Улыбка гения - Софронов Вячеслав - Страница 98

Анцеров отрицательно покачал головой:　

— Увы, не знаю такого. Но обязательно поинтересуюсь. А вы говорили, что вроде как не понимаете поэзию… И вдруг знаете тех, кто даже мне, человеку интересующемуся ею, неизвестен.　

— Да просто их семейство соседствует с моей Бобловской дачей. Внук моего друга, Сашка Блок, чуть не с детства стихи пишет. Думал, может, стал и здесь известен. Нет, и ладно. А так, на вид приятный молодой человек, за дочкой моей вроде как ухаживает, может, что у них и срастется. А знаешь что, братец, ты, случаем, из Гоголя помнишь чего? Я еще совсем молодым человеком встречался с ним в московском доме дядюшки моего, когда мы с матушкой и сестренкой моей в столицу ехали. Очень странным человеком он мне показался… Но ведь как пишет! Вроде хохол, а лучше многих наших русаков словом владеет, может, припомнишь, что?　

Анцеров не растерялся, широко улыбнувшись, предложил:　

— Как не знать, зачитывался в детстве. — И начал читать чистым, хорошо поставленным голосом:　

— Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи. Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете…

Менделеев слушал, чуть полузакрыв глаза, положив одну ногу на другую, а руками уперевшись в диванные подушки, и, казалось, сейчас он где-то далеко-далеко, и думает о чем-то своем, тайном…　

Фелицитата Васильевна сидела, откинувшись на спинку кресла, при этом лицо ее помягчало, исчезла былая сосредоточенность, расправились многочисленные морщинки, и вся она как-то помолодела.　

Когда Анцеров закончил читать отрывок, Дмитрий Иванович встал с дивана, приблизился к нему, притянул к себе и поцеловал в обе щеки.　

— Спасибо, дорогой ты мой, утешил, лучше и придумать нельзя, будто дома побывал, все, пора заканчивать, пойду отдыхать, если позволите.　

— Иди, миленький, иди, — напутствовала его хозяйка, — Глафира проводит в спаленку, а я еще посижу, поговорим с Николаем Павловичем.　

Менделеев, оставшись один, погрузившись всем телом в специально для него приготовленную перину, еще долго не мог уснуть и думал: «Вот ведь Сибирь какой стала, кто бы мог подумать, что из дикой страны превратится в совсем иную, чем раньше была. Даже уезжать отсюда не хочется… Пожил бы здесь годик- другой, глядишь, тут можно быстрее народ организовать на добрые дела. И получится, не то, что там, в России, где на каждое хлебное место трое человек кидаются. А здесь ширь, простор, занимайся, чем душа пожелает…»　

С этими мыслями он и уснул. И снились ему плывущие по Иртышу новые пароходы, мосты, железные дороги, электростанции и счастливые лица сибиряков.

Глава третья

На другой день он проснулся с первыми лучами солнца, торопливо оделся и потихоньку, чтоб никого не разбудить, пробрался к выходу. Там наткнулся на спящего швейцара, пояснил, что желает прогуляться, а выйдя на улицу, быстро сориентировался и отправился прямиком на Большую Болотную улицу, откуда он когда-то уезжал в столицу после окончания гимназии.　

Без труда нашел знакомую с детства улицу, но, сделав по ней несколько шагов, в растерянности остановился, не увидев на старом месте родного дома. Он подслеповато прищурился и среди высоких зарослей лопухов и крапивы рассмотрел обгорелые бревна и остатки почерневшей печной трубы.　

«Да что ж это такое, может, ошибся?» — подумал он и для верности прошел чуть дальше, увидел соседний дом, в котором когда-то жил отставной солдат, что сопровождал их во время прогулок на Панин бугор или на Чувашский мыс, куда они с братом частенько уходили на весь день, взяв с собой продукты и отпросившись у матери. Он осторожно постучал в калитку, надеясь увидеть кого-то из знакомых, но услышал лай собаки, а вслед за тем калитку открыла женщина со злым лицом и злобно спросила:　

— Чего стучишься, мы только по праздникам подаем. — Но, увидев перед собой прилично одетого пожилого мужчину, растерялась и переспросила: — Извините, нищие замучили да побирушки разные. Вы кого-то ищите?　

— Вроде нашел, — ответил ей Менделеев, — дом свой, вот здесь раньше стоял…　

— А вы кто будете? — поинтересовалась женщина. — Мы тут недавно живем, а дом этот два года как сгорел. Слава богу, ветер в другую сторону дул, на нас огонь не перекинулся.　

— Да, пожар он редко кого щадит… А то дом моих родителей был, простите, что побеспокоил, — только и мог сказать Менделеев и, не пожелав объяснять, кто он такой, повернулся и пошел прочь, ощущая тяжесть во всем теле, словно побывал на похоронах близкого ему человека.　

«Вот так, ехал, чтоб на родной дом последний раз перед смертью глянуть, попрощаться с ним, а он меня ждать не захотел… Что тут еще скажешь…»

Позавтракав в доме Корниловых, он сел на поджидавшую его пролетку и поехал на гору в кафедральный собор, где, как ему сообщили, должен будет проходить молебен, а потом предстояло посетить недавно построенные здания губернского музея, мужской гимназии, мастерские каторжной тюрьмы, а потом и присутственные места, где его ждет работа по сбору так нужных ему сведений о сибирской промышленности.　

Несколько дней пролетели незаметно, в работе, если не считать посещения Завального кладбища, где он недолго постоял у могилы отца и похороненной рядом с ним Апполинарии. Поклонился памятнику своего бывшего учителя Петра Павловича Ершова и вечером отправил в контору к Сыромятникову записку с просьбой подъехать на другой день пораньше для поездки в село Аремзянское.　

…Сыромятников не подвел и подъехал в дорожном тарантасе с поднимающимся верхом к крыльцу корниловского дома и поторопил лакея, чтоб тот сообщил столичному гостю о его прибытии. Вскоре Менделеев спустился с дорожной сумкой, фотокамерой и неизменным зонтом в руках. Он уселся рядом с Александром Андриановичем и тут же поинтересовался:　

— Скажите, за день управимся? Как ваши лошади, не устанут?　

— То у меня выездные рысаки, мигом домчат. Да, я думаю, мы там долго не задержимся и после обеда — в обратный путь.　

— Пусть будет по-вашему, вы хозяин. — И Менделеев надолго замолчал, думая о чем-то своем, и лишь изредка спрашивал, что теперь находится в том или ином здании, пока они ехали по городу. Сыромятников охотно пояснял, давал краткую характеристику тому или иному хозяину, и так незаметно выехали из города, кучер подхлестнул лошадей, и они помчались по пыльной дороге по направлению к деревне, с давних пор носящей название Соколовка. Когда проезжали через нее, то их глазам предстало новое двухэтажное здание, огороженное окрашенным палисадом, с вывеской наверху.

Сыромятников пояснил:　

— Тут у нас недавно опытную сельскохозяйственную школу открыли, на агрономов и зоотехников учат.　

— Давно пора, — рассеянно кивнул Менделеев, — а то все по старинке и пашут, и сеют, и скот держат, какой попало. Знающие люди позарез нужны.　

— Да наших мужиков разве своротишь? Никого слушать не желают, мол, сами с усами, не хуже ваших агрономов все знаем.　

— То мне известно, — согласился Менделеев, — когда я у себя в Боблово начал овёс да пшеницу садить, а в землю удобрения сыпать, то на мой урожай со всей округи смотреть ходили, не верили, что такое у нас в России возможно. Я им и говорю, делайте так же, а они ни в какую: «нам по старинке привычнее», а тут, кто его знает…　

— Вот-вот, — засмеялся Сыромятников, — а вы мне в первый же день чего присоветовали? Электричество на лесопилку протянуть. Ну, допустим, сделаю я это, станки выпишу, так работяги разломают их на второй день, ладно, если по неумению, а то и со зла могут.　

— Учить их надо, учить, сразу ни одно большое дело не делается, — не согласился с ним Менделеев и опять надолго замолчал.　

Уже подъезжая к Аремзянке, когда показался холм, на котором стояло село, а сквозь молодую поросль проглянул контур деревянной церкви, Дмитрий Иванович заволновался, начал привставать в коляске, а потом попросил и вовсе остановиться.