Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 25

Он вышел к доске. Публика состояла из папа́, мама́, Гримма и Зиновьева с Гогелем.

— Александр Александрович, напишите пожалуйста теорему Пифагора, — попросил Сухонин.

Саша нарисовал треугольник и написал формулу.

— А теперь докажите.

— Как? — поинтересовался Саша. — Методом средневековых индусов, древних китайцев, через подобие, методом Евклида или моим?

— Ну, давайте вашим. Но потом объясните, чем доказательство Евклида лучше.

Саша доказал и объяснил.

— А надо ли заучивать доказательство одного и того же четырьмя способами? — спросил папа́.

— Государь, Александр Александрович никогда не учит доказательств, — возразил Сухонин, — он их выдумывает на ходу. Иногда зная идею, иногда, по-моему, нет. Три из четырёх доказательств он рассказал мне сам, я их не упоминал даже. Очень не хотел доказывать, как Евклид, но восстановил и это доказательство. Правда, сначала более длинный вариант.

— То есть это вообще его доказательство?

— Да, примерно последняя треть. В учебнике такого нет, и я ему не рассказывал. Он не даёт рассказывать, ему так не интересно. Я сначала с сомнением относился к этой методике, но она, как видите, даёт свои плоды. Это началось с арифметики, когда он вывел при мне формулу для геометрической прогрессии, и теперь тоже самое с геометрией. И в его школе Магницкого он уговорил нас использовать ту же методику.

— И кто-то справляется? — недоверчиво спросил папа́.

— Да, — кивнул Сухонин, — это удивительно — но да. Хотя, боюсь, что после грядущих экзаменов даже из тех десяти человек, что мы смогли набрать, останется половина.

Получив, свою пятёрку с плюсом, Саша позвал Сухонина к себе на чай.

Вся гимназическая математика была сдана, и преподавателем у Саши оставался Остроградский.

В какой-то степени это было прощальное чаепитие, хотя Сухонин оставался преподавателем в школе Магницкого. Директором Саша поставил Грота. Он бы предпочёл математика, но Остроградскому в его годы это было бы тяжело, так что он остался в попечительском совете, а Сухонин был слишком загружен и недостаточно авторитетен. Грот — всё-таки академик, хоть и словесник.

— Всё действительно так плохо? — спросил Саша Сергея Петровича. — У нас останется пятеро из десяти?

— Скорее шестеро, Александр Александрович. Но даже это чудо. Я думал, что по вашей методике не сможет учиться вообще никто.

— Русские среди них есть? — поинтересовался Саша.

— Конечно! Чельцов Андрей, Яковлев Ефим. Фима, правда, из раскольников, купеческий сын. У отца лавка в Гостином дворе и маленький лакокрасочный заводик.

— Ничего против не имею, — сказал Саша.

— Но и немцы в общем-то обрусевшие, хотя и лютеране… И Эккель, и Бельштейн… Да и Ваня Кара-Мурза по-татарски не знает ни слова и, как выяснилось, армянского вероисповедания. Из купцов.

— А кто шестой?

— Марк Гинцбург иудейского вероисповедания.

— Самый слабый?

— О, нет!

— А что тогда он у вас на шестом месте?

Сухонин вздохнул и отвёл глаза.

— Не обижают его? — поинтересовался Саша.

— Нет, что вы!

— Кто обидит — первый кандидат на вылет.

Получившийся интернационал Саше положительно нравился. Но общественное мнение могло с ним не согласиться.

— Русских оставьте хотя бы троих, — сказал Саша, — а то меня съедят. Только не за счёт тех, кто действительно тянет. Ну, будет у нас не шесть человек, а семь.

— Вы будете на экзаменах?

— По математике — точно.

Экзамены в школе Магницкого начинались сразу после Сашиных. Специально разнесли по времени.

— Зато я поставил эксперимент в Пажеском корпусе, — улыбнулся Сухонин. — Не совсем так, как вы предлагали. Перед тем, как доказать теорему Пифагора по Евклиду, я рассказал о вас и предложил: кто готов придумать доказательство, пусть выйдет из класса и сдаст мне его на следующем уроке. Вызвался один…

— Петька? — спросил Саша.

— Да, — кивнул Сухонин, — князь Кропоткин. Он встал, сам без всяких понуканий, и вышел из класса.

— Смог?

— Да! Но признался, что промучился две ночи.

— Про «ветряную мельницу» не знал, — предположил Саша. — Всё-таки со мной был не совсем чистый эксперимент, я помнил чертёж.

— Я им нарисовал чертёж, — сказал Сухонин. — Кропоткин его видел.

— У нас с князем много общего, — заметил Саша. — Один из немногих моих ровесников, кто мне интересен.

Через день Саша сдавал экзамен Остроградскому. С кванторами и по Вейерштрассу. В отличие от геометрии Сухонина это потребовало от Саши некоторых интеллектуальных усилий, но Остроградский был доволен и пятёрку поставил.

За чаем после экзамена Михаил Васильевич рассказал, что готовит статью о кванторах и новом языке математического анализа. Обещал поставить соавтором.

Саша несколько опасался русского языка, но, где должны быть яти, он помнил ещё год назад, а теперь освоил и другие фишки 19 века, вроде «вторый» вместо «второй», «близкаго» вместо «бизкого» и «Стразбург» вместо «Страсбург».

К тому же Эвальд был подобрее Грота, так что пятёрка получилась. И была пятой по счёту. Саша подумал, что уже на этом этапе папа́ мог бы выдать премию серебром или хотя бы произвести в капитаны, но впереди были языки.

На английском и французском Саша сколлекционировал ещё две пятёрки. Пожалуй, французский он за полтора года вытянул по крайней мере на В1. Можно на работу в Париж устраиваться.

Но впереди маячил немецкий. А также география и всеобщая история на нём же. И это была проблема.

Мда… Столько экзаменов за одну сессию он ещё не сдавал. В МИФИ их было максимум пять штук.

На химию и матан он напросился сам, но и без того запредельно. И экзамены через день.

Только на немецкий он выпросил пять дней на подготовку. Первые два дня промучился сам, исписывая горы листов мелким почерком на языке Гёте и периодически дёргая Гогеля.

А потом пошёл на поклон к Жуковской.

— Чьи творения вам ближе, Александр Александрович: Фёдора Ивановича или моего отца? — поинтересовалась она.

— Что же мне было делать? — развёл руками Саша. — Когда лучшее из творений Жуковского танцует на взрослых балах, приходится довольствоваться лучшим из творений Тютчева.

Жуковская усмехнулась.

— Александра Васильевна, если серьёзно, я просто чувствую себя в танцах примерно, как в немецком и чистописании, мне нужна была помощница, — добавил он.

Ответа от султана не было до сих пор. Ну, имперская бюрократия — штука не быстрая. И ответ, очевидно, зависел от политической обстановки.

— Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество?

— Немецким, — признался Саша. — У меня три дня до экзамена.

И он выложил на стол стопку исписанных листков и бухнул на них немецко-русский словарь и записи лекций Вендта с выписанными словами с переводами на полях.

— Поспрашиваете? — спросил он.

Собственно, списки вопросов по всем трём предметам он вытряс из Вендта на последнем уроке.

Жуковская прошлась по немецкому языку, поправила ошибки, посмеялась над произношением.

— Ну, хоть немного лучше, чем год назад? — спросил он.

— Гораздо, — обнадёжила она.

За окном уже садилось солнце, освещая розовым фрейлинскую келью. Пушистый локон выбился у Александры Васильевны из причёски и приобрёл розоватый оттенок в лучах заката.

Жуковская вернула его на место, открыв мочку уха с золотой серёжкой с цветком из мелкого жемчуга.

— Александр Александрович! Не отвлекайтесь! — строго заметила она. — Вы не ответили на последний вопрос.

Мальвина! Только голубых волос не хватает.

— Да, — улыбнулся он, — извините, закат очень красивый.

— Может быть, сделаем перерыв? Чаю?

— Нет, мы тогда точно ничего не успеем. Потом.

— Говорят, вы хотите сдать экстерном курс Училища Правоведения, — спросила Жуковская.

Саша хмыкнул.

Всё-таки придворный телеграф — самый быстрый телеграф в мире, несмотря на его отсутствие.