Наследник из прошлого (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 15

Майор Мазовшанский, который стоял с окровавленным палашом в руке, смотрел на меня оценивающе и, видимо, пытался понять, откуда паренек из «мяса» научился фехтовать как отпрыск знатной семьи. И мне его взгляд совершенно не понравился. Да и пошел он! Мне теперь что, для того чтобы кому понравиться, непременно нужно сдохнуть? Я не согласен… У меня на эту жизнь большие планы.

Глава 7

Сказать, что меня провожали из лагеря со слезами — это серьезно преувеличить. Никто не горевал даже из вежливости, а в глазах сослуживцев читалось явное облегчение. Меня теперь боялись, как домашнюю собачонку, которая внезапно оказалась волком. И вроде знакомая тварь, а ну как укусит… Парни помогли собрать добро с убитых мной мадьяр и сложили его в немалую кучу. Я выбрал из нее одежку поприличней, замыл от крови, заштопал, прожарил ее от насекомых и приготовился к вылазке. Ждать становилось все тяжелее, ведь камни полетели снова, и все попытки нашего майора поднять стену хоть на пару локтей провалились с треском. Двух отроков, из тех, кто разбирал завалы, поранило осколками камней после удара требушета, и с этой идеей распрощались. А я ждал…

Черной оспой заболевают дней через семь-десять после заражения, а через две недели больной мечется в бреду, покрытый крупной, словно горох, сыпью. Если эпидемия приходила куда-то впервые, то забирала от половины до двух третей населения. Если это был не первый ее визит, то существенно меньше. Понемногу люди вырабатывали устойчивость к этой заразе, но все равно, оспа убивала множество детей и стариков, а остальных уродовала так, что едва лишь один на сотню не имел ее отметин. Но не в империи, у нас-то с прививками полный порядок. Батюшки набирают паству даже в глухих весях, используя достижения научного прогресса. А язычники и поклонники прочих конфессий ходят рябые, как яйцо кукушки, вызывая у остальных лишь брезгливое недоумение.

Я снова лежал в кустах, в полусотне шагов от ближайшего костра мадьяр, и матерился про себя. Видимо, я плохо прожарил халат, и какая-то вошь все же умудрилась уцелеть, превращая мою засаду в сущий ад. Я боялся пошевелиться лишний раз и стоически терпел, когда эта тварь с упоением грызла мое новое тело. Я ждал, когда она переберется туда, где я попытаюсь ее придавить своим весом, но вошь была хитра и изо всех сил портила мне подвиг. Она либо очень хотела жить, либо играла на стороне мадьяр, тварь этакая. Вот интересно, если про меня сложат сагу, то там скажут, что я лежал в засаде и мечтал расчесать место укуса? Мечтал до стона, до боли, до полнейшего исступления. Черта с два такое напишут, потому что я черта с два об этом кому-нибудь скажу. Просто сдохну в этих кустах, заеденный ненасытной тварью размером со спичечную головку. Время шло, а я, изнуренный бессмысленной борьбой с насекомым, не имел ни единой мысли, как исполнить задуманное. Я лежал тут уже третий день, понемногу подъедая запас из хурджуна. У меня еще мех с водой был, но он уже подходил к концу. Меня ведь сюда не зимовать отправляли.

Оспа уже вовсю гуляла по лагерю мадьяр. Я слышал стоны и видел, как немногие из тех, кто стоял на ногах, бегали за водой и поили своих товарищей. Один костер — семь или восемь человек, это то, что называется десятком. Все эти люди — родня близкая или дальняя. Они знают друг друга всю жизнь, и ни за что не бросят своего в беде. Из восьми трое тяжелых, измученных лихоманкой, трое заболевших, но стоявших на ногах, и двое тех, кого хвороба не брала. Они либо имели особенно могучее здоровье, либо рябую рожу и иммунитет, с ней напрямую связанный. Второе было наиболее вероятно. Такова средняя температура по больнице, если уместно использовать этот каламбур.

Ханская юрта выделялась размерами и белым войлоком кошмы, которая ее покрывала, но самого хана я так и не увидел. Скорее всего, он тоже заболел, потому что к нему в шатер регулярно забегали какие-то личности в нелепых одеждах, с посохами и бубнами. Полог был открыт с двух сторон, ведь ночи стояли теплые, а лежать в затхлой духоте — развлечение не из приятных. Из-за решетки юрты раздавались удары бубна, и просвечивали языки пламени. Шаманы использовали проверенный веками способ борьбы со всем на свете — очищение огнем. И, судя по всему, получалось у них это скверно, потому что за все три дня хан из юрты так и не показался. Шаманы даже вышли на лужок за лагерем, повыли у костра, потанцевали, а потом перерезали горло трем визжащим от ужаса хорватским бабам. Великое небо смотрело на них сверху и хранило презрительное молчание. Наверное, трех баб ему было мало, а принести больше жертв шаманы оказались не готовы. Видимо, еще надеялись продать их в Итиле. Тем не менее, мою проблему это все никак не решало. Я даже близко не представлял, как мне прирезать этого чертового хана.

— Вот я дурак! — простонал я, пораженный внезапной мыслью в самое сердце. Надо было терпеть немыслимые муки столько времени, когда все так просто… Я плюнул от досады и пополз назад, в сторону крепости. Ведь там, в запасниках коменданта, наверняка лежали несколько глиняных гранат, наполненных огненной смесью. У него же баллисты есть, а значит, и шары по разнарядке должны быть! Я ведь сам ее составлял! Ими положено осадные башни обстреливать, которых тут в глаза никто не видел…

В этот раз я выбрал самый красивый кафтан и лучший пояс из всех. И даже саблю нацепил ту, что снял с последнего убитого. Она у него на редкость роскошная была. Подлесок привычно меня пропустил, и я оказался у лагеря меньше, чем через час, пробираясь по запутанным тропам в засеке. Моя душа пела, ведь я и не знал, что мне для счастья нужно так мало. Сейчас, когда проклятая вошь, наконец, сдохла в пламени костра, я как будто обрел крылья.

Охранение на отшибе мадьяры несли из рук вон плохо. Да и кому его нести, когда одни в горячке лежат, а другие их водой поят. И поэтому, когда я показался из темноты, многозначительно теребя завязку штанов, на меня лишь бросили косой взгляд и отвернулись. В глазах этих людей я был счастливчиком, ведь у меня всего лишь понос, верный спутник любого похода. Я двинулся прямо к ханскому шатру, присмотрев оседланную лошадку, которая паслась шагах в двадцати от него, привязанная к колышку. Подойдя сбоку, чтобы не попасть в поле зрения нукера, клюющего носом на посту, я достал из сумы на боку глиняный шар, подпалил пропитанный серой фитиль и бросил прямо под ноги спящего воина. Нукер, визжа от ужаса и боли, заметался, пытаясь сбить огонь, а я вошел в шатер и в неверном свете очага увидел могучего мужика с длинными косами, который бредил, обливаясь потом. Его лицо сейчас бы мать родная не узнала, до того оно было обезображено сплошным бугристым ковром гноящихся пузырьков.

— Ну, господи благослови! — острый клинок свистнул и утонул в подстилке ханского ложа, а я схватил золотое ожерелье, надел его на себя и выскочил вон. Навстречу мне уже неслись мадьяры, которые орали что-то и трясли саблями. Пришлось бросить им под ноги еще два шара, и пока они разбегались с воплями, я вскочил на лошадку и поскакал в сторону крепости. До постов охранения три сотни шагов, есть шанс проскочить, пока они сообразят, что здесь произошло. Редкостный по своему идиотизму план, учитывая, что позади полыхала ханская юрта, а я орал на незнакомом мне языке.

— Эленсег! Эленсег!

Почему-то в тот момент мне не пришло в голову ничего умнее, но, как оказалось, такой путь отступления куда лучше, чем попытаться сделать вид, что я шел, шел и немножко заблудился. Любой всадник задастся вопросом, а кто этот незнакомый парень, который уходит прочь от горящей ханской юрты, в то время как все остальные бегут к ней. А давайте-ка поговорим с ним и спросим, из какого он рода, и как зовут его почтенного отца и братьев. И где их костер. В общем, я решил пойти на прорыв.

Лагерь просыпался, и мадьяры хватались за оружие. Тех долей секунд, за которые я пролетал мимо, не хватало им, чтобы осмыслить ситуацию. И пока они искали врага, я уже доскакал до поста, где воины оказались потолковей. Они уже целились из луков, а я зажмурился и направил коня прямо на них. Зачем зажмурился? Наверное, я посчитал в тот момент, что так меня точно не заметят. Не признаваться же самому себе, что испугался до ужаса. Если собьют на землю, мне из лагеря ни за что не уйти. И тогда смерть от честного железа покажется несбыточной мечтой. Будут пытать две недели кряду, а потом разорвут конями. Впрочем, я испугался еще раз, когда бросил коня у крепости и залез внутрь через пролом. Мой малахай унесло стрелой, а еще две застряли в войлоке кафтана, так и не пробив панциря. М-да… стреляли мадьяры отменно, хоть сейчас в Сотню на зачет. Как там у католиков в десятом веке молитва звучала? Избавь нас, господи, от безумия норманнского и от венгерской стрелы! Да, что-то вроде этого.