Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko" - Страница 1

Черкес 3. Побег из волчьей пасти

Глава 1

Разговоры начистоту

Напоминаем читателю. Наша книга — альтернативная история. Любые совпадения случайны! Несоответствие исторических событий с реальной историей — чистой воды авторский произвол! Как и наша оценка реальных исторических личностей. Потому что они живут в нашей выдуманной реальности. Ибо наш герой уже сместил колесо реальной истории! Пусть даже на микрон. Или даже на месяц.

Мой путь лежал в Трабзон. Город-порт, превратившийся в черноморскую Тортугу, куда сбежались в поисках лёгкой наживы шакалы — работорговцы и контрабандисты. И шпионы. Куда же без них? Трабзон был настоящим шпионским кублом.

Но не это меня сейчас волновало. Я предавался самобичеванию.

«Какого лешего ты лезешь ко всем со своими танцами, прогрессор хренов⁈ Вот, не сидится тебе! Есть же хороший закон: напился — веди себя прилично! В твоем случае: напился — не выпендривайся! Знаешь же за собой этот грешок. Как хватанешь лишнего, тебя или тянет на сентиментальную дребедень, и чтобы обязательно слезьми облиться; или чего-нибудь этакое соорудить. Да еще, чтобы 'этакое» было непременно с коленцами и финтифлюшками. Знаешь же, что на следующее утро будешь со стыда сгорать от того, что не удержался, что ляпнул лишнего, что вел себя, как актер погорелого театра… И ладно с грузинами и шалахо. Там так сложилось. Случайно вылетело, уже нельзя было отступать. Теодоракиса ты чего так подставил и сиртаки у него отнял? Сознательно же пошел на этот шаг. С цыганами мелодию разучил. Ножками сучил и слюной изошел в нетерпении от ожидаемого эффекта и триумфа. Смотрите, греки, как Коста умеет! Ах, Коста, самый веселый грек! Ах, Коста, наш герой! Коста, может, действительно, герой! А вот ты, Спиридон, позёр и любитель дешевых эффектов. Ну, ничего, ничего! Сейчас попадешь в Черкесию, там тебе точно не до танцев будет! Я погляжу на тебя, когда ты вздумаешь их учить лезгинке! Встречай, Черкесия! К тебе едет Моисеев и Сухишвили-Рамишвили в одном лице! Придурок! Ох, как же мне боязно, все-таки…"

Так я размышлял, костерил себя и одновременно пытался справиться с нервной дрожью, разглядывая проплывающий за бортом Синопский рейд и почёсывая колющуюся щетину. Мы со Спенсером с самой Одессы перестали бриться. Подготовка к нелегальному броску началась с бороды. Требовалось придать себе подобающий Черкесии вид.

На английском пароходе «Полумесяц» мы плыли вдоль берегов страны звезды и полумесяца, как давно уже называли Турцию. Классический красно-белый флаг Османов еще не появился, но полумесяц в виде лодочки как исламский символ применялся сплошь и рядом. Насмотрелся на него и в Галаце — последнем турецком порте на Дунае, — и в Варне, бастионы которой все еще хранили следы русских пуль и снарядов, хотя война закончилась семь лет назад.

Трабзон[1] был на подходе. Если все сложится удачно, через несколько дней мы будем в бухте Пшады. Круг моих морских вояжей замкнется, я оплыву всё Причерноморье. И завершится мое «кругоморское» путешествие по Черному морю в Черкесии. О том, как там все сложится, думать не хотелось. Вот я и старался крутить в голове всякую фигню. Например, о том, почему меня все время так и тянет танцевать.

— Размышляешь о нашем будущем? — голос Эдмонда заставил меня вздрогнуть.

К нему снова вернулась его чертова проницательность. Следующая его фраза подтвердила это со всей очевидностью.

— На самом деле вопрос не в Черкесии. Ты же не можешь думать, что я не догадываюсь о причинах твоего настроения? Я слишком высокого мнения о тебе.

— О чем ты, Эдмонд?

— Как о чем? О нас. О доверии.

Я взглянул на него, пытаясь не выдать своего испуга.

— Я же прекрасно видел, что тебе не нравилось то, чем я занимался в России.

— Это не совсем верно…

— В отношении Крыма — совсем. Ты оставил там свою родню, нашел людей, которые тебе по сердцу, создал место, куда можно вернуться. Ты нашел себе новую родину!

— В царской России? — вскричал я как можно убедительнее.

— Да, я понимаю… Ты разделяешь Крым и Россию с ее имперскими стремлениями и продажными чиновниками. Но Крым пока принадлежит России. Не уверен, что навсегда.

Сперва я его не понял. Решил, что он тоже попаданец и намекает на Украину. Потом встряхнул головой, желая очнуться. Какое к черту послезнание! Он же говорит о мечте англичан отторгнуть от России Крым.

Спенсер с легкой усмешкой в глазах смотрел на меня.

— Имей в виду, Коста. Россия есть и будет нашим конкурентом. И мы, англичане, не перестанем с ней бороться! И искать точки уязвимости. Я проехал по Крыму, видел враждебность татар. Случись война на полуострове, они выступят против твоих любимых греков.

— И тогда, мистер Спенсер, — я перешел на официальный тон, и он его принял, — вы придёте мне на помощь…

— Конечно, кунак. Конечно. А ты прикроешь мне спину в Черкесии.

Я протянул ему руку. Он крепко ее пожал. Мы пришли к соглашению. Не было смысла распинаться на тему «доверяешь — не доверяешь». Там, куда мы так стремимся, следует держаться друг за друга. И доверять абсолютно! Мы оба это отчётливо понимали.

… В Трабзоне оказался не один, а три порта. Первый использовался в сентябре, когда прибывали суда, груженые орехами, во втором была якорная стоянка, а третий, в восточной части города у какой-то деревушки, был до отказа забит суденышками торговцев-контрабандистов.

Издали он смотрелся, как лес на воде — так много деревянных мачт, лишенных парусов, торчало над молом. Большей частью они принадлежали уродливым баркам. Их сотнями клепали на верфях в Стамбуле. А караваны тащили на местные склады порох, соль, свинец, слитки индийского булата, тюки с материей, кисеёй и шёлком, иголки и булавки… И все это грузилось в трюмы кораблей контрабандистов, готовых бросить вызов русской блокаде и не боявшихся ни бога, ни черта. За пять лет после введения Россией своих таможенно-карантинных правил в Восточном Причерноморье, в Трабзоне сложились, говоря языком моего прошлого мира, устойчивые организованные преступные группы.

Я полагал, что в окрестности этого порта лучше не соваться. В заведениях с высочайшей концентрацией утомленных жаждой мужчин и с женщинами низкой социальной ответственности или, попросту говоря, в портовых кабаках, наверняка, яблоку негде упасть из-за толпы настоящих пиратов. Еще в Сухуме на них насмотрелся. Сбежались сюда со Средиземного моря, почуяв запах добычи. Да и французы решительной рукой в Алжире искореняли средиземноморскую вольницу. Многовековому пиратскому бизнесу Магриба пришел конец. Миновали те времена, когда Европа пыталась откупаться от волков алжирского дея. Вот и потянулись «джентльмены удачи» в турецкое Причерноморье. Султан не возражал.

Пароход отдал якоря во втором порту. Мы перебрались в шлюпку, которая доставила нас на берег. Двухэтажные дома вполне себе приличного вида стояли вплотную к воде. В проходах между ними толпились встречающие. Среди них я разглядел Ахмета, моего знакомого албанца и порученца Стюарта. «Рыбий глаз» нас ждал в городе, но на пристань не явился. Шифровался.

Стоило нам очутиться на берегу, нас окружила толпа оборванцев, расхватавших наши вещи. Носильщики вели себя странно: там, где требовался один, участвовали трое. Самый удачливый завладел трубкой Спенсера и теперь нес ее на вытянутых руках, как величайшую драгоценность. Но Ахмет, как ответственный за это безобразие, не возражал.

— Чем больше народу, тем безопаснее, — пояснил он нам, поздоровавшись. И указал на еще троих сопровождающих — лазов-телохранителей в чалмах и с ятаганами за поясом. — Лазов здесь много. Почти полгорода. А вторая половина — греки. Но ты, Коста, имей в виду: по-гречески они не бельмеса. Османы им условие поставили — или язык, или религия. Они выбрали церковь.

Мне показалось, что Ахмет несколько преувеличил засилье лазов и греков. Пока мы шли вдоль глубокого рва вдоль крепостной стены с квадратным башнями, я наблюдал знакомую по Стамбулу картину. Армянские купцы, женщины в черном, закутанные и наряженные так, что глаз не видать, и укрывающиеся черными же зонтиками, турки в белых чалмах… Разве что балканцев не было видно.