов» не напечатано?

— Крайне вольнодумная книга, как мне говорили, — заметил царь.

— Неважно. Опубликована ведь?

— Да, я заметил.

— Когда я могу позвать Фёдора Михайловича?

— Хоть завтра. Первую неделю февраля отдыхай.

— А где сейчас те, кого ты мне запретил упоминать?

— Нарушаешь обещание.

— Я их не назвал.

— Петрашевский в Иркутске. Могу Муравьеву-Амурскому написать.

— Хорошо. Просто узнать, как он там, не нужна ли помощь.

Царь вздохнул.

— Я бы ему сам написал…

— Нет, — отрезал царь.

— А второй? Автор перевода отрывка из «Божественной комедии»?

— В имении под Москвой.

— Ну, хоть не в Сибири.

Про Бакунина Саша и так знал, что тот живёт в Иркутске в генерал-губернаторском доме, ибо Муравьев-Амурский приходится ему родственником. Так что решил не наглеть.

После ухода папа́ Саша ещё успел написать письмо Путилову с чертежами. Это была давняя идея, но всё руки не доходили. И попросил побыстрее.

А на следующее утро пошёл консультироваться к Анне Фёдоровне на предмет поиска Достоевского.

Тютчева, кажется зла не держала за долгие посиделки с Жуковской. То ли решила, что успехи в немецком того стоят, то ли (что скорее) вообще не воспринимала его как мужчину. Ну, что такое мальчик четырнадцати лет для тридцатилетней тётки?

Так или иначе, Анна Фёдоровна послала служанку к папеньке, ибо узок круг русских литераторов, и все они друг друга знают.

Саша не стал терять времени и поехал в магазин Вольфа. Гогель увязался с ним.

— Григорий Фёдорович, — сказал он по дороге, — мне жаль вашего времени. Мне скоро пятнадцать, и я вполне в состоянии один найти дорогу в Петербурге.