Дайте собакам мяса (СИ) - Черемис Игорь - Страница 40

— Я понимаю, — она оторвалась от экрана и подставила мне лоб, который я поцеловал.

— Что за фильм?

— «Старик со старухой» Чухрая. Очень хороший, но меня до слез пробирает… [4]

— Выключи, — улыбнулся я.

— Не хочу, — Татьяна помотала головой. — Мы в институте на него бегали и тоже плакали. Григорий Наумович всё-таки великий мастер…

— Согласен, — я погладил её по голове. — Я сегодня с Высоцким разговаривал. Он хочет тебя вернуть.

Татьяна с минуту сидела молча, потому выкуталась из одеяла, подошла к телевизору, выключила его и села рядом со мной.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь? — сказала она.

— Потому что промолчать будет нечестно по отношению к тебе, — признался я. — Я думал об этом. И понял, что так нельзя поступать.

— Понимаю… ты тоже любишь поступать правильно, — кивнула Татьяна. — И что ты думаешь о его желании?

Я думал об этом всю обратную дорогу.

— Я уверен, что он не был искренним, — сказал я.

— Почему?

— Они ни разу не упомянул о нашем ребенке, — я положил ладонь на её живот. — А когда я об этом сказал, он сделал вид, что не заметил. Тебя он, может, и хочет вернуть, но ребенок, которого ты носишь, ему не нужен. Как-то так…

Татьяна кивнула и замолчала, прижавшись ко мне, а я обнял её за плечи. Так мы просидели довольно долго — время я не засекал, но по ощущениям прошло минут десять, прежде чем она заговорила снова.

— Ты понравился моему отцу, — сказала она.

— Это хорошо?

— Да, очень хорошо. И маме тоже. И бабушке. И дяде Жене. Мама говорит, чтобы я не смела тебя бросать, говорит, чтобы если я брошу тебя, то могу забыть дорогу к ним…

— Зря она так, — я улыбнулся, хотя Татьяна не могла этого видеть. — Нельзя отворачиваться от своего ребенка… даже если этот ребенок — вполне взрослый и самостоятельный человек.

— Ей можно, — убежденно проговорила она. — Мама знает, что я совсем не самостоятельная. Пусть и взрослый. Ты знаешь, что я старше тебя?

— Знаю.

— Тебя это не беспокоит?

— Нет. А должно?

— Не знаю. Может быть. Кого-то беспокоит, когда женщина старше.

— Не меня, — я снова погладил её по голове и вернул руку на плечо. — Мы с тобой дети войны, у нас другой отсчет времени.

Я сказал это — и немного запаниковал. Я не был ребенком войны, я родился в мирные восьмидесятые, хотя и прошел через девяностые, которые вполне могли считаться войной — во всяком случае, по числу жертв либеральных реформ. Ребенком войны был «мой» Орехов. Но о его существовании я временами забывал, его память мне уже была почти не нужна, хотя до чего-то я, наверное, ещё не докопался. Но за полгода я вполне освоился в 1972-м, и мне теперь было проще считать, что я действительно родился в 1944-м, вырос в Сумах, которые неплохо узнал и сам, а последние шесть лет работал в московском управлении КГБ. Любые другие варианты слишком всё запутывали, а мне сейчас лишняя путаница была совсем не нужна. К тому же с попаданием в Орехова я получил немного плюшек — взять хотя бы музыкальный слух, голос и возможность прилично играть на гитаре и петь. И возможность ходить, чего я был лишен на протяжении двенадцати лет.

Я иногда скучал по своей жене и своим детям оттуда, из будущего, но понимал, что там я был просто обузой для них. Да, я что-то зарабатывал своими переводами и редактурой, но эта деятельность в те времена оплачивалась далеко не по первому разряду и не вносила существенного вклада в семейный бюджет… К тому же сейчас и того будущего, где у меня была семья, не существовало — мои настоящие родители ещё даже не встретились. Так что, возможно, когда-нибудь у меня получится посмотреть на самого себя со стороны. А если я будут и дальше двигаться по служебной лестнице — пусть и сбавив скорость, — я смогу помочь и родителям, и самому себе, и той девушке, которая тоже ещё не родилась, но которая много позже стала моей женой и не бросила в трудную минуту и выдержала всё, через что мы вместе прошли…

Ну а «мой» Орехов будет моим билетом в это светлое завтра, в которое я въеду буквально на его горбу.

— Хорошо, — сказала Татьяна. — Меня это волновало.

— Могла бы просто спросить, — я ткнулся подбородком в её висок. — Я бы ответил.

— Я боялась. Глупо, понимаю. Но так бывает.

— Бывает, — эхом повторил я. — Теперь не боишься?

— Не боюсь, — подтвердила она. — Я не буду ему звонить или встречаться. И возвращаться к нему я не собираюсь. Если вдруг встретишь его — так и скажи. А ты встретишь… Володя умеет быть настойчивым.

— Он мне не поверит.

— Поверит… я почему-то в этом не сомневаюсь.

Я прислушался к себе — и тоже решил не сомневаться в том, что смогу убедить Высоцкого оставить Татьяну Иваненко в прошлом. В конце концов, это было гораздо проще, чем провести следствие по делу Якира.

— Твоими бы устами…

Меня милосердно прервал звонок телефона. Я снова потрепал Татьяну по прическе, встал и вышел в прихожую.

— Алло! Орехов слушает!

Один из недостатков работы в нашей Конторе — позвонить тебе могут в любой момент. Орехов с этим не сталкивался, я пока тоже, но был внутренне готов. Там, где я служил в будущем, внеурочные вызовы были в порядке вещей.

— Здравствуй, капитан, — раздался голос, который я не слышал уже месяца три. — Нужно встретиться.

— Конечно, Антонина Макаровна, — согласился я. — Это пошло бы нам с вами на пользу. Где и когда?

[1] Семен Кузьмич Цвигун получил генерал-полковника в декабре 1969-го — уже в ранге заместителя Андропова. Филипп Николаевич Бобков стал генерал-лейтенантом в ноябре 1972-го. Генерал-лейтенантом был Фёдор Константинович Мортин, начальник Первого главного управления в 1971–1974 годах. Генерал-полковником ещё был Георгий Карпович Цинёв, в те годы — заместитель Андропова, звание ему присвоили в 1967 году; но в 1972-м он был формально ниже Цвигуна, который числился первым заместителем председателя КГБ. А вообще генералов в системе КГБ начали активно раздавать лишь после отставки Хрущева. Семичастному, например, дали звание генерал-полковника как раз после этого переворота (в 1964-м) и именно за него; до этого он был сугубо штатским.

[2] Григорий Подъяпольский был участником и весьма активным так называемой Инициативной группы по защите прав человека в СССР — её создали в 1969-м Якир и Красин, а основной целью было написание различных писем в различные инстанции, в том числе и за рубежом. В 1972-м он вошел в созданный Андреем Сахаровым Комитет прав человека в СССР. По сути обе эти организации — клубы по интересам, но сахаровский комитет имел чуть больший вес среди диссидентов. Более известна сейчас Московская Хельсинкская группа, которую создали в 1976-м, а пиарили уже в 90-е и нулевые усилиями Людмилы Алексеевой. В целом задачами всех эти комитетов и групп был сбор компромата на СССР и его предоставление западным странам.