Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна - Страница 11

— Ладно, я поняла, хватит.

Она отодвигается от огня и сжимается в комок с таким видом, словно ее вот-вот стошнит.

— Под конец он будет есть землю — после того как выберет все корешки.  — Тут я некстати вспоминаю, что Суйла ни черта не ест и Караш тоже. Я отвлекаюсь, и мой язык уже мелет сам по себе: — Начнутся колики, и тут уже болевой порог…

— Хватит! — визжит Ася. Зажав рот ладонью, она рывком перебрасывает ноги через бревно, пытается бежать и запутывается в упругом кусте жимолости. Ей удается проломиться еще на пару шагов. Споткнувшись, она с утробным стоном рушится на четвереньки и корчится в кустах, кашляя, давясь и всхлипывая. Мои руки покрываются мурашками, и к горлу тоже подкатывает.

— Ты что, кота в пустой квартире оставила?!

— Что?! — сдавленно переспрашивает она через плечо. Тонко взвизгивает: — Нет! Нет же, да за кого ты меня… — Тут ее, видимо, снова скручивает, и она со стоном суется лицом под куст.

Я украдкой смотрю на Асю. Снова умостившись у костра, она дымит тонкой сигареткой — знаю я такие, называются «я вообще-то бросила». Рука чуть подрагивает. Я тоже закуриваю (осталось восемнадцать). Глаза у Аси красные, волосы на висках потемнели и поблескивают от влаги, но, в общем, она пришла в себя и теперь, кажется, что-то напряженно обдумывает. Ее брови то хмурятся, то задираются, лоб собирается в складки и снова разглаживается. Выбросив истлевшую сигарету, она забирает в кулак нос и вытягивает губы в трубочку. Я тихонько скрещиваю пальцы. Почти верю, что сейчас она обернется ко мне и, смущаясь и злясь, попросит отвести на базу.

Надо будет выйти пораньше, тогда я успею разрисовать еще несколько камней. Ася уедет домой. Все снова станет нормальным и понятным, и я снова — наконец-то — каждую минуту буду знать, что делать дальше. Забуду ее лицо, голос и упрямые гримасы. Останется только история о туристке, которой так понравился поход, что пришлось ловить ее по всей тайге и уговаривать вернуться. Это будет очень смешная байка, уж я постараюсь…

Ася все раздумывает, а я уже мысленно рассказываю воображаемым туристам историю о беглянке. Получается забавно. Отлично получается.

И знаете что? Чем дольше мы так протаскаемся, тем интереснее выйдет байка…

Ася тихо отходит от костра. Я вижу, как она стоит посреди поляны: силуэт в волнах светлеющей под звездами травы, мокрый чайник в руке, голова запрокинута. Золотой пуховик поблескивает под звездами и уже не кажется таким уж глупым — он похож на скафандр. Как будто Ася — пришелец. Ушелец. Улыбнувшись, я чуть подвигаюсь так, чтобы ветви меньше загораживали небо. Тоже запрокидываю голову. Чувствую, как, покачнувшись, начинает вращаться под ногами земля.

— Млечный Путь видно, — говорит Ася и прилаживает над огнем чайник.  — И весь из отдельных звездочек…

Она затихает, уставившись в огонь. Я потираю затекшую шею. Чайник подрагивает, тихонько постукивая крышкой.

— У меня есть два чайных пакетика, — говорит Ася.

— Да мы счастливицы, — откликаюсь я.

В молчании больше нет ни враждебности, ни отчаяния, только покой. Глаза у меня слипаются; чай крепкий и горячий, костер почти не дымит, и хорошо и уютно сидеть так, в тишине, поглядывая на крупные низкие звезды; и хорошо и уютно будет подставить холоду пылающее от огня лицо, а потом залезть в палатку, снять наконец жесткую, прокопченную, слишком многослойную одежду, и вытянуться в спальнике в полный рост, и совсем не думать о том, как все обернется утром.

— Кипяток кончился…

— Давай еще.

Я запихиваю в чайник большие листья бадана, кожистые, темные и сморщенные, как измученные злым солнцем и глухим молчанием лица. Утаптываю их ложкой. Каких глупостей стоит Млечный Путь? Я не уверена, что хочу знать здравый ответ.

…На поляне ржет конь, второй подхватывает. Ася вскидывает голову; ее глаза широко раскрываются и тускнеют. Звякает железом о камень, быстро шуршит по траве и затихает. Из темноты доносится мощное фырканье. «Да стой же ты, пропастина», — слышится невнятный хриплый тенор, и что-то увесистое мягко ударяется о землю.

Ну вот и все, думаю я. Вот и все.

6

В высокогорных ручьях не живет рыба, ей там слишком холодно и слишком чисто. Остатки растений и животных сохраняются в воде неизменными, пока их не смоет половодье. Пионы любят расти у подножия скал. Корень пиона навевает сон. Никто не знает, откуда в Кучындаше взялся Ленчик.

А я смотрю — костер горит, дай, думаю, гляну, опа — девчонки какие-то. А это ты… А ты тут чего?

Вопрос, на который у меня нет ответа. Я тут чего — сообщница? Нянька? Провокатор? Конвоир? Беспомощная овца на веревочке обстоятельств? Ленчик ответа не ждет. Привязав коня, он плюхается на бревно, крепко расставляет ноги, утверждаясь на неровной поверхности. Ася торопливо двигается, освобождая место; кажется, сейчас она вцепится в мою руку.

Ленчик маленький, тощенький, с загорелым дочерна залысым лбом, быстрыми глазками и подвижной физиономией, морщинистой и в то же время детской, как будто он и не рос никогда, только старел. Ленчик — чистое явление природы. Нельзя сопротивляться дождю; можно укрыться на время, можно даже спрятаться надолго, но все равно промокнешь. Ася теперь может твердить свое «нет» сколько угодно — он просто не услышит. Смоет прямо на базу.

— Чайку-то нальешь? — просит Ленчик.  — С обеда мотаюсь, мне бы…

— У нас бадан.  — Я тянусь за своей кружкой.  — Но горячий.

— Чего это, Аркадьевна вас голодом, что ли, отправила? — гыкает Ленчик.  — Все экономит, да? Помню, я раз с вашей группой пошел, так она нам…

У моего плеча чуть шевелится Ася, и я медленно отставляю кружку.

— Эй, эй, — спохватывается Ленчик, — давай наливай, раз горячий, и бадан попьем, что с вами поделаешь… Я-то вот только с Кучындаша поднялся, махом долетел…

— Быстро ты, — с сомнением говорю я. Аркадьевна, наверное, с ума сходит, раз даже Ленчика погнала, а у нее давление… Я должна была сделать намного больше. Но, видно, нужен кто-то третий, чтобы я хотя бы притворилась, что зла. Я невольно отстраняюсь от Аси — маленькое предательское движение. Ася каменеет, и только тогда я замечаю, что́ сделала. Хочется спрятать лицо, и я принимаюсь поправлять костер. Я чувствую себя шалопутной лайкой, которая из интереса увязалась за чужими, а теперь неистово машет хвостом, зная, что сейчас ее отволокут домой. И веревки не надо: свистнут — побежит сама.

Но рано или поздно мы все равно вернемся, правильно?

— Костя там матерится, наверное, — мрачно говорю я.

— Костя-то? — вскидывается Ленчик.  — А кого ему материться, он вот только из похода сегодня.  — Ася снова чуть шевелится в темноте.  — Зарплату забрал и сразу на своем уазике в деревню рванул. Кого ему материться, группа хорошая, довольные все спустились, вот у меня нынче была группа, так они… — Он с хлюпаньем втягивает в себя чай, морщится.  — Вот скажи, что у тебя еще и сахара нет, — возмущается он.

Я кошусь на Асю, и та едва заметно качает головой.

— А Генка? — спрашиваю я, пока Ленчик собирает лицо в сложную гримасу, готовясь снова отхлебнуть.

— А что — Генка? — переспрашивает он.  — Генка тогда с нами не ходил…

— Ты его сегодня видел? Говорил с ним? — Я едва сдерживаю раздражение. Ленчик кивает.  — Так что, сильно он злится? Он где сейчас, в Муехту поехал?

— Не-е, когда я уезжал, с туристами и Аркадьевной пиво пил. Он же с Костяном ходил, отдыхает теперь, чего ему злиться? А что, у них случилось чего? Они ничего не говорили, вроде все довольные…

Ася вдруг оседает и вцепляется в мой рукав. Да что ж это такое…

— И что, — краем глаза я вижу, как Ася, зажмурившись, отчаянно мотает головой. Дергаю локтем, освобождая руку из костлявой хватки.  — И не ищут нас?

— А кого вас искать? — удивляется Ленчик.

— Пойду-ка еще воды притащу, — бормочу я.