Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна - Страница 30

все решено больше не надо думать)

— Ты там скоро? — кричит Ася.

Тьма рассеивается, и перышек больше не видно, они смешались с хвоей, их, считай, больше нет, да и были бы — что с того? Наверное, соколок распотрошил какого-нибудь несчастного поползня. Я вспоминаю, что мы перетягиваем тент, что Ася стоит, растопырив поднятые руки, и удерживает ткань, не давая ей рухнуть в огонь, и, наверное, уже еле дышит и плачет от дыма. Я быстро наматываю веревку на кстати подвернувшийся сучок и возвращаюсь.

Последние боковые растяжки мы привязываем уже под дождем.

Ася чешется все сильнее. В общем-то, Ася уже… ну, ощипывается. Я стараюсь не смотреть, как она катает между пальцами серые пушинки. От ее беспокойных, непроизвольных движений уже даже чай не лезет. Кажется, большую часть времени она не понимает, что делает, не замечает, что выдергивает из своей кожи. А когда замечает — ей, наверное, очень страшно. Мне было бы страшно. Это, наверное, как увидеть вдруг в зеркале огромную кривую родинку на спине или обнаружить воспаленную шишку в груди. Я стараюсь не смотреть, как она скребется. Спасибо еще, что бросает ошметки в костер, а не сваливает в кучу, как Андрей. Он, наверное, думал, что сюда никто никогда не придет. А может, боялся это сжигать. Может, знал, что это нельзя сжигать… Я приподнимаюсь, чтобы остановить Асю, на ходу выдумывая причину — ну чайник же греется, такое соседство… неприятное. Но тут Ася встряхивает головой, брезгливо обтирает руку об колено и хватает кружку, а свободную ладонь подсовывает под себя.

— Слушай, я вот подумала: Леонид наверняка обратно поехал, — говорит она.  — Ты же рисовала прямо на тропе, да? Значит, не могла его не заметить.

— Я бы и стадо сарлыков не заметила, — отвечаю я.  — Ему достаточно было меня не топтать.

— Да ну, — отмахивается Ася.  — Я просто думаю: раз он поехал назад, значит, там, наверное, можно подняться…

— Нет! — почти выкрикиваю я. Перед глазами кружат серые перья. Я смаргиваю и говорю уже спокойнее: — Правда нет: верхом мы перевернемся, а в поводу коней не затащить — у нас сил не хватит.

На самом деле я хочу сказать: ты сама понимаешь, что здесь нельзя развернуться, нам надо пройти эту тропу до конца, иначе… Я не знаю что. Или наоборот — знаю. Пока мы не оглядываемся, у нас есть хоть какой-то шанс.

Андрей Таежник вернулся, думаю я. Может, сдался и решил, что все равно. А может, его просто замучил зуд.

— Да я так спросила, — грустно говорит Ася.

Она подбирает котелок, тарелки и уходит к ручью. На ходу сдирает с низкой ветки длинную бороду зеленовато-серого лишайника, и мое сердце на мгновение замирает, а глаза становятся горячими. В каждой группе я учу туристов мыть посуду, не пачкая воду, и в каждой группе мне не верят, предпочитая все более гадкие с каждым днем губки и мыло, которое ничего не смывает и не смывается само. Наверное, я совсем устала, раз даже мимолетная тень доверия выбивает из колеи. Страшно от мысли, что точно так же Ася верит, что я смогу ее вывести. Она не догадывается о том, что вижу я: тропа, по которой мы так хорошо шли до сих пор, — звериная. Она может ветвиться. Она может теряться, уходить в курумник или бурелом. Она может вывести на отвесные скалы — все звери любят постоять на скалах…

Я прикрываю глаза, пытаясь вообразить вид сверху, подробности крутых склонов, которыми привыкла бездумно любоваться. Вспоминаю последний раз: в позапрошлом году. Мы шли из Аярыка на Кубу`. Накануне нас накрыло бураном, но в тот день погода встала прекрасная, группа была маленькая и бодрая, и Илья решился сделать крюк. В тот день хребет был особенно красивым — весь в искрящихся полосах свежего снега, как в сахарной глазури. Я вспоминаю, как сорвала несколько веточек чабреца на вечерний чай, — чабрец редко встречается так высоко, но там почему-то несколько камней затканы ползучим ковром. Вспоминаю, как прыгала по камням над обрывом в поисках нужного ракурса — чтобы все ущелье до дна, и остатки снежного пуха на камне, и розовая кисть маленького упрямого бадана с багровыми листьями, впившегося толстыми корнями в щели между каменным крошевом. Вспоминаю, как лежала почти вниз головой, прицеливаясь объективом…

Едва не хлопнув себя по лбу, я вытаскиваю замотанный в два пакета телефон. Позапрошлый год. Фотографии должны быть в галерее. Я притопываю от нетерпения, пока телефон включается — неторопливо, будто отвык от работы и теперь никак не может проснуться. Заряда осталось — кот наплакал.

Первым делом на всякий случай заглядываю в карту. Это прекрасная офлайновая карта, и спутники ловятся без проблем; указатель появляется почти сразу, и я машинально ставлю метку. Несколько минут гоняю карту туда и обратно, пытаясь выудить хоть какую-то информацию из отметок высот, и, мрачно усмехнувшись, выхожу из приложения. Здесь оно совершенно бесполезно. Я не вру Асе, что знаю, куда идти. Я просто не говорю, что понятия не имею как.

Нужная серия фотографий находится довольно быстро: я редко снимаю между сезонами. Выбираю самую скучную — ничего лишнего на переднем плане. Пегие вершины в синей дымке, сахарные прожилки снега, изумрудные языки полян. Белые столбы скал-останцев в одном из логов — странные, отдельно торчащие посреди травянистого склона. Пожалуй, как раз мимо них можно пройти, хотя кто знает, какой курумник может скрываться под этой яркой травой, какое болото — под короткой шерсткой карликовой березы…

— Что ты делаешь? — громко спрашивает за спиной Ася, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Смотрю дорогу, — я поворачиваю экран, чтобы ей было виднее, приглашающе машу рукой.  — Смотри, мы сейчас примерно здесь…

— Зачем ты включила телефон? — визгливо спрашивает она, не слушая.  — Ты нарочно, что ли? Ты…

— Совсем обалдела?

— Он найдет, он меня по телефону находил, а теперь и тебя…

— Точно свихнулась…

Ася мотает головой и со стоном заламывает руки. Вот только из-за этого реветь не хватало, хочу сказать я, но тут телефон звонит. Я едва не взвизгиваю и почти отбрасываю его, но в последний момент спохватываюсь и останавливаю движение. Ошеломленно смотрю на незнакомый номер. Наверное, здесь случайно достает, может же быть случайная точка, уговариваю я себя, какие-то прямые от далеких вышек как-то пересеклись, не знаю, как это работает, но как-то же так бывает… Сейчас предложат взять кредит или сходить к косметологу. Я нервно смеюсь.

— Не отвечай! — вопит Ася, но я как будто загипнотизирована. Звонящий телефон так странен и страшен, что у меня не хватает духу его игнорировать.

— Алло? — осторожно говорю я. Мне хочется откашляться, но я не решаюсь издавать лишние звуки.

— Здравствуйте, Катерина, — произносит печальный мужской голос. Знакомый голос. Я стискиваю челюсти и сипло мычу в ответ.  — Могу я поговорить с Асей? — просит Панночка.

Я бросаю загнанный взгляд на Асю, и ее перекашивает от злости. Отрешенно протягиваю ей телефон; она выхватывает его и жмет отбой так, будто хочет проткнуть экран пальцем. Она стискивает телефон в кулаке с такой силой, что я думаю: сейчас раздавит, будет жалко, я все-таки собираюсь вылезти отсюда и вытащить ее, а в той жизни это нужная штука. Несколько секунд кажется, что Ася сейчас швырнет мой телефон в костер следом за своим, но она лишь принимается судорожно вертеть его в руках.

— Да где он у тебя выключается, — почти стонет она. Брови собираются страдальческим домиком, словно свет экрана приносит ей физическую боль. Наконец она находит кнопку, и телефон вырубается с оптимистичным звуком. Когда Ася протягивает его мне, ее рука ходит ходуном.

— Что ж, — говорит Ася, — зато теперь я не убийца, верно?

Присев на корточки, она яростно и бессмысленно тычет веткой в костер, взметая стайки бледных искр. Я беспокойно смотрю на тент — не прожгут ли? Потом думаю: да какая разница. Потом думаю: да такая, что либо я беспокоюсь за тент, либо забиваюсь в корни и захожусь в истерике от ужаса.