Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас - Страница 7

Ехавший за ним фургон затормозил так резко, что в него почти врезался второй джип. Вертолет накренился вправо и заложил нервный круг, оказавшись прямо над улицей. Четыре дверцы джипа распахнулись одновременно с элегантностью пловчих на соревнованиях по синхронному плаванию. Белый вздохнул, прицелился и выстрелил в ту самую секунду, когда показалась тень дула пистолета-пулемета МР5. Граната пролетела со скоростью сто восемьдесят метров в секунду, сопровождаемая в полете характерным свистом и запахом скипидара. С дьявольской точностью она попала в салон машины. Словно накрытый невидимой гигантской рукой, джип развернулся и с разгона врезался в припаркованный грузовичок доставки.

Не больше десяти секунд прошло с первого взрыва, но Белый мог бы поклясться, что миновала половина вечности.

Однако еще оставалась работа.

В трехстах метрах ниже, на уровне хаоса покореженного дымящегося железа, Черный и Бурый выпрыгнули из припаркованной поодаль машины. В огнеупорных комбинезонах, отливающих серебром, они походили на первых космонавтов станции «Союз». Белый увидел, как их силуэты разделились, один направо, другой налево, держа в передних лапах коктейли Молотова, где пенополистирол растворялся в литре бензина, образуя смесь, липкую, как акациевый мед.

Черный прицелился в ветровое стекло, чтобы пламя ослепило водителя, Бурый в вентиляционные решетки, чтобы заставить выйти находившихся внутри людей.

Белый услышал, как вдали завыли сирены. Нормально, это было предусмотрено. В вертолете наверняка подняли тревогу. Он поднял глаза — железная махина по-прежнему висела над головой в стационарном полете, и пользы от нее было не больше чем от утюга в спасательной шлюпке. Тем временем двери фургона, и передние, и задние, открылись, и Серый приступил к работе.

Он тщательно прицелился и открыл огонь. Почти безмолвно штурмовая винтовка выплевывала свои двенадцатимиллиметровые патроны, специально разработанные, чтобы убивать человека на расстоянии двух километров. С трехсот метров они прошивали пуленепробиваемый жилет легко, как хлопковую футболку. Четверо мужчин упали.

Вот и кончено.

Бурый и Черный осторожно приблизились к пылающему фургону. Вошли внутрь, вышли с большими двадцатикилограммовыми чемоданами, по два на брата, и скрылись в подъезде небольшого жилого дома.

Все получилось.

В лучшем виде.

Белый в последний раз посмотрел на вертолет и отложил гранатомет, а Серый отложил винтовку.

Оружие им больше не понадобится.

И они побежали.

На четырех лапах, чтобы быстрее.

Жан-Жан родился под резковатым неоновым светом безымянного родильного дома рядом с погрузочной платформой большого торгового центра. Жизнь ему предстояла, по крайней мере в начале, относительно похожая на жизнь всех его ровесников: он вырос с родителями, на пятидесяти квадратных метрах, которые архитектор ухитрился разделить на частично оборудованную кухню, столовую, гостиную, ванную с туалетом, две спальни и террасу, ширины которой как раз хватало, чтобы выставить мусорные мешки, когда они наполнялись. Первые три года своей жизни он проводил долгие дни в перегретых яслях, где пахло капустой с семи утра, мочой с часа дня и жавелевой водой все остальное время.

Подобно большинству других детей, как только в его мозгу сформировались понятия прошлого и будущего, он долго жил на границе реального мира и мира грез. Он был птицей, парил над городом и садился на крыши высотных домов, он дрался с трехглавым драконом, одна голова которого изрыгала огонь, он вел машину на ядерном реакторе по кухонному линолеуму между ног матери. Видя и слыша родителей, возвращавшихся домой после рабочего дня, он чувствовал, что жизнь — испытание, столь же тяжкое, как долгая ангина: его мать обновляла ассортимент в отделе быстрого питания крупного торгового центра, раскинувшегося в двух шагах и окруженного диковинной аурой всемогущества, подобно святому месту. Он видел, как она уходит каждое утро и возвращается каждый вечер, вымотанная рабочим ритмом, жестким графиком, неизменно агрессивным начальством. Она не была создана для этого. Ее родители выбрали генетический код среднего показателя торговой марки «Пионер-геном», не самый крепкий организм, предназначенный работать тридцать пять часов в неделю в тихом офисе, а не пятьдесят расставлять сандвичи в холодильниках. При мысли о матери вплоть до сегодняшнего дня перед его глазами сразу вставал образ женщины с бледным лицом, отчаянно пытающейся вырастить грядку базилика на террасе, выходящей на север, словно повинуясь древнему инстинкту, сохранившемуся с тех времен, когда люди любили окружать себя живым и съедобным.

Отец же занимал малопонятную должность отраслевого менеджера в компании, занимающейся поставкой кондитерских изделий на кассовые аппараты. Дома родители все делали быстро, потому что домашние дела тоже были обязанностями, напоминавшими им рабочие: накрыть на стол, разогреть еду, убрать со стола, включить посудомоечную машину, постирать, погладить рубашки, искупать Жан-Жана и, наконец, уложить Жан-Жана. После этого они были свободны. Включали телевизор, смотрели разные каналы наобум и часто засыпали перед голубым экраном, точно изнуренные лошади, перепахавшие за день гектары земли.

Родители жаловались на жизнь, на что они только не жаловались: на некомпетентного поставщика, на отсутствующего заведующего сектором, на тирана директора торговой зоны, на блатного начальника отдела продаж.

Они много работали, быстро старели и, ворча, оплачивали счета, по их мнению, непомерно завышенные и слишком многочисленные.

Его первой мечтой, как только в детском мозгу сформировались понятия прошлого и будущего, было, нарядившись в костюм волшебника, стать всемогущим и вершить справедливость. Тогда он мог бы наказать хулиганов, которые поджигали в доме почтовые ящики, мочились в лифте и гадили на лестничной клетке. Он мог бы раз и навсегда внушить соседу, что собака существует не для того, чтобы срывать на ней злость с помощью бамбуковой палки, и мог бы раз и навсегда решить проблему с неизбежными тумаками и шишками на школьном дворе.

А потом, он сам не знал как, его ум остепенился, перестал думать об этих глупостях и прочно укрепился в действительности. Он больше не летал над городом, забыл про дракона, убрал в ящик машинки, сложил костюм супергероя и обратил взгляд в будущее.

Шло время, он постигал законы этого мира, уже знал, какую мечту может себе позволить, и хотел сначала стать инженером-электронщиком. Потом, замахнувшись более реалистично, захотел стать «заведующим сектором», не важно, в какой области, но отец говорил о нем с таким трепетом, что было ясно, какой это престижный пост. Лет в восемнадцать, когда он был хлипким юнцом, страдавшим от недосыпа и нездоровым от гормонального взрыва и питания с перекосом в сторону жиров и сахара, в лицее устроили праздник под помпезным девизом «Будущее — это сейчас!». Жан-Жан, как и его товарищи, понял, что целью этого праздника было покончить раз и навсегда — если еще не было покончено — с мечтами, какие-то остатки которых могли зацепиться за юные мозги. Типы в костюмах торговых представителей прошли перед их глазами чередой и, сменяя друг друга, говорили о профессиональных училищах, о международных коммерческих академиях, о школах управления и коммерции, о высших школах экономики, о дипломах инженера, о дипломах технологического университета и прочих профессиональных дипломах, «дающих развивающее образование, адаптированное к растущим потребностям мира сетевой торговли». Им говорили о счастье менеджмента, о том, как важно влиться в профессиональную семью, как «упоительно идти на риск целеустремленным, желающим быстро подняться по служебной лестнице».

Вокруг Жан-Жана одни ученики делали записи, другие смертельно скучали. Им раздали изрядное количество документов в больших папках, украшенных той же фразой: «Будущее — это сейчас!»

Он разбирался во всем этом целую неделю. На фотографиях парни и девушки были красивыми, здоровыми, широко улыбались в залитых солнцем кампусах или классных комнатах, такие все из себя счастливые, что можно было подумать, будто жрачку в буфете заправляют кислотой.