Красный Вервольф 5 (СИ) - Фишер Саша - Страница 9

о планах по вызволению и документов и их владельца из лап фашистов.

Ну и третий этап, к которому я не знаю пока как подступится, это извлечение из голов

этих фантазеров из Аненербе выкраденных ими сведений. Не прибегая к гипнозу и другой

чертовщине, сделать это можно лишь одним способом, а именно — подорвать доверие к

полученным данным. Примерно к этому приему прибег Штирлиц, когда дискредитировал в

глазах нацистской верхушки истинно арийского физика Рунге. Вот как раз этим и нужно

озадачить Шаховскую, ибо во всем остальном она будет мне только помехой.

Двери моих комнат — спальни и кабинета — выходили в коридор, который вел от

прихожей к апартаментам самого князя, так что мне было отчетливо слышно, когда кто-то

приходил. Вот и сейчас, заслышав голоса, я навострил уши. Говорили двое — женщина и

мужчина. Увы, это не Марта вернулась, а — князь. Он говорил с Глашей. Что-то фройляйн

Зунд задерживается? Много работы в «Тодте»? Через несколько минут в прихожей забрякал

колокольчик дверного звонка. Обитатели дома открывали двери своим ключом, значит, это

гость. Я решил открыть сам. И не зря. Правда, за дверью была не Марта, а… Степан.

— Меня Лазарь Иванович прислал, — без обиняков сообщил он. — Сегодня в

девятнадцать ноль ноль у склада в Крестах.

— Понял! Буду!

Степка воровато оглянулся и слинял. Я вернулся в кабинет. Что ж, сегодня устроим

шухер, но не корысти рядом, а токмо ради того, чтобы прикрыть отход из города Лазаря

Ивановича со Степкой. Все равно жизни им здесь не будет, раз уж контрразведка

Радиховского решила крышевать криминал в оккупированном Пскове. Хреново, конечно, что

Серебряков, а следовательно, и его босс, знают, что Базиль Горчаков замешан в грабеже

немецких складов. Ведь эти продажные твари в любой момент могут сдать его — меня, то

есть — в гестапо. Ну да бог не выдаст, свинья не съест! А война план покажет.

В дверь кабинета постучали.

— Да!

— Василий Порфирьевич! — сказала горничная. — Извольте пожаловать к столу!

— Иду!

Через несколько минут мы уже сидели в столовой, позвякивая серебром о фарфор. Не

считая ресторана для немецкого офицерья, у Сухомлинского подавали самые роскошные

блюда в городе, большинство мирного населения которого голодало. А уж узники окрестных

концлагерей попросту умирали от истощения и цинги. Не скажу, что от понимания этого у

меня не лез кусок в горло. Борьба с этой паучьей мразью, которая подмяла под себя мою

родную землю, требует немало сил. Однако не помнить о том, что мои соотечественники

сейчас голодают, я тоже не мог.

Князь по своему обыкновению много болтал за обедом, а я лишь вежливо улыбался и

поддакивал. На улице стемнело. Марта все не появлялась. Пора было собираться. Выйти я

намеревался до наступления комендантского часа. Я давно выправил себе ночной пропуск,

но мне он пригодится, когда буду возвращаться после дела. Откушав, месье Сухомлинский

ушел к себе, а я поблагодарил Глашу и отправился переодеваться. Костюм, щегольские

штиблеты, пальто и шляпа, все это не годилось. Поэтому из княжеских хором, через черный

ход, выскользнул не элегантный эмигрант, а вполне себе урка местного разлива.

Глава 5

До Крестов надо было еще добраться. На такой случай у меня имелся свой извозчик. Пользовался его услугами я редко. Во-первых, дорого брал, зараза, во-вторых, страшно труслив. Понять его можно. Все коменданты Плескау, а на моей памяти их было четверо — двоих расстреляли за срыв поставок, в котором якобы виноваты партизаны и диверсанты, третьего понизили в звании и отправили командовать штурмовой ротой в район Пулковских высот, а четвертый ждал приезда вновь назначенного коменданта, и соответственно — собственной участи — издавали драконовские законы, запрещающие любые коммерческие контакты с местным населением.

Не помогало. Жажда наживы оказывалась сильнее страха перед наказанием. Немецкие солдаты продавали или обменивали не только личное имущество, но и свое продуктовое и вещевое довольствие. Не брезговали даже рублями, про рейхсмарки я уже не говорю.

Поначалу обменный курс был десять рублей за одну рейхсмарку, но потом он поплыл, причем — в сторону удешевления немецкой валюты. Мой извозчик советскими дензнаками тоже не пренебрегал, хотя и предпочитал немчурские. Охотно брал и ювелирные изделия. Видать, набивал кубышку про черный день. Неясно, правда, как он ее собирался сохранить? Здесь зарыть или забрать с собой?

Бочком бочком я пробрался вдоль постепенно затихающей улицы к Soldatenheim — солдатскому дому. Понятно, что к самому зданию, где расквартировывались германские военнослужащие, в основном — из люфтваффе, следующие через Псков транзитом на фронт, я не совался. Остановился напротив, сделав вид, что раскуриваю папироску. Это был парольный сигнал. Через несколько минут ко мне подкатил кюбельваген с поднятым верхом.

Я нырнул в его салон. Водила, ни о чем не спрашивая, рванул вперед. Мы покинули самые людные места и только тогда он притормозил. Я вынул из кармана заготовленную купюру в десять рейхсмарок. Он покосился на нее и пробурчал по-немецки:

— Надо добавить!

— Имей совесть, Ганс! — возмутился я. — Добро бы за «Мерседес», а то — за «лоханку»!

«Лоханкой» кюбельваген называли сами немцы. Мы сторговались, когда я предложил вместо десяти рейхсмарок двадцать оккупационных. Водила взял десятку, жалуясь на то, что скоро прибудет новый комендант, который закрутит гайки, и бензин будет уже не достать.

Пока Ганс бухтел, его тарахтелка приближалась к окраине города. Понятно, что до самих складов мы доехать не могли. Нас тормознули бы на ближайшем блок-посту для проверки документов. Даже не взирая на наличие у обоих ночных пропусков, жандармы могли заинтересоваться куда это на ночь глядя немецкий солдат везет какого-то подозрительного русского? Поэтому я отдал деньги Гансу и выбрался из его автомобильчика примерно за километр от цели.

Склад, где немцы хранили бывшее в употреблении армейское и госпитальное имущество, охранялся плохо. Для серьезных воров он интереса не представлял, а для того, чтобы в склад не проникли местные жители — оголодавшие и обносившиеся — достаточно было полицаев. А те тоже не слишком проявляли бдительность. Один часовой стоял возле единственных ворот склада, а двое других должны были патрулировать периметр.

Неподалеку от здания сельхозтехникума, мы встретились со Степаном. За полгода нашего с Лазарем Ивановичем и его подельниками сотрудничества, мы научились понимать друг друга без слов. Поэтому, когда шли на дело, нам не было нужды обсуждать мелкие детали.

— Где Юхан? — спросил я.

— Здесь за углом, переодевается в полицайские шмотки, — пробурчал Степка.

— Ясно! Убираем часового у ворот, ставим вместо него эстонца, взламываем склад и…

— Сваливаем! — хохотнул напарник.

— Точно! И пусть Юхан разбирается с соплеменниками.

— Мы-то с Иванычем свалим, — пробормотал Степан, — только они нас и видели, а ты-то как?

— За меня не беспокойся, — хмыкнул я. — Мне этот Серебряков еще сапоги лизать

будет…

— Во! Наше чучело идет!

Я оглянулся. К нам и впрямь приближался здоровяк Юхан в полицайской шинелке и кепарике. За плечом у него тускло отблескивал ствол винтаря. Приблизившись, чухонец кивнул мне и молча застыл, ожидая указаний.

— Снимаешь часового, мы вскрываем склад, затаскиваем труп в него. Когда подойдут другие, их тоже убери, но постарайся без шума.

— Не волнуйся, я уперу! — пообещал тот и показал пудовый кулак. — Бесшумно!

— Давай! — скомандовал я.

И Юхан забухал каблучищами в направлении склада. Мы со Степкой, крадучись, отправились следом. Чухонец и впрямь подошел к часовому. Тот издалека принял его за своего, но диалог не состоялся. Крепкий кулак обрушился на голову полицая и тот свалился, как подкошенный. Юхан невозмутимо занял пост, предоставляя нам делать остальную работу. Мы метнулись к воротам. Степка открыл замок, приотворил створку, а я подхватил то ли дохлого, то ли отключенного эстонца и втащил его внутрь. Дальше мы должны были слинять по-тихому. Кроме ворот, на складе были вентиляционные короба, ведущие на крышу.