Наследник из прошлого (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 16

— Золотарев! — услышал я недовольный голос пана майора. — Тебе раньше говорили, что ты больной на всю башку?

— Никак нет!

Я ответил абсолютно честно. Не было до сих пор настолько отважных, чтобы мне такое в лицо сказать.

— Вы первый, пан майор!

— Ты зачем голову Абы сюда притащил? — с мученическим видом спросил комендант. — Я тебе и так верю, на тебе же ожерелье ценой в два моих годовых жалования. И юрта ханская полыхает как факел.

И то правда, — подумал я, с удивлением разглядывая отрубленную голову, которую держал в левой руке, намотав на ладонь смоляные косы. — На хрена я ее притащил? Но не признаваться же, что я этого даже не заметил. Я ведь эпический подвиг совершил, девятый за всю историю Сотни.

— Чашу из нее сделаю, пан майор! — бодро гаркнул я. — По степному обычаю! Окажу честь достойному врагу!

— Как есть на голову скорбный! — вздохнул майор и добавил. — Хочешь себе чашу, делай чашу. Ты в своем праве, если пить не из чего. А башку я тебе завтра побрею, перед всем строем. Погоны только подождать придется. Я сначала рапорт в округ подать должен. Пара недель, не больше. Примешь свой взвод. Стунич, лейтенант твой, от ран ночью помер.

Следующие недели пролетели словно в пьяном угаре, за исключением того, что я не выпил ни капли. Рану на морде мне зашили, и она уже почти перестала болеть. Это у воина обычное дело. Другим повезло куда меньше. Батальон потерял пятьдесят человек, в основном новиков из пополнения. Из офицеров погибли трое взводных и один ротный. Еще сотня была ранена, а остальные превратились в стройбат, ударными темпами латая кусок обрушившейся стены. Ее поднять надо хотя бы на пять локтей, пока из округа каменщиков не привезут. И да, Пятый молниеносный так к нам на выручку и не явился. Пан майор доложил телеграфом, что вверенный ему личный состав одержал блестящую победу, а потому гвардия ушла на юг. Там мадьяры прорвали перевал, который и сейчас с моей подачи называется Раховским, и теперь пять тысяч всадников, впервые за сотни лет, грабили и жгли имперские селения. Это была настоящая катастрофа. Всадники уйдут, отягощенные добычей, и даже не станут принимать бой. Зачем им это? Они пришли грабить, а не умирать. Но любой мальчишка, сбривший после первого боя жидкий пушок на подбородке, понимал: они вернутся снова, и вернутся всей силой. Несокрушимый Лимес прорван в одном из своих звеньев, а значит, будет прорван и в других. И тогда на беззащитные земли империи хлынет неисчислимая орда, которая опустошит их так, как это сделал когда-то великий Аттила.

От нашей крепости мадьяры вскоре ушли, а в миле от нее выросло два кургана. Один ханский, а второй побольше. Там лежали остальные те, кого унесла болезнь и война. Пленных хорватов, которые этот курган насыпали, перебили как скот, принеся в жертву Богу Неба, а потом всадники ушли. Они даже полон не стали забирать, посчитав это плохим знаком. Боги были неблагосклонны к ним в этом походе, а потому их нужно умилостивить. Вот они и умилостивили их, как умели… Сотни душ рабов будут служить на том свете хану и его воинам. Никому из нас даже в голову не пришло их преследовать, потому что в седло село больше трех тысяч всадников, из которых тысяча была вполне себе боеспособна. В чистом поле они от нас мокрого места не оставят. Дураков нет.

Штопанная форма с новенькими погонами, куцый айдар на обгоревшей от августовского солнца башке, ханская гривна на шее и слава дикого отморозка сделали свое черное дело. Я остался совершенно один, и даже ребята из моего отделения смотрели на меня теперь, как кролик на удава, стучали кулаком в грудь и, выпучив глаза, уносились выполнять любой приказ со скоростью призового жеребца. Никто из них со мной больше не разговаривал, только односложно отвечали на вопросы. Все, даже Янош…

А вот господа офицеры не спешили брать меня в свою компанию. Они хоть и из бедных, но вполне почтенных семей. И они законные сыновья своих отцов, в отличие от меня, носителя позорной фамилии. Я был им не ровня. Мой ротный и вовсе смотрел на меня с опаской, как на бешеную собаку. С одной стороны, я выскочка, которого надо гнобить изо всех сил, а с другой — талисман батальона и герой, о котором непременно столичные «Известия» напишут. Аккурат внизу страницы, между объявлением о продаже стельной коровы и заказной статьей о партии китайского чая, расписывающей целебные свойства этого незнакомого публике напитка. Как же чая хочется! Кто бы знал!

Внутри меня крепло убеждение, что вот-вот должно что-то произойти. Лето заканчивалось, улетая вместе с жухлой листвой, и господа нобили из первого взвода уже выкупили мой контракт. Я не смог их порадовать и не сдох, как подобает настоящему герою, а значит, скоро стоит ждать гостей. Ведь пышнотелая купчиха из Святославля Египетского, мечта любого солдата, уже ждала меня, насквозь промочив подушку слезами нетерпения. В общем, предчувствие меня не обмануло.

В тот день кавалькада из десятка всадников самого неприятного вида остановилась около западных ворот крепости, и один из них начал требовательно стучать рукоятью плети. Они мчали изо всех сил, и бока коней, покрытых хлопьями пены, ходили в хриплом дыхании. Дуб, который стоял в карауле, лениво посмотрел на них с башни и послал за мной. А я, как командир взвода, на котором сегодня висела караульная служба, услышал прелюбопытный разговор.

— Открывай, босяк! У меня приказ!

— Чегой-то я босяк? — обиделся Дуб, который, как и любой простолюдин, получивший свою толику власти, намеревался использовать ее по максимуму. Это в бытность мою советским гражданином называлось синдромом вахтера.

— Я воин его царственности императора при исполнении. Я за государей наших кровь проливал, и свои права знаю.

— Какие такие права? — человек внизу, судя по замашкам, высокопоставленный слуга кого-то из больших бояр, даже рот раскрыл от такой наглости.

— А такие права, — рассудительно ответил ему Дуб. — Я часовой на посту, и открыть тебе не могу, потому как пост брошу. На лице у тебя не написано, что ты человек приличный, а значит я, согласно уставу караульной службы, позову командира, а ты пока ждать будешь.

— А если он до ночи не придет? — начал закипать гость, который такого обращения, видимо, еще не встречал.

— Тогда ты будешь тут до ночи стоять, — философски ответил Дуб. — У меня приказ. Отсюда только что мадьяр выбили. Без приказа в крепость не пущу.

— Я дьяк Приказа большого Дворца! — заревел человек за воротами. — Я с тебя шкуру спущу!

— А я сейчас пристрелю тебя, и делу конец, — хладнокровно ответил Дуб. — Имею полное право. Устав караульной службы, параграф пять. Угроза личному составу при исполнении оным службы в охранении должна пересекаться незамедлительно, ибо…

— Да заткнись ты! — рявкнул дьяк, и Дуб благоразумно замолчал. Пошутили и хватит. Дьяк — величина не чета даже нашему майору. — Да где лейтенант твой?

— Не могу знать! — ответил Дуб и искоса посмотрел на меня. Впускать или нет, был написан вопрос на его лице. Я поднял большой палец в знак того, что оценил всю глубину его юмора, и открыл окошко в воротах.

— Слушаю вас, почтенные!

— Дьяк Приказа большого дворца Михайлов, — зло посмотрел на меня статный мужчина лет сорока с окладистой бородой, в пропыленном кафтане из переливчато-серой парчи и в сапогах из тонкого сафьяна. — К майору Мазовшанскому с письмом от большого боярина Любимова.

— Проходите, — кивнул я, — а ваши спутники останутся здесь. Не положено.

— С ума уже посходила солдатня! — прошипел дьяк и посмотрел на меня, как на кусок дерьма. — Распоясались вконец! Веди, лейтенант. Кстати, ты солдата Золотарева знаешь?

Внезапно взгляд его изменился, видимо, такая оригинальная прическа и украшенная самоцветами золотая гривна, висящая на цыплячьей шее юного лейтенанта, встречались ему нечасто.

— Тут такого нет, — решительно ответил я, радуясь, что впустил только его одного. От десятка мне точно не отбиться. За мной очень серьезных ребят прислали. Мне, чтобы это понять, мимолетного взгляда хватило.