Дракон и роза - Джеллис Роберта - Страница 76

Пойнингс с большим интересом изучал вышивку на обшлаге своего рукава. Ему не нравилось то, что происходило с Генрихом день за днем в течение этих последних двух месяцев. Он бросил быстрый взгляд на своего хозяина, который очистил комнату от торговцев и слуг, и искоса наблюдал за дверью с легкой выжидающей улыбкой.

Возможно, подумал Пойнингс, он сможет несколькими словами остановить то, что должно случиться, но это будет опасно. Опасно не для него, а для короля. Генриху был нужен выход; ему также был нужен урок и королю намного лучше самому получить этот урок, чем услышать от кого-либо о возможных последствиях. Нед вернулся к изучению стежков вышивки на рукаве. Если дело зайдет слишком далеко, то можно будет обратиться к Бэдфорду или Элизабет – надеялся он. В любом случае Дорсет – никчемный человек, поэтому не так важно, что произойдет.

Вошел Дорсет, его пальцы нервно теребили край плаща.

– Довольно внезапно до меня дошло, сир, что я…

– Я думал, что ты в Лондоне, – произнес Генрих с обманчивой мягкостью. – Я за тобой посылал или давал разрешение явиться сюда?

– Простите меня, Ваше Величество, – лицо маркиза побелело. – Я не знал, что от меня требуется оставаться в Лондоне. Я сейчас же вернусь.

– Так ты и сделаешь. Но раз уж ты здесь, то чего же ты хочешь от меня?

– Ничего. Совсем ничего.

Какой же он все-таки трус, – с раздражением подумал Пойнингс. Но затем подумал и покачал головой, прийдя к пониманию того, что хотя Дорсет и был трусливым, но Генрих оказывал подобное влияние даже на людей, которые были храбрыми, как львы. Оксфорд и Девон под взглядом короля, бывало, запинались в момент речи. Больше всего Пойнингса озадачивало то, что обычно Генрих был благоразумным и справедливым. На мгновение его охватило сомнение, являлась ли увиденная им перемена действительно временной, но он подавил его в себе.

– Мне только показалось, что я так и не объяснил вам, как следует, то, что случилось во Франции.

Пойнингс издал невольный возглас удивления, и Генрих взглянул на него недовольно.

– Но это было больше двух лет назад, ты был при дворе и, видел меня почти ежедневно в течение года… А-а, входи, Оксфорд. Дорсет решил объяснить, что случилось во Франции.

– Я бы тоже хотел это услышать. Спасибо за то, что позвали меня, сэр, – сухо сказал Джон де Вере.

Лицо Дорсета теперь блестело от пота, и он был бледен.

– Ранее это не казалось важным, но сейчас, когда существует сомнение в преданности моей матери, я хочу заверить вас, что…

– Какое сомнение? Вдовствующая королева, мать моей глубоко любимой жены, удалилась от двора для отдыха и спасения своей души. Если ты, Дорсет, сомневаешься в ее преданности, то ты единственный в этом.

Эти ледяные слова упали в застывшую тишину. Губы Дорсета раскрылись с трудом, но если он и хотел что-то сказать, его слова застряли у него в горле. Медленно, как будто глаза Генриха оказывали на него давление, Дорсет опустился на колени.

Генрих ждал, наблюдая, как пот собирается в капли и затем ручейками стекает по его лицу; ждал пока тот не начал дрожать, ждал даже до тех пор, пока закаленный солдат Оксфорд не отвел глаза от того, кто находился на полу. Для короля эта безудержная жестокость была странным, диким удовольствием. Она давала выход напряжению, скопившемуся за месяцы раздачи улыбок и сдерживания языка.

– Джон, – Тюдор обратился к Оксфорду, – Дорсет хочет вернуться в Лондон. Не можешь ли ты проследить, чтобы он прибыл туда благополучно. Вероятно, из-за того, что он настолько боязлив, ему станет легче от чувства безопасности. Проследи, чтобы его в целости и сохранности приютили в Тауэре.

Дорсет вскричал о милосердии, но взглядом Генрих показал Оксфорду, чтобы того увели. В комнате наступила тишина. Генрих сделал полшага к двери и остановился. Он сцепил руки, затем резко развел их в стороны и дал им повиснуть по бокам. Пойнингс мог видеть вену, пульсирующую на его виске.

– Меня так преследуют, что я не знаю, куда направиться, – внезапно произнес он. – А что, король не имеет права набрасываться на своих врагов?

– Дорсет – ваш враг, сир?

– Он был бы им, если бы имел достаточно мужества.

– Что ж, вы расправились с ним. Вам стало легче?

– Я мог бы даже избить того ребенка, который объявил о его приходе сюда. Дорсет слабый и глупый, и он не причинил мне вреда.

Генрих, не глядя, протянул руку, и Пойнингс сжал ее.

– Я пошлю за ним и отменю приказ. О боже, я не могу. Я так напугал его, что он изменит свое отношение ко мне и наделает глупостей, за которые мне, действительно, нужно будет наказать его.

– Дорсет – это ничто. Он никого не волнует, потому что каждый знает, что он из себя представляет. Оставьте его в Тауэре как символ вашей власти и как ваше предостережение.

– Но он будет мучиться. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы даже этот получеловек испытал те страдания, которые чувствую я сам?

Это было признание, которого ждал Пойнингс.

– Что беспокоит тебя, Генрих? Я знаю, что все королевство терзает твою плоть и пьет твою кровь, но в этом нет ничего нового. Мы поедаем тебя годами, но ты терпишь это издевательство без проявления слабости. Но теперь что-то другое пожирает тебя изнутри. Настало время сказать об этом, чтобы приобрести соратника в борьбе с опасностью, пока она не поглотила тебя целиком.

– Что ты слышал о кошмарных видениях? – глухо спросил король, сознательно не называя его по имени, потому что Нед обратился к нему как к другу, а не как слуга к хозяину.

– Бесы вылетают через рот, – спокойно произнес Пойнингс. – Вы должны выплюнуть своих.

– Тебе?

Пойнингс пожал плечами.

– Мне это нипочем. Кошмарные видения и страхи за будущее не пугают меня. Не знаю почему, но это правда. Так же, как и то, что рассказы и пьесы не доставляют мне удовольствия. Возможно, для этих вещей необходимо внутреннее зрение, но у меня его нет.

– У меня есть. – Генрих дотронулся до ткани, выбранной им для камзола, ощупывая роскошную материю, как бы пытаясь зацепиться за действительность. – Ты знаешь, как умерли принцы?

Изумленный Пойнингс на мгновение не знал, что и ответить. Он не видел связи между этим предметом и предыдущим, и гадал, отказывается ли Генрих от его предложения о помощи. Застывшее выражение на лице короля привело его, тем не менее, к убеждению, что вопрос был в какой-то мере важным.

– Слухи были разными. Наиболее часто говорили, что они были задушены или задохнулись в своей постели.

– Без всякого сомнения, они выглядели тогда, как повешенные.

Нед поборол временный приступ слабости.

– Генрих…

– А так они бы умирали долго. Так много страха для таких маленьких мальчиков, потеряю заработок и свою голову, – уверенно ответил Пойнингс. – Ты не можешь потерять больше, Генрих.

– Ты ошибаешься. Мой ребенок, как и сыновья Эдварда, будет наследником трона. Сейчас он знает меня. Он улыбается мне и протягивает навстречу руки. А я вижу его с почерневшим лицом, выпученными глазами и высунутым наружу языком…

Пойнингс побледнел, но, к счастью, Генрих с расширенными глазами слепо уставился в пространство. Мысли короля не блуждали беспорядочно. В них проглядывала жуткая логика.

Пойнингс тоже играл с маленьким Артуром, и словесная картина была настолько живой, что его язык прилип к небу. Он перевел дыхание.

– Значит, очевидно, что мы не должны потерпеть поражение, – сказал он, но не смог говорить твердо даже усилиями воли.

– Неужели я так напугал тебя, Нед? – спросил Генрих, посмотрев ему в глаза.

– Да, это так, – ответил Пойнингс. – Но вы дали мне также силы десяти человек. Это видение будет пришпоривать меня, и я без сомнения, буду продолжать сражаться даже после того, как меня убьют насмерть.

– Я тоже. Но будет ли этого достаточно?

Пойнингс решительно встряхнул головой.

– Кхм! Генрих, мы оба дураки, – да простит меня Ваша Светлость, но это так. Этого не посмеет сделать самый худший враг, самый ужасный монстр. Слишком много младенцев было убито на этой земле. Я думаю, что всякая тварь на полях поднимется и будет кричать против другого такого поступка. Заключить в тюрьму, как вы сделали это с Уорвиком, но не убийство.