Таможня дает добро (СИ) - Батыршин Борис - Страница 6

Первую партию беженцев взяли на борт меньше чем через сутки, под вечер. Это была огромная надувная лодка, вмещавшая не меньше полусотни человек, все, как один — алавиты, бегущие от ярости противников власти президента Асада. Перегрузка на пароход и обыск и на этот раз не обошлись без кровопролития — у двух или трёх пассажиров нашлось оружие и они, заподозрив неладное, открыли по пароходу огонь. Но то ли стрелками они оказались некудышными, то ли украинцы, в самом деле имели, боевой опыт, то ли заржавленные, разболтанные до последней степени «Калашниковы» посылали пули куда угодно, только не в цель — но ни один из бандитов не пострадал. Ответные очереди скосили десяток человек и изрешетили пухлые бока лодки; она стала оседать и беженцы, оказавшись в воде, завопили, протягивая руки к свесившемуся с борта трапу. Они хватались за ступеньки, лезли, отталкивая друг друга, вверх, спихивали невезучих, становились на их плечи, лишь бы дотянуться до спасительного каната… На палубу удалось поднять не больше половины, остальные канули в пучину.

Со второй лодкой всё прошло сравнительно гладко. Она шла недогруженной — как объяснил араб-рулевой, отчаливать пришлось раньше времени, чтобы не угодить под пули мятежников, и в результате, вместо заявленных шестидесяти человек — «голов», как с ухмылкой выразился один из украинцев, — в лодке оказалось не больше двух с половиной десятков. Роман присутствовал при допросе и переводил ответы; он решил, что его тоже отпустят, заплатив за «поставку», но вместо этого рулевого затолкали в трюм, и бандиты заспорили — сразу беженцы его придушат, или сначала покуражатся в отместку за предательство? Вмешиваться никто, разумеется, не собирался — украинцы обращались с пленниками, как со скотом, даже хуже, ведь скот хотя бы кормят, — а эти ограничились тем, что спустили в трюм связку пластиковых бутылок с водой и несколько жестяных вёдер — параши, как выразился один из бандитов. Что там творится после суток с лишним качки, тесноты и духоты, Роману не хотелось думать, а тем более, проверять — хватало расползающегося от приоткрытых люков смрада немытых тел, рвоты и человеческих фекалий. Матросы, те, что объяснялись на квази-эсперанто, тоже избегали приближаться к люкам; Роман не раз замечал, что они старались не замечать творимого хохлами беспредела — и это тоже наводило на мысли. В самом деле — попадись пароход хотя бы катеру береговой охраны, не говоря уж о военном судне под любым флагом, и вздумай они досмотреть подозрительную посудину — сядут все, как говорил персонаж Папанова, в известном фильме. Каждый, от капитана до последнего кочегара (а они здесь, конечно имеются, и в немалом количестве, должен же кто-то кидать в топки уголёк?) не говоря об украинских бандитах — преступники, замешанные в торговле людьми. А за это полагается солидный срок по законам любой страны.

Третью лодку встретили наутро следующего дня — такой же рыбацкий баркас, на Роман бежал из Латакии. И на этот раз всё обошлось без эксцессов — пассажиры, по большей части, жители Идлиба, спасавшиеся от воцарившегося в провинции кровавого хаоса, решили, что подобравший их пароход принадлежит одной из благотворительных организаций, которые ищут и подбирают по всему Средиземному морю лодки с беженцами, и препровождают их в европейские порты. Свою ошибку они поняли только оказавшись в трюме, когда протестовать было поздно. Матросы привычно смыли с досок палубы грязь, и пароход повернул на запад, чтобы, миновав траверз турецкой Антальи и оставив по правому борту Родос, углубиться в лабиринт проливов, разделяющих острова Греческого (или, как его ещё называют, Эгейского) Архипелага. Роман же устроился на полубаке, за якорной лебёдкой, подальше от чужих глаз. Следовало, во-первых, поправить крепление пистолета — за двое суток он так впился в кожу, что терпеть это не было больше сил, — а заодно, обдумать всё, что с ним произошло.

Пока он предавался этим размышлениям, на палубе кое-что изменилось. Для начала, пропали куда-то украинцы — видимо, подумал с усмешкой Роман, добрались-таки до буфета и накачиваются пивом. Зато матросов изрядно прибавилось — человек десять копошилось сейчас на палубе, укладывая в бухты якорные канаты, натягивая шлюпочные чехлы, крепя снасти и рангоут выбранными втугую концами. Другие убирали с палубы всё, что нельзя прикрутить и принайтовить, наглухо задраивали крышки иллюминаторов и люки.

Происходящее имело целью подготовить судно к непогоде, шторму — это ясно было даже такому профану в морском деле, как Роман. Непонятно было лишь, чем вызвана такая поспешность — погода по-прежнему прекрасная, лёгкий ветерок, на небе ни облачка… Учения, как на военном корабле? Вряд ли, особенно, если вспомнить, какие сомнительные делишки они тут проворачивают…

На мостике маячили капитан — он невозмутимо наблюдал за суетой на палубе, приняв «наполеоновскую» позу с заложенной за отворот сюртука ладонью. Рядом с ним стоял человек, которого Роман видел впервые: невысокий, коренастый и широкоплечий, с короткой, но густой седоватой бородой, он напоминал писателя Хэмингуэя, и даже 'рыбацкий, широкогорлый, грубой вязки свитер выглядывал из-под складок плаща. Тиелся и другой элемент хрестоматийного образа — трубка, которую незнакомец держал в руке, не поднося к губам, и даже с полубака, с расстояния в полтора десятка метров, ясно был различим голубоватый табачный дымок. Любопытный персонаж, подумал Роман, интересно, кто это может быть? На ещё одного члена украинской шайки не похож — скорее, кто-то из команды, штурман или, может, старпом?..

Матросы тем временем закончили свои дела и один за другим убрались в низы. А вот капитан и стоящий рядом с ним человек мостик покидать не собирались — они с помощью матросов обвязали себя канатами и прикрепили их к леерным стойкам. Вслед за этими двумя то же самое сделали рулевые рулевых, стоящие возле огромного, в рост человека, сдвоенного штурвального колеса — похоже, подумал Роман, о механизации здесь имеют самое отдалённое приспособление. Ведь даже электрических лебёдок на палубе он не заметил ни одной, всё больше механические, ручные. Ещё одна загадка вдобавок к тем, что уже имеются — не много ли их набралось?..

Пароход взвыл сиреной, из тонкой чёрной трубки, спаренной с дымовой трубой, взвилось облачко снежно-белого пара. Бушприт покатился влево, в сторону берега и Роман, привстав, увидел, что нос судна нацелился на оконечность приземистого, далеко выступающего в море мыса. Там, на скалистом утёсе, стояла высоченная, словно фабричная труба, окрашенная в красно белые полосы, башня маяк.

Время шло к трём часам пополудни, солнце светило ярко — и, тем не менее, на верхушке башни замигали вспышки. Пароход ответил им ещё одним гудком и скорректировал курс так, что бушприт теперь уткнулся точно в полосатую башню. Машина под палубой застучала чаще, её лихорадочное механическое биение ясно ощущалось сквозь подошвы кроссовок. 'Прибавили ход, — понял молодой человек, — но ведь до оконечности мыса не больше двух километров, а у основания его ярится на скальных клыках прибой? О чём думает капитан, и этот, второй в хэмингуэевском свитере? Пароход — это вам не моторка, разворачиваться на месте, резко меняя курс, он не способен, придётся описывать широкую дугу впритирку к каменной гряде…" Мелькнула неожиданная мысль: пока они будут тут развлекаться рискованными маневрами — вскочить, сорвать с лееров спасательный круг и прыгнуть за борт. До берега не так далеко — доплывёт, если, конечно, не затянет под бешено вращающийся винт и не изрубит в нежный мясной фарш на радость средиземноморским рыбёшкам…

Додумать эту мысль он не успел. На верхушке маяка вдруг вспыхнула ослепительная звезда, подобно лучу боевого гиперболоида из прочитанной недавно фантастической книжки писателя Алексея Толстого — вспыхнула, затопила жгучим ртутно-белым светом всё окружающее, безжалостно кольнула мозг, и сознание провалилось в глухую черноту.