Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 54

- Будешь искать, Гневушка?

- Время мне на то потребуется. Буду спрашивать, буду ответа ждать. Сама знаешь, в сказке все просто. Крикни - и сбегутся птицы-звери, и ответят на все вопросы. В жизни так не получится, чудес не будет.

- Мне и не чудеса нужны, а ответы.

- Ответов подождать придется.

- Подожду я, сколько надобно.

- Ну коли так... через месяц вернешься. Что узнаю - расскажу.

- Вернусь.

Велигнев и не сомневался. Еще как вернется.

А и правда - почему никто не видел? Не замечал?

Как глаза всем отвели. И бежит, бежит по спине холодок. Неуж кто-то старую веру изводит? Свою насадить хочет?

С тем волхв в святилище и отправился. У него своя дорога, у Агафьи своя. Не друзья они, да сейчас всем крепко стоять надобно, плечом к плечу. То-то ему ночью стена огня снилась, накатывает, лес поглощает, корчатся в огне белые стволы берез, темнеет кора...

Невольно руки в кулаки сжались.

Не допущу!

Сам костьми лягу, но веру отцов и прадедов отстою!

И где-то в вышине звонко и яростно прокричал сокол.

***

- Просыпайся, боярышня.

Устя из сна вынырнула не сразу. Глаза открыла...

- Настасья?

- Ты про сестру спрашивала. Там они, на сеновале.

Большего Усте и не понадобилось. Сарафан натянула, в платок завернулась - и за Настасьей. Уже на полдороге опамятовала.

- Настя, ты можешь меня к щели проводить? Где ты сама подслушивала? Посмотреть хочу, кто и как. Шум поднять легко, отмыться трудно...

Настасья кивнула.

И то... ежели сейчас пойдет боярышня на сеновал, кто знает, чем дело кончится? Ночь-полночь, да ведь не все спят! Первый шум, и сбегутся люди, а что потом-то? Ой, не порадуется боярин Заболоцкий скандалу. Девок своих, может, и простит, а Настасью точно засекут насмерть.

Так что сеновал они обошли - и с другой стороны, туда, где в задней стене сарая было окошко. Небольшое, сено ж проветривать надо!

И невысоко оно. Ежели бревнышко подставить, как раз к окошку ухом достанешь.

Устя и прислушалась.

- ...тоскую я.

- Ксюшенька, сокровище мое, нельзя нам покамест. Вот во дворец с сестрой отправитесь, там чаще видеться будем.

Устя чуть с бревнышка не упала. Спасибо Настасье - поддержала, не дала шею свернуть.

Михайла.

Ах ты ж погань подколодная! Змей ядовитый! Нашел куда заползти, пролез-таки! И Ксюхе наивной голову морочишь! А она и тает, растекается! Вот, жалуется, что тяжко ей... что?!

Ах ты, поганка! Это я-то тебя обижаю и утесняю?!

Ну, подожди ты у меня! Косу выдеру!

Устинья аж кулаки сжала. Сейчас бы сарай крУгом обойти, да и в дверь. А там...

Михайлу - вилами, Ксюху за косу выдрать, коли не понимает, дурища, чем играет! И ведь лепечет... неуж сама не слышит? Играют с ней! Просто играют! Как с котенком месячным!

У нее-то голосок влюбленный, а Михайле скучно. Едва не позевывает.

Нельзя шум поднимать. Нельзя.

Оставалось стоять и слушать. И Ксюхины жалобы на злобную-вредную Устинью. И Ксюхины рассказы про их семью... да что ж ты делаешь-то дуреха?! Ты ж чужому человеку такое рассказываешь, что и близким лучше не знать! К чему ему дела отцовские? К чему ему боярин Раенский?

Так бы и треснула чем потяжелее!

А Михайла выспрашивает, интересуется... ведь не просто так!

Нет.

Нельзя ей дольше тут находиться. Не выдержит она, сейчас к двери ринется, да в глаза негодяю вцепится. И не оторвут.

Развернулась Устя, да и к себе, обратно.

Настасье три рубля отдала, поблагодарила, на лавку легла... у самой сна ни в одном глазу.

Михайла.

И Ксения.

Неуж и тогда он сестренке голову морочил? А ведь мог! Еще как мог!

И заморочить, и влюбить в себя, и...

И всю жизнь, как он сам сказал, он одну Устинью любил.

Не оттуда ли ненависть Ксюхина? Когда б Устинья такое узнала, она б тоже не простила. Никогда не простила. Чтобы мужчина тебе голову морочил, а сам другую любил? Такое не простишь, не забудешь.

Но Устя-то в чем виновата?

А в том, что на свете есть, так-то.

Вспомни, Устя, монастырь. И девчонку-трудницу, которую мать во всем винила. Когда б не дочь первой родилась, а сын, муж бы и не выпил на радостях, не оскользнулся бы в сугробе, не ударился б головой и не замерз. Не пришлось бы горе мыкать...

Чем тут дочь виновата?

Тем, что дочерью родилась, не сыном. Такую жизнь несчастной девчонке устроили, что та лишь в монастыре и успокаивалась.

И Ксюха так же... хоть и невиновна Устя, а достанется ей и за себя, и за Михайлу. А делать-то что?

С Аксиньей поговорить? Объяснить, что не нужна она Михайле? А как? Что сказать, чтобы сестрица поверила? Кроме крика и лая пустого ничего и не получится. Не поверит она, потому что верить не захочет.

С Михайлой поговорить?

Даже если время выбрать, если получится с ним увидеться, кто сказал, что прислушается он? Ему ж в этой жизни только деньги и власть нужны, он к ним лезет, и хватка у него мертвая. И не нужна ему Ксюха будет, а не отпустит. Разве что Устя еще в его паутине запутается.

И...

Не сможет Устя пока с ним поговорить. Не выдержит.

Закричит, в морду вцепится...

Ни к чему.

А делать-то что? Или ничего не делать? Пусть идет, как получится? Что Михайла сейчас сестре сделает? Да ничего, разве голову заморочит!

Что Устинья ему может сделать, сказать?

Опять ничего.

Остается только ждать. А чего дождется - Бог весть. Может, бабушка приедет, хоть что прояснится? Скорее бы...

***

Боярина Ижорского Михайла в лицо давно узнал.

А вот что боярин на него внимание обратил... стоит посреди коридора, в три дня на коне не объедешь. Грузный, неповоротливый...

- Ты, что ли, Ижорский будешь?

- Я, Роман Феоктистович.

- И меня знаешь? Откуда?

- Я тебе, боярин, в родню не набиваюсь. Своя есть. А только любопытно было, вот и посмотрел.

Боярин нахмурился. Что рядом с царевичем какой-то Ижорский находится, он знал. Да сколько их? Пятый сын, седьмого сына... там поди, разберись, кто кому и кем приходится. Общая кровь есть, может, капля. А может, и того уж нет.

- Посмотрел, значит. Ладно. Хоть и дальнее родство между нами, а все ж ты Ижорский. Случится что - заходи. Может, и помогу.

Михайла поклонился, поблагодарил, как положено, и получил одобрительный взгляд от боярина.

Мол, старайся. А там и за Ижорских словечко замолвишь. Или мы за тебя, кто ж знает?

Боярин ушел, а Михайла стоял, дух переводил и радовался.

Бедных родственников никто знать не захочет. А коли уж Михайлу признали... значит, дела у него пока хорошо идут! Теперь удержаться бы, да дальше продвинуться...

А вдруг получится?

У Михайлы была цель, и он шел к ней. Устя... его ангел с серыми глазами... ты подожди немножко, я всего добьюсь!

***

Дни бежали, словно быстрая река.

С Аксиньей Устя так и не решилась поговорить. По хозяйству распоряжалась, матери помогала, платья шила...

В храм ходила обязательно.

Вот и сейчас...

Служба шла своим чередом. Да только к Устинье потихоньку подошла женщина. Вроде как обычная тетка, в темном простом сарафане, в темном платке замотана. Кто она? Любой из верующих поглядит, да и плечами пожмет. Ничего особенного. Такие женщины встречаются при каждом храме.

Чем они занимаются? Да пожалуй, что и всем. Чистоту наводят, облачение в порядок приводят, свечи лепят, просфоры пекут... работницы? Трудницы?

Иногда живут при храме, иногда с утра приходят, а потом к себе домой уходят. Всяко бывает. Устя и таких навидалась. Иногда они послушание принимают, иногда просто помогают, а когда и свою выгоду ищут.

Подошла, посмотрела из-под черного платка.

- Ты ли боярышня Устинья, дочь боярина Алексея?

- Я.

- Пойдем со мной. Видеть тебя хотят.

Устя глазами на мать показала. Мол, я не сама по себе, с матерью и разговаривайте.