Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 29

- Мне пример подавать некогда, и милостыню тоже.

- Батюшка твой, государь Иоанн...

- Не брезговал. Помню-помню.

Посох опять врезался в пол с громким стуком.

- Государь! Смилуйся!

А что еще патриарху сказать?

Не ходит царь по церквам, и паломником никуда не ездит, некогда ему. Хотя...

- Ладно, Макарий, когда настаиваешь так... выбери какой монастырь на севере. Икону подходящую. Съезжу, помолюсь.

А заодно и проверю кое-что. Может, и на голову кого укорочу. От тех, кто помолиться едет, проверок-то и не ждут. А зря. Чего ж делом-то не заняться?

- О чем, государь.

- Да хоть бы и о появлении наследника.

- Рунайка твоя еще, государь могла бы съездить.

Боролись в патриархе две противоположности. Для Любавы, для Федора рунайка бесплодная хороша была. А только до того она противной была, аж тошно было... поневоле в ее сторону иголки метал Макарий.

Борис сверкнул глазами, и патриарх тут же стушевался, отступил. Есть у всякого терпения пределы. Хоть чернильницами Борис и не кидается, а лучше патриарху осторожнее быть. Чай, не вечный он.

- Выберу я монастырь, государь.

- Вот и ладно. Съезжу, помолюсь, на храм пожертвую, может, колокол им надобен или еще чего - скажешь.

Макарий поклонился.

Лучше, чем ничего. Эх, тяжко с Борисом Иоанновичем. Вот отец его, Иоанн Иоаннович, совсем другого нрава государь был. Терпеливый, кроткий даже, богобоязненный. При нем-то на службу не прийти - грехом было! А сейчас распустились бояре. Нет им примера, нет окорота!

В храмы не ходят, не подают, не жертвуют... непорядок!

Мысль о том, что войско накормлено - напоено - одето, заставы в порядке, флот строится, реформы идут и много чего другого делается, хоть бы и те же дороги, Макарий от себя гнал, как вредную. Ему-то с того ничего не перепадет - ну и в чем смысл?

Ладно. Хоть в монастырь государь съездит, все дело...

***

Молитва...

Многое скрыто в этом слове.

Устя молилась как положено - утром. Потом еще перед каждой трапезой. И перед сном.

Полагалось бы еще молиться перед каждым делом и по его окончании, но кто сказал такое, явно не занимался хозяйственными делами! Или дел у него было не так много.

Вот, уход за больным человеком - дело?

Безусловно! Одно, крупное, состоящее из множества мелких. Тут и грязь вынести, и покормить, и перевернуть, и мокрой водой обтереть - и каждый раз молиться? Так, считай, весь день и проходишь, бормоча под нос молитвы. За безумную примут!

Так что весь день Устя не молилась. В крестовую комнату приходила, как положено, на колени становилась. А по воскресным дням отправлялись они всей семьей к заутрене в храм. *

*- в реальной РИ было не совсем так, там более сложные традиции. Автор немного упрощает ситуацию. Прим. авт.

Даже сейчас, когда батюшка уехал в имение, матушка им приказывала собираться. Нельзя же пропустить богослужение! Никак нельзя!

Вот Устя и собиралась.

Осень. Холодно.

Но в храме будет жарко. Так что сарафан был тяжелый и расшитый золотом, чтобы показать достаток семьи, рубаха легкая, душегрею было несложно расстегнуть, повязка на голову была расшита жемчугом, Устя лично расшивала, в косу вплели синюю с золотом ленту - вид получился праздничный. Аксинья оделась поярче, во все красное, с золотом, а Устя предпочла синий цвет.

Боярыня оглядела дочек, и осталась довольна. Приказала двоим холопам сопровождать их, и пошла вперед. Против храма и супруг не возражал. Бабе туда ходить и можно, и нужно.

Устя шла молча, опустив глаза в землю.

Не нравился ей визит лекаря.

И Фёдор не нравился.

И все происходящее.

Неуж опять... то же самое? В то же... отхожее место? Чтобы еще резче не сказать?

А как быть, если посватаются к ней, для царевича? Али на отбор позовут? Думать об этом не хотелось, и по сторонам смотреть тоже. Тьфу, пакость! И почему как не хочешь, так и лезут в голову злые мысли?

Жужжат, что те осы, кусаются, а меда от них и не дождаться. Только боль и отчаяние...

Мрачной была и Аксинья. После вчерашнего получила она от матери трепку. И за косу ее оттаскали, и за ухо, которое сейчас прикрывала широкая лента. И выговорили еще, что не умеет она себя вести, как боярышня, хоть у сестры бы поучилась.

Та стоит чинно, говорит ровно и степенно, разумно и понятно. Не мчится в припадке любопытства, как девка дворовая, бестолковая, вот на нее и лекарь боярский, иноземный, с уважением смотрит.

Это уж промолчать про няньку, которую Устя одна выхаживает. Аксинья хоть раз воды принесла? Хоть чем помогла? И не надо врать родимой матери, а то она розгу-то обчистит!

То-то и оно.

Весь ум старшей дочери достался, Аксинье коса осталась. Да и та общипанная.

Вот и дулась младшая боярышня, вот и шла в храм Божий нехотя.

И кошель еще этот... лежит. И что с ним дальше-то делать?

Страшно все. Непонятно.

Вот и двери храма.

Перекрестились, честь по чести, тремя перстами, поклонились, вошли, встали на отведенной для женщин половине. Устя по сторонам и не смотрела, завернулась в платок, уставилась в пол.

Молчала.

Страшновато все же.

Это храм тех, кто вырубал священные рощи, сжигал волхвиц, разжигал толпу и натравливал на жриц Живы-матушки.

Те, кто приговорил Верею.

Те, кто шептал на ухо Фёдору, кто разрешил и разводы, и монастырь, кто потакал ему во всем.

Устя сама, по своей воле, пришла к волку в пасть. И пока... пока она ничего не чувствует.

Храм. Ладан. Люди. Но - и только.

Если бросить взгляд из-под платка, можно увидеть, что происходит в храме. Можно... молиться? Или не стоит?

Как вообще узнавали волхвиц? Устя ведь не знает об этом!

Может, есть какое-то средство? Молитва особая, или вода святая? Или ей должно стать плохо в храме?

Молиться она дома пробовала, получалось как обычно. Слова - и слова.

В монастыре она и в келье билась, и руки кусала, и кричала, и волосы рвала на себе. Бывало. И не слышал Господь.

А в храме?

А как прабабка Агафья справляется? Она и жизнь прожила, и в храм ходила... точно, ходила. Или у нее тоже какое-то средство есть?

Устя не знала, но справедливо опасалась. А вдруг?

Вот и стояла молча, глядела по сторонам. И сама себе не поверила... опять?!

Фёдор?!

Точно, царевич. Стоит, по сторонам смотрит, одет просто, но она-то его и в дерюге узнает. И свита с ним. Вот он, Михайла неподалеку трется, вот еще несколько людей... одеты нарочито просто, да держатся спесиво. Кто-то из бояричей?

Может и такое быть. А, вот Фёдоров дружок, боярич Кусин. Потом он боярином стал, заматерел. Фёдор, может в насмешку, даровал ему новую фамилию. Кусакин он стал.

Станет. Лет через десять.

Чего их всех сюда принес нечистый?! Разве она непонятно что-то показала? Записку сожгла, общаться отказалась - чего еще надобно? Или некоторым людям поленом разъяснить?

Так она бы со всем удовольствием, да не поймут ее! А жаль...

За этими размышлениями пропустила Устя большую часть службы. Продумала о своем, о девичьем.

О поленьях, которые так хорошо кидать, ухвате, скалке и прочих приятных приспособлениях, которые используются в семьях. И на Фёдора даже и не посмотрела.

А царевич смотрел.

И думал, что может, и права была маменька, когда о женитьбе говорила.

Или нет. Неправа.

Вот оженили б его, а он бы Устинью увидел. И что потом?

И ничего. То есть ничего хорошего. Что ему было бы делать с любой другой женой? Ненужной, нелюбимой, постылой? То-то и оно.

А сможет он на Устинье жениться? А почему бы и нет. Не холопка, не крестьянка - боярышня из старого рода. Заболоцкая, а это о чем-то да говорит.

Когда государь Сокол пришел на Ладогу, его ближники с ним пришли. И родовые имена себе по увиденному нарекли.

Ижорский - стало быть поместье его было вблизи Ижоры. Заболоцкий - за болотом. Так что род у Устиньи старинный. Может, матушка против и не будет.