Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 11

Избушка начала поворачиваться. Путники замерли, глядя, как ходят ходуном толстые бревна, как сыплется из щелей всякий сор, как дрожат деревца на крыше. «Сейчас рассыплется, и не узнаем ничего!» – мелькнуло у Салтана в мыслях.

Но избушка не рассыпалась. Она замерла, и теперь в стене, обращенной к гостям, виднелась низкая дверь. И пока Салтан собирался с духом, чтобы в нее постучать, она раскрылась сама.

Внутри была тьма. Живая, дышащая тьма. Это она отворила дверь и ожидала гостей. Или угощения?

– Избушка, избушка! – позвал Салтан. – Нам в тебя лезти, хлеба ести.

– Сперва скажи, как мое имя? – проскрипела дверь и покачнулась, будто намекая на будущий удар.

Гвидон дрогнул и чуть попятился. Видал он разные чудеса, но разговаривать с дверью… К тому же и голос у нее был скрипучий, противный донельзя.

– Батя! Почему дверь разгов-варивает?

– Не сама дверь, – шепнул Салтан. – Дух-сторож в ней живет. Может, Устинья? – громко сказал он.

– Нет-нет-нет, – проскрипела дверь.

– Может, Еликонида?

– Нет-нет-нет! – со злорадством ответила дверь.

– Ну тогда звать тебя Лукерья-Сторожу-Придверья-Хрусть-Хрусть-Спину-Переломлюсть.

– Эх, догадались! – со злобой скрипнула дверь. – Ну, проходите!

– А теперь мое имя скажи! – заржал вдруг лошадиный череп на низком коньке крыши, и глаза его полыхнули.

Гвидон вздрогнул и отшатнулся от неожиданности. Салтан подтолкнул его локтем и сделал знак: отвечай!

– М-может, Степанида? – нахмурившись, вспомнил Гвидон недавний разговор с Тьмой-девой.

– Нееет! – заржал лошадиный череп.

– Может… Ми… Мат…

Салтан ударил его локтем: ответ дается только три раза!

– Мастридия! – с облегчением вспомнил Гвидон.

– Нееееет! – пронзительно, с торжеством взвизгнула лошадь.

– Звать тебя Ульяна-Падаю-На-Незваных-Бум-Бам-Кости-Переломам!

Лошадь издала досадливое ржанье, и глаза ее погасли.

Салтан испустил глубокий вздох облегчения. Но это был всего лишь доступ в избушку…

Внутри замерцал легкий сизый свет. Гвидон поежился.

– Идем, – тихо, но твердо сказал Салтан. – Не поворачивать же обратно.

И первым шагнул в низкую дверь.

Ничто не пыталось причинить ему вред, и он благополучно распрямился. Вслед за ним в избу живо вскочил Гвидон и тоже стал озираться. Внутри никого. По виду все как везде: беленая печь, лавки, сундуки, стол, полати, высокая ступа с пестом в углу, где у добрых людей бывают иконы…

– Поклон вам, хозяева! – вполголоса крикнул Салтан, кланяясь. – Выйдите, покажитесь, мы к вам с добром пришли.

И вздрогнул: с полатей бесшумно сорвался черный ком и упал в двух шагах перед ним. Салтан отшатнулся, Гвидон схватил его за плечо. Оба охнули от неожиданности, а потом так же тревожно засмеялись. Перед ними встала черная кошка: вытянула лапы, выгнула спину дугой. Глаза ее вспыхнули зеленым, она обернулась вокруг себя… и на том месте оказалась старуха. Щуплая, согнутая, не выше десятилетнего ребенка. Острый громадный горб торчал через прореху в безрукавке из вытертого темного меха, палаток был низко надвинут на морщинистое лицо, подбородок выступал башмаком и на нем топорщилась целая седая борода. Крючковатый нос нависал над ним, словно пытался залезть старухе в провалившийся рот.

– Поздорову вам, добрый молодцы! – скрипучим голосом прошамкала старуха. – Кого ищете здесь?

– Медоусу-Стражницу, – ответил Салтан, с трудом одолевая дрожь жути и омерзения. – Уж не ты ли это, матушка?

– А коли я тебе матушка, то встречай, как подобает!

Старуха шагнула к нему и сделал знак ручками, больше похожими на костлявые лапки, явно приглашая к себе в объятия. Салтана передернуло. Бабке было на вид лет этак двести, она напоминала покойника, что каким-то чудом не разложился, а только высох. Тронь – рассыплется на косточки, да и пахнет от бабки не цветами…

Но одно Салтан затвердил от мудрого своего наставника еще в детстве: в такой избушке необходимо показывать себя своим, ибо чужие здесь идут на пищу. Он наклонился и осторожно обнял бабку за хилые костлявые плечи. Она подставила ему щеку, и он, стараясь ни о чем не думать, коснулся ее губами; ощущение было примерно как поцеловать волосатую лягушку. Хихикая, бабка подставила другую щеку, а потом опять первую. Салтан вытерпел троекратное лобзание, отстранился, бабка выпрямилась, выхватила из-за пазухи платок, провела по лицу, распрямилась… и Салтан увидел перед собой статную женщину средних лет, около сорока. Продолговатое, угловатое лицо казалось внушительным, даже тяжеловатым, но это впечатление сглаживали изящно изогнутые черные брови, правильные черты и большие темные глаза. Волосы хозяйки были не покрыты, две темные, с сединой, косы спускались по плечам на пышную грудь и заканчивались где-то ниже пояса. Весь ее облик наводил на мысль о сжатом кулаке – такой силой от нее веяло, и даже морщины у глаз и вокруг рта казались хранилищем мудрости.

Салтан застыл, потрясенный этим превращением до полубеспамятства, сам не зная, чего в нем сейчас больше: изумления, страха или восхищения. А женщина со значением ему подмигнула: дескать, за смелость тебе награда.

– Ну, здравствуй, царь Салтан Салтанович! – Хозяйка улыбнулась, показав недостаток двух зубов сверху и внизу. – И ты тоже… – она заглянула Салтану за спину, – князь Гвидон. Добрались все-таки.

– Кто ты, хозяюшка? – наконец Салтан обрел дар речи.

– Кого искали, того и нашли. Медоуса я, Стражница здешняя. Белый свет от темного стерегу, темный – от белого.

– Мы уж видали по пути трех стражниц… – заикнулся Гвидон.

– То были служанки мои: Белая Заря, Красный Полдень и Темная Полночь. Идите к столу – чай, весь день голодными ходите?

Тут же Салтан осознал, что это правда: они ничего не ели с утра, после того как покинули стан на берегу. Не найди они эту избушку, пришлось бы утром искать хоть какую дичь. А теперь, стоило вспомнить, как голод вцепился в живот изнутри голодным волком и завыл.

– Подавайте! – невесть кому приказала хозяйка и хлопнула в ладоши.

В воздухе вдруг возникло оживление: что-то невидимое метнулось туда, сюда, на столе сама собой появилась скатерть, а на ней из ниоткуда стали возникать блюда. Жареный поросенок с яблоком во рту, гусь, каравай хлеба, пироги на блюде горкой, горшок каши, горшок ухи. Хозяйка движением руки пригласила гостей к столу.

– Но ты расскажешь… – подал голос Гвидон, – куда мой город с острова подевался? А пуще того – где жена моя, царевна Кикнида? Понтарх сказал, ты знаешь!

– Экий ты нетерпеливый, дитя неразумное! – усмехнулась Медоуса. Два отверстия в ряду зубов придавали ее улыбке хищный, неприятный вид – будто сломала зубы об кости предыдущих гостей. – Гляди на отца, как он, так и ты делай. Отец у тебя умен – худому не научит. К столу садитесь. Что же я буду за хозяйка, коли гостей стану голодными держать?

Салтан кивнул сыну и глазами показал на стол. Как ни подводило живот от голода, он бы тоже предпочел хоть что-нибудь узнать поскорее. Но понимал: так дела не делаются, да и разговор мог оказаться долгим.

Они вдвоем сели за стол, хозяйка осталась стоять возле ступы, но не сводила с них глаз. Скрестив руки на груди, она не двигалась, однако кто-то им прислуживал: невидимые руки подавали посуду, пододвигали блюда, невесть как угадывая, на что каждый из них смотрит, отрезали куски, убирали ненужное – и оно мгновенно растворялось в воздухе. Оба гостя невольно вздрагивали, ощутив рядом с собой это движение невидимых слуг. Поначалу кусок не лез в горло и оба пытались что-то есть ради одной вежливости, чтобы не рассердить хозяйку, и не разбирали вкуса. Даже хуже: жуя хлеб, Салтан ощущал вкус земли и пепла, даже вроде угольки костяные хрустели на зубах. Было жутко: вкусивший пищи мертвых приобщается к мертвым… Но они, идя сюда, и не ждали пляски в хороводе на лужку. Другого пути у них нет – в мире живых, с мудростью живых, им не избыть своей беды, не обрести потерянного. Салтан знал это, когда, даже не думая, взялся помочь своему сыну в розыске попавшего города и жены. Да и как он мог бы отказаться? Этот сын, тот богатырь, в котором он нуждался во время войны с Зензевеем – скорее просто мечтал, – и впрямь родился. Но прежде чем ждать от него помощи, нужно было помочь ему утвердиться в жизни на белом свете…