Император Пограничья 1 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 8

В моём мире этот конкретный дар звался Перековкой или Превращением, но один странствующий маг из земель франков, увидев проявление моей Грани, обозвал это Оружейной трансмутацией. Звучало красиво, вот и прижилось.

Материя завибрировала, подчиняясь зову. Магия скользнула по древесным волокнам, проникая внутрь и меняя структуру. Несколько мгновений, одно усилие воли — и в руках у меня лежало ладное деревянное копьё с трёхгранным остриём. Не слишком длинное, увы, ветка была коротковата. Даже не копьё, а скорее дротик.

— Права была матушка, — прошипел обладатель дубинки. — Пробудил магию. Надо его кончать, и быстро!

Миг, и один из громил ринулся в атаку, выставив нож. Движения его выдавали солидный опыт — плавные, экономные, без лишней суеты. И всё же они мало напоминали технику талантливого воина. Скорее матёрого душегуба, что привык резать со спины глотки зазевавшихся путников.

А ещё он явно недооценивал меня, видя перед собой лишь безусого юнца.

Ну что же, парни, разомнёмся. Заодно и я наглядно выясню, на что способно моё новое тело. Особых восторгов оно мне не внушало. Одно радовало, навыки, что называется «мышечная память», осталась со мной.

Значит, никакая она не «мышечная». Но об этом пускай всякие умники рассуждают, а я воин.

Усилием воли выжимая из организма всю доступную скорость, я шагнул и на противоходе встретил врага одним точным выпадом. Трёхгранное деревянное остриё с влажным хрустом почти целиком погрузилось в незащищённую глотку противника. Его нож лишь беспомощно чиркнул воздух в ладони от моего живота. Вот она, разница в длине оружия.

Верзила отчаянно забулькал, захрипел, выронил клинок и мешком осел на траву, судорожно цепляясь за горло. Я брезгливо поддел его тушу носком сапога. Готов, голубчик.

Какой «голубчик»? Что это вообще значит?..

Видимо, воспоминания Платонова начинали потихоньку просыпаться, смешиваясь с моими собственными.

Второй громила взревел медведем, аж слюна брызнула.

— Ах ты ж сучонок! Да мне теперь плевать на то, что велела графиня! Будешь у меня верещать, как свинья недорезанная!

Графиня? Любопытно. Какой болтливый исполнитель.

Но сначала надо закончить начатое.

От его рывка я ускользнул, не желая мериться силой этого тщедушного тела с крепким душегубом, и тут же контратаковав резким уколом. Острие копья чиркнуло по бедру, пропоров штаны.

Боль отрезвила верзилу — он отшатнулся, на лице мелькнула растерянность. Видать, не привык, чтобы жертва так лихо отбрыкивалась. Ничего, я ещё не закончил.

Уклонившись от атаки дубинкой, я рванул вбок, не позволяя обойти себя с тыла. Копьё давало фору, компенсируя скованность непривычного тела — руки и ноги слушались не так резво, как должны.

Пока верзила рычал, метя дубиной мне в череп, я ловко огибал его по кругу, норовя достать уколами по рукам и ногам. Тело слушалось всё лучше, вспоминая навыки. Один, два, три — острая боль пронзила щиколотку и плечо громилы, ещё один удар достал предплечье.

Взбешённый противник, не чуя боли, прыгнул вперёд, пригибаясь к земле. Его цель не оставляла сомнений — сбить меня с ног, чтобы потом прижать к земле. Ну уж нет. Горящие с непривычки огнём ноги едва не подогнулись, когда я разрывал дистанцию, но руки сработали ладно. Резко ударили копьём ему в грудь.

Прочная стёганая куртка в теории должна была если не отвести, то остановить мой дротик. На первый взгляд простое деревянное копьишко казалось неспособным пронзить преграду, но в этом и заключалась особенность моей Грани. Она придавала любому сделанному мной оружию остроту и прочность, что и не снилась первоначальному материалу.

Материя разошлась с треском, и остриё скользнуло меж рёбер. Пришлось усилием удержать себя от нанесения смертельного удара. Врага следовало допросить.

Глаза верзилы полезли на лоб. На миг наши взгляды встретились — в моём жарким пламенем полыхнула будоражащая кровь жажда битвы. Убийца страшно захрипел и осел на землю. Копьё высвободилось из раны с чавкающим звуком.

Я выпрямился, переводя дух и отряхиваясь. От поляны доносились встревоженные крики — шум схватки всполошил лагерь. Ко мне уже спешили, ломая подлесок. Ничего, сейчас разберёмся, что там за «графиня» объявила на меня охоту и кого мне следует отправить на тот свет. Не впервой отбиваться от наёмных убийц.

Могилевский с тройкой солдат и причитающим Захаром вломились в лес, застав меня над телом раненого убийцы. Усталость давила свинцом, мышцы ныли от непривычного напряжения — это тело явно не знало серьёзных сражений. Но я привычно расправил плечи и вскинул подбородок. Сейчас нельзя показывать слабость.

— Что здесь происходит? — рявкнул побагровевший сержант, упирая в плечо приклад своего странного оружия.

Второй конец этого чудного недоарбалета на миг посмотрел мне в лоб, но опустился на стонущего лиходея.

Стражники обступили меня с оружием наизготовку. Я смерил их строгим взглядом и парировал вопросом на вопрос:

— Это я у вас должен спрашивать, что происходит. Так вы меня охраняете? Двое головорезов подобрались к лагерю, пока ваш дозорный дрых без задних ног. Если бы не моё воинское умение, лежать мне сейчас бездыханным.

Могилевский ошарашенно заморгал. По лицу видно — в толк не возьмёт, как неумелый аристократишка управился с матёрыми убийцами.

Захар меж тем метался вокруг меня наседкой.

— Ой, барин мой дорогой! Что ж делается! — причитал Захар, дёргая себя за клочковатую бородёнку. — Ушицу бы вам согреть, травок заварить… Да как же вы так управились-то с душегубами⁈

— Не причитай, Захар, — оборвал я его метания. — Лучше проверь, живы ли эти молодцы.

— Батюшки-светы! — всплеснул руками слуга, опасливо приближаясь к телам. — И то верно, барин. Ох, не к добру это, не к добру… Отродясь вы так не дрались! То есть, простите великодушно, может и дрались, да я запамятовал…

— Не мельтеши под ногами! — рыкнул сержант.

Однако слуга только махнул рукой и продолжил причитать:

— Вот ведь лиходеи какие! На ночь глядя, к честным людям… А ну как они не одни были? Может, там ещё прячутся, а? Ой, что ж теперь будет-то, что будет…

Вот ведь шут!

— Сержант, здесь ещё один! — заорал вдруг боец, споткнувшись о неподвижное тело в кустах.

— Говорил же, их было двое, — бросил я равнодушно.

И тут же рявкнул командирским басом:

— Перевяжите этому раны! Допросить его нужно, и живо!

Солдаты невольно вытянулись и бросились выполнять. Даже Могилевский дёрнулся, будто ужаленный, но тут же смерил разгневанным взглядом и меня, и своих подчинённых, заметавшихся вокруг. Взгляд его не сулил им ничего хорошего. Понять его можно, нарушение субординации во всей красе.

Ничего, пускай привыкает. Инициативу он уже упустил, да и передо мной виноват. Должен был обеспечивать безопасность, а сам проворонил убийц. Так что теперь только и может, что сверкать глазами, да показывать расторопность.

Пока пленника обматывали бинтами, сержант оттянул ворот его рубахи и присвистнул сквозь зубы:

— Каторжная птичка! Сидел за разбой и душегубство, ни много ни мало. Где ж вы, Платонов, таких друзей отхватили?

На коже несостоявшегося головореза виднелось зажившее клеймо в виде уже порядком оплывшего черепа.

— Допросить сможете? — кивнул я на пленника.

Так то я и сам умею вытягивать из людей информацию. Особенно из тех, кто на этом свете загостился. Вот только методы сильно удивят окружающих своей радикальностью.

А для душегуба вопросы от сурового вояки будут звучать солиднее, чем от хилого дворянчика.

Сержант на мой вопрос только кивнул.

Глаза убийцы забегали. Губы скривились в злой усмешке:

— Не твоего ума дело, служивый. Захотели пришить щенка, вот и пришли. А ты не лезь, целее будешь.

Могилевский аж побагровел от наглости. Склонился к раненому и прошипел в бледнеющее от недостатка крови лицо:

— Ах ты паскуда окаянная! Да я тебя в петлю самолично засуну и не поморщусь! А ну говори, кто подослал, не то живьём в этом лесу и закопаю!