Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна - Страница 17

Наверное, это последний момент, когда я еще могу заметить, что со мной что-то не так. Но я не замечаю. Мне кажется, что я все отлично придумала.

— Стой здесь, — говорю я Карашу и иду искать его приятеля. Надо подогнать его поближе, пока не убрел далеко.

Я успеваю дважды обойти поляну и ближайшие кусты, промокнуть по пояс и запыхаться, пока не понимаю, что опоздала. Выжимаю тонкие грязные струйки из рукавов флиски. Первый раз со вчерашнего дня я точно знаю, что делать: выпить кофе, обсохнуть. Заседлать Караша. Ехать искать Суйлу.

— Могу поделиться кофе, — скрипуче говорю я. Мне не хочется делиться. Кофе еще полно, раз на десять-двенадцать, а на базе у меня лежит запас, но мне хочется экономить то, что есть. Растягивать.

Ася перестает драть ногтями предплечья под рукавами — наконец-то, от этого звука я уже готова заорать. Ася — вот зараза — кивает, и я протягиваю ей бутылочку. Сама заправить ее кружку не решаюсь: знаю, что насыплю мало, слабый кофе — дерьмовый кофе, так издеваться над человеком нельзя. Чтобы не следить за тем, сколько кладет себе Ася, я отворачиваюсь и без дела шевелю сучья в костре. Встаю вплотную к огню, широко расставив ноги, двумя пальцами оттягиваю штанины, чтобы не обжечь ляжки. От горячей ткани валит попахивающий лошадьми пар.

— Так-то ты по утрам какао пьешь, да?

Перевод: не сыпь слишком много, ты же не любишь. Ася нервно мотает головой.

— Мне мой парень по утрам делал какао, — говорит она.

— Мило…

— Да я его терпеть не могу! — рявкает она.

— Парня или какао?

Я поворачиваюсь к огню спиной; почти сразу начинает припекать под коленками. Повар-гриль. Ася трясет головой.

— Каждое чертово утро… вот именно, что мило… Кстати, спасибо за кофе. И за гречку. Кстати, я сама могла приготовить. Тебе не надо меня кормить. Ты ведь уже не на работе…

— У меня рефлексы, — машинально отвечаю я. Какая-то часть меня считает, что кормить ее еще как надо. Та же часть, которая хочет экономить кофе.

Ася вздыхает.

— Как ты думаешь, Суйла далеко ушел?

Суйла ушел далеко.

Туман собирается в логах и ползет в небо, но я трачу время, обрезая следы вокруг поляны, — никак не могу поверить, что Суйла мог уйти один, хотя Караш так и рвется куда-то в сторону ущелья. В конце концов я убеждаюсь, что Суйла не стоит в ближайших кустах, и позволяю Карашу пойти куда ему хочется. Он тут же лезет в кедрач. Под копытами — черника и бадан, а под ними — крупные старые камни, вросшие в землю, а под ними и вокруг — щели и провалы. Ехать здесь верхом — плохая идея, но Караш ступает так уверенно, что я решаю рискнуть. Замечаю голый, еще влажный камень там, где что-то содрало с него мох, свежий светлый излом в черном сплетении корневищ бадана. Хочется верить, что это было копыто Суйлы, а не какого-нибудь марала.

Минут через пять справа раздается отчетливый звон — и я ведусь, как маленькая, мгновенно забыв, что ботала на Суйле нет. Караш упирается, когда я пытаюсь повернуть на звук, и его упрямство приводит меня в себя. Это чертова птичка. Никто не знает, как она называется, никто никогда не видел эту сволочь, наверняка маленькую и серо-пестренькую, незаметную в кустах. Сколько крови она попортила нам своим лживым голоском! Потерять время, обшаривая кедрач не в той стороне, влезть в курумник, застрять в буреломе… Конь упирается, но ты, поверив поддельному боталу, заставляешь его идти: вдруг косяк, который ты ищешь, пасется за этой скалой или прячется от дождя под тем кедром. А потом земля под ногами кончается и исхоженная долина распахивается с невиданного угла; или горечавки под копытами розовые вместо синих; рассерженный соболь планирует с кедра в траву, подруливая толстым хвостом; или вдруг на скалке — корявый кустик багульника в розовой пенке запоздалых цветов. Спасибо, птичка. А теперь заткнись и дай услышать реальное ботало, я тут вообще-то коней ищу…

Но сейчас прислушиваться не к чему. Я отдаю Карашу повод, и он тут же сворачивает в прежнюю сторону. Я только надеюсь, что он тащит меня куда надо и смерть лишила его голода, но не страха одиночества. Скоро я понимаю, что права: поляну за кедрачом пересекает полоса смятой травы.

След быстро выводит на тропу, узкую, в две ладони, но хорошо набитую. Она прошивает еще одну полосу кедров (на влажной земле между корнями остался четкий след подковы), выходит на поляну, круто падающую вниз, и поворачивает, уводя наверх по-над краем ущелья. Та самая тропа, о которой мне никогда не хотелось говорить. Заросший березой подъем в редких лиственницах и прижатых к земле кедрушках видно далеко вперед; я различаю несколько белых пятен, но Суйла это или остатки сугробов, разобрать пока не могу. Боковым зрением замечаю движение рыжего; может, просто ветер шевелит засыхающую ветку, но я поворачиваю голову — и вовремя. Подпрыгивает и исчезает в серебре ивняка рыжая косулья попа. Я смеюсь. Торопиться некуда. Я лезу за сигаретами — и натыкаюсь на маркеры, забытые в кармане накануне.

Я рисую ее в прыжке: передние ноги косули уже на земле, а задние, поджатые, еще в воздухе, и смешно задран белый с изнанки хвостик. Точки и спиральки вокруг. Этот камень никто не увидит, он будет лежать здесь сам для себя, и только я буду о нем знать. Я дую на замерзшие руки, втягиваю их в рукава куртки. От тепла пальцы начинает покалывать, и на меня короткой волной накатывает детское, бессмысленное счастье.

Я проезжаю по тропе еще с километр, когда слышу глухой удар камня о камень и шелест длинной струйки потревоженной щебенки. Я вскидываю голову, задержав дыхание, и тут одно из длинных белых пятен впереди по тропе приподнимается с одного конца и снова опускается (опять глухой каменный звук), переместившись чуть дальше. Это все, что я могу различить сквозь помутневший, мокрый воздух, но этого достаточно: так двигаться может только спутанный конь. Я даже не успеваю осознать, кого ожидала увидеть вместо него.

Суйла неторопливо, но целеустремленно плетется по тропе, которая теперь ведет вдоль самого края ущелья. Я стараюсь смотреть только под ноги своему коню или на круп коня беглого. Слева смотреть не на что: там осыпь закругляется и сливается с затянутым небом. Там только голый камень и черные пятна низких пихт, растущих группками, намертво сплетенными в неделимое целое.

Направо я не смотрю. Справа пустота, от которой сознание плывет и почти отключается. Стоит бросить туда взгляд, и начинает казаться, что на самом деле я не еду верхом, а лежу в спальнике и никак не могу проснуться; от этого чувства я теряю равновесие, и меня ведет в сторону пустоты. Я еду, скособочившись влево, едва не сползая с седла, — похоже, всерьез верю, что могу вырубиться, и делаю все, чтобы упасть на пологий склон надо мной, а не обрушиться неизвестно куда

(ты видела это место во снах проснуться не выйдет надо догнать Суйлу до спуска проснись)

Я едва успеваю: когда я приближаюсь, Суйла уже задумчиво обнюхивает тропу там, где она резко ныряет вниз. Он не сопротивляется. Спокойно дает обойти себя поверху, сам берет удила, когда я напяливаю уздечку, не топчется, пока распутываю ему ноги. Путо холодное, мокрое и грязное, и это приводит меня в чувство. Развернуть дурака на узкой тропе. Развернуть Караша. Адреналина в крови столько, что коленки становятся легкими и мягкими, как клочки ваты. Мне страшно до одури, но это нормальный и объяснимый страх высоты, всё в порядке. Когда я привязываю чомбур Суйлы к задней луке, руки почти не трясутся.

Я даже могу позволить себе любопытство. Мне все еще немного не по себе, но я, в общем-то, люблю побояться. А кто не любит? Фильм ужасов без электричества не посмотришь, но мне и не надо: те же ощущения можно словить, выскочив ночью из палатки в кусты. Тут надо чуть преувеличить нормальную настороженность, добавить ей объем, а основу убрать, а потом убедить себя (вспомнить), что ты здесь не одна, даже — особенно — когда совсем одна. Убедить себя (вспомнить), что на тебя смотрят. Почувствовать это отстраненное, холодное внимание. Пространство оживет и задышит неодолимым и неведомым. Вне- и над-человеческим. Ладони станут влажными, дыхание — коротким и поверхностным, а живот — тяжелым и горячим. Сладкий, контролируемый ужас. Держать, сколько захочется. Выдохнуть. Заржать. Тут, главное, — смотреть, чтобы рядом не было чужой палатки, чтобы не объяснять потом туристам, почему хихикаешь сама с собой в ночи. С другой стороны, можно сказать, что это была не ты, и как раз объяснить. Пусть тоже кайфанут. Игрушечный страх все равно что щепотка черного перца в котле — никакой остроты, но вкус намного интереснее.