С человеком на борту - Галлай Марк Лазаревич - Страница 58

— Где параметры орбиты? Давайте их сюда! — требовал Королев…

Каждый новый полет человека в космос приносил своё.

Приносил не только для науки и техники, ради чего, в сущности, в значительной степени и предпринимался, но и в сфере гораздо более тонкой — психологической. В том, как он воспринимался людьми, какие мысли и эмоции вызывал. Это мы все почувствовали уже в первые часы полёта Германа Титова на «Востоке-2».

В полёте Гагарина, едва завершился старт — корабль вышел на орбиту, — как тут же, без малейшего перерыва, как говорится, на том же дыхании пошли волнения, связанные с посадкой. Включилась ли автоматическая система спуска? Как с ориентацией? Когда должна сработать ТДУ? И так далее, вплоть до сообщения: «Приземлился. Жив. Здоров. Все в порядке». Словом, был единый, длившийся полтора часа эмоциональный пик.

Нечто новое пережили участники пуска «Востока-2». Уровень волнения был, естественно, пониже, чем во время полёта первого «Востока». Таких эмоциональных вспышек, какие выдавал тогда Королев (да и не один только Королев), в августе я ни у кого не наблюдал.

Но зато наблюдал другое.

По мере того как Титов начал мерно отсчитывать один виток за другим, стартовое напряжение явно спало. Заполнившие комнаты управления полётом люди (хотя их и распределили по трём дежурным сменам, но, разумеется, никто из «недежурных» никуда не ушёл) постепенно стали чувствовать себя свободнее — не может же человек находиться в состоянии острого напряжения беспредельно.

По углам пошли разговоры. Сначала вполголоса — на темы, непосредственно связанные с происходящим полётом. Потом погромче и на темы, связь которых с полётом «Востока-2» прослеживалась не без труда.

Поступавшие с борта корабля и со станций наблюдения сведения давали все основания для оптимизма: полет шёл по программе. За ночь каждый урвал часа по два-три для сна. Но когда утром все опять собрались в комнатах управления полётом, сразу почувствовалось, что атмосфера вновь электризуется: лица у людей сосредоточенные, никто не шутит, разговоры идут только по делу. Явно полез вверх второй эмоциональный пик этого полёта.

Через сутки после старта «Восток-2» проходил над космодромом: земной шар сделал под космической орбитой нашего корабля полный оборот. Сейчас Титов пойдёт на последний, предпосадочный виток. Должна начаться цепочка жизненно важных сообщений: включение бортовой программы автоматического спуска, ориентация корабля, включение, а потом выключение ТДУ, разделение приборного отсека и спускаемого аппарата… Есть в этом потоке информации и сигналы, так сказать, негативные, отсутствие которых как раз и свидетельствует, что все в порядке. Например, прекращение передач с борта спускаемого аппарата говорит о том, что корабль идёт исправно и вот уже вошёл в плотные слои атмосферы, где антенны — как им и положено по науке — сгорели. Сигнал пропал? Очень хорошо! Значит, события протекают нормально… Говоря об этом, не могу не вспомнить яркое, эмоционально насыщенное и в то же время предельно точное описание прилунения автоматической станции в рассказе «За проходной» очень любимой мною писательницы И. Грековой. Персонажи рассказа, действие которого происходит в «дочеловеческий» период космических исследований, напряжённо слушают писк идущих от станции сигналов. И вдруг писк обрывается — станция, как ей и следовало, уткнулась в Луну. Попали!..

Правда, в действительности все эти позитивные и негативные сообщения стекаются далеко не так аккуратно последовательно, как я сейчас описал. Часто их порядок не очень совпадает с истинной последовательностью происходящих событий. Сообщения по наземным каналам связи идут медленнее, чем сменяются этапы спуска космического корабля. Хронология нарушается. Вот, скажем, пеленгаторы, расположенные на черноморских берегах, уже доложили напрямую, непосредственно на космодром, о пропадании сигналов со спускаемого аппарата, а уже после этого вдруг поступает на корню устаревшее сообщение с дежурящих в Атлантике кораблей о том, что, мол, во столько-то часов, столько-то минут и столько-то секунд по московскому времени закончила работу тормозная двигательная установка. Но ничего, все быстро становится на свои места, хронология событий восстанавливается, и делается ясно, что дела идут исправно — по плану.

В десять часов восемнадцать минут по московскому времени (на космодроме в этот час — самое пекло!) Титов благополучно приземляется.

И вот снова мы сидим в той же просторной прохладной (или это она нам после среднеазиатского зноя кажется прохладной?) комнате в домике над Волгой.

Слушаем Титова.

В креслах вокруг большого стола сидят почти все те же люди, которые четыре месяца назад здесь же, в этой комнате, слушали Гагарина. Только космонавты как бы поменялись позициями: Юра сидит чуть ли не точно на том самом месте, где сидел тогда Герман, а Герман — там, где 13 апреля отчитывался Юра, и докладывает.

Сидящий рядом со мной член комиссии вполголоса замечает:

— Сейчас в этой комнате собралось сто процентов космонавтов, имеющихся на земном шаре.

Действительно — сто процентов. Арифметика правильная.

А внизу, на первом этаже, снова ждут журналисты. Сегодня их уже немного больше, чем было в прошлый раз: появилось два-три новых лица. Итак, мы слушаем Титова.

Он многое успел за сутки пребывания в космосе.

Меня естественно, более всего интересует то, что по моей части: ручное управление ориентацией корабля которое космонавт по заданию опробовал. Титов отзывается о нем хорошо:

— Управлять кораблём легко. Никаких сложностей при выполнении ручной ориентации не почувствовал.

Конечно, сегодня, когда пишутся эти строки, управление космическими кораблями позволяет не только ориентировать их в пространстве, но и с одной орбиты на другую переводить, и друг с другом стыковаться, на небесные тела сажать. По сравнению с этими, реализуемыми в наши дни, возможностями ручная ориентация «Востоков» выглядит весьма скромно. Недаром ещё в то время сказал о ней один инженер:

— Эта наша ориентация — вроде орудийной башни бронепоезда. Поезд идёт по рельсам независимо от воли башенного артиллериста. А он может только вертеть свою башню куда хочет, но не повлиять на траекторию её движения вместе с поездом.

Сравнение показалось мне точным.

И в то же время — неточным!

Ведь, что ни говори, все, что люди умеют сегодня и будут уметь в будущем в области управления космическими летательными аппаратами, все это началось 6 августа 1961 года, когда Герман Титов включил систему ручного управления, взялся за ручку, мягко отклонил её — и космический корабль послушно вошёл в плавное, медленное вращение!

Кстати, о самой дате полёта Титова.

Когда мы расселись, чтобы слушать его доклад, мой сосед бросив взгляд на лежащую на столе свежую газету («Беспримерный космический рейс успешно завершён!»), неожиданно спросил меня:

— Шестое августа… А помнишь, какое событие было шестого августа?

В самом деле, какое? Где-то в подсознании эта дата у меня засела. Без сомнения, что-то существенное в этот день произошло. Но что же именно?.. И вдруг я вспомнил:

— Атомная бомба! Хиросима!..

Да, день в день за шестнадцать лет до полёта Титова экипаж полковника американских военно-воздушных сил Тиббита привёл свою четырехмоторную «сверхкрепость», названную благозвучным женским именем «Энола Гей», к Хиросиме и сбросил на город атомную бомбу.

Два дня спустя была сброшена вторая атомная бомба — на город Нагасаки.

С этого и пошла пресловутая атомная эра… Атомная эра в науке, в военном деле, в дипломатии, в политике, в конечном счёте — во всей жизни людей нашего поколения во всем мире. Иногда дыхание атомной эры делалось таким грозным, ощущалось так остро, что люди ожидали мировой атомной катастрофы буквально с часу на час. Иногда положение виделось не таким безнадёжно критическим. Но того, что получило впоследствии название «разрядки напряжённости», мы за полтора десятка лет, прошедших между окончанием войны и первым полётом человека в космос, почувствовать не успели.